подушки:
  - Приехал. Узнаешь дом-то?
  Игнатий остановился посреди горницы, снял шапку, долго и внимательно
смотрел на Закревского - как на покойника. Непонятно для чего сказал:
  - У него отец генералом был.
  - Пьет он тоже по-генеральски... Наших сосунов втравили, паскуды.
  Игнатий поднял глаза:
  - Кого?
  - Макарку с Егором. Там лежат, - Кондрат устало прикрыл глаза, потрогал
ладонью голову. - Что они тут выделывали! Был бы здоровый, всех до одного
подушил бы, как собак бешеных... Вот этого особенно, - он кивнул на
Закревского.
  Игнатий подошел к генеральскому сыну, крепко тряхнул за плечо:
  - Э-э!
  Тот поднял голову, долго ловил мутным взглядом лицо Игнатия.
  - Ты?
  - Соображать можешь сейчас? Поговорить надо.
  - А что такое? - Закревский хотел вскочить, но его бросило в сторону. Он
взмахнул руками и ударился головой об стенку. Потирая ушибленное место,
сказал: - Здорово мы... черт возьми! У тебя что-нибудь серьезное?
  - Пошли на улицу.
  Они вышли и через некоторое время вернулись. Закревский был без рубахи,
мокрый. Вытерся какой-то тряпкой, надел чистую рубаху Игнатия, пошел
будить своих людей. Вид у него был озабоченный. Видно, вести Игнатий
привез нехорошие.
  Они вместе растаскали спящих, выгнали всех на улицу, чтобы те хоть немного
отошли на вольном воздухе. Готовились уезжать.
  В горницу вошел Егор. Присел на кровать к Кондрату.
  - Дорвались до вольной жизни? - сердито спросил Кондрат.
  Егор, подперев голову руками, мрачно смотрел в пол.
  - Что дома-то наделали?
  - С отцом подрались.
  - Ну и что теперь?
  - Что...
  - С ними, что ли, поедете?
  - Зачем? Я не поеду, - Егор похлопал себя по пустому карману. - Курево
есть?
  - Вон под подушкой. Надо домой ехать. Пахать скоро...
  - Домой я тоже не пойду, - тихо, но твердо сказал Егор, слюнявя губами
край газетки.
  - Куда ж ты денешься?
  - Найду.
  - Здорово отца-то измолотили?
  - Не знаю, - Егор затянулся самосадом, закрыл глаза.
  Вошел Макар. Держал в руках бутылку и два стакана. Подошел к Егору,
повернулся боком:
  - Достань в кармане два огурца.
  Егор вытащил огурцы.
  - Похмелимся. У меня во рту как воз вазьма свалили, - Макар глянул на
Кондрата, усмехнулся. - Может, тоже выпьешь?
  - Вы домой поедете или нет? - строго спросил Кондрат. - Вы што, сдурели,
что ли! Надо ж на пашню выезжать...
  Макар выпил и закрутил головой:
  - Ох, сильна, падлюка!
  Егор тоже выпил и откусил половинку огурца.
  Кондрат свирепо глядел на них.
  - Домой? - переспросил Макар. - Домой я теперь долго не приду.
  - Тьфу! - Кондрат перекатил больную голову по подушке к стене. - Дай бог
поправиться - найду вас, обормотов, и буду гнать до самого дома бичом
трехколенным. По три шкуры спущу с каждого.
  - Бич два конца имеет, - без всякой угрозы сказал Макар.
  - Увидишь тогда, сколько!.. Ты у меня враз шелковым станешь, погань ты! -
Кондрат приподнял голову. Коричневые, с зеленоватой пылью глаза его
смотрели до жути серьезно и прямо. Даже Макар не выдержал, небрежно
игранул крылатыми бровями и отвернулся.
  Вошел Закревский. Он был уже одет. Понимающе улыбнулся.
  - Последние минуты? Пора, братцы. Рога, так сказать, трубят.
  - Я никуда не поеду, - сказал Егор.
  Закревский не удивился.
  - А ты? - повернулся он к Макару.
  - Еду.
  - Макар! - снова приподнялся Кондрат. - Последний раз говорю!
  - А что он такое говорит? - спросил Закревский у Макара. - Мм?
  - Ты... гад ползучий! - крикнул Кондрат. - Я счас соберу силы, поднимусь и
выдерну твои генеральские ноги.
  У Закревского на скулах зацвел румянец. Он вырвал из кармана наган и
двинулся к Кондрату. Тонкие губы скривились в решительную усмешку.
  Егор, не поднимаясь, ногой в живот отбросил его от кровати. Макар
подхватил падающего главаря и ловко вывернул из руки наган.
  Закревский растерянно и нервно провел несколько раз ладонью по лицу.
  - Что вы?.. - оглянулся.
  Макар стоял у двери, прищурившись.
  - Дай, - потянулся Закревский за наганом. - Черт с вами... сволочи. Дай.
  - Пойдем, на улице отдам.
  - Ты едешь со мной?
  - Еду.
  - Сволочи, - еще раз сказал Закревский и вышел, не оглянувшись.
  Макар нагнул голову и пошел следом. Тоже не оглянулся. Братья долго
смотрели на дверь, как будто ждали, что она откроется, войдет Макар и
скажет: "Раздумал".
  Вместо Макара вошел Игнатий.
  - Макарка поехал с ними, - тихо сказал Кондрат. - Удержи... а?
  Игнатий махнул рукой:
  - Пусть сломит где-нибудь голову. Мне об своей подумать некогда.


  16

  Показав Кузьме, как идти домой, Федя, не попрощавшись, скорым шагом пошел
в другую сторону.
  - Федор! - крикнул Кузьма, когда тот изрядно отошел.
  Федя остановился.
  - Возьми! - Кузьма показал наган.
  Федя махнул рукой: "Нет" - и продолжал свой путь.
  Напрямик, через лес, без дороги, вышел он к Баклани-реке, долго искал по
берегу лодку. Наконец увидел чью-то плоскодонку, примкнутую к большой
коряге. Сбил камнем замок, стащил в воду и, отгребаясь плашкой для
сиденья, переплыл реку. Вытащил подальше на берег лодку и снова углубился
в лес. Долго шагал, разнимая руками ветки... Перепрыгивал через ручьи и
колоды.
  К полудню вышел на открытую поляну. Посреди поляны стояла избушка. Избушка
та была небольшая, с маленьким окошком и жестяной трубой на крыше. Из
трубы синей струйкой кучерявился дымок и низко, слоями, растягивался по
поляне.
  Федя огляделся по сторонам, вошел в избушку.
  Перед камельком на корточках сидел белоголовый древний старик с мокрыми,
подслеповатыми глазами. Он долго рассматривал вошедшего, потом сказал:
  - Никак Федор?
  - Он. Здорово, отец.
  - За утятами?
  - Не совсем... По делу шел, завернул обогреться.
  - Правильно, - одобрил старик. - Садись. Сейчас щерба будет.
  Федор сел, оглядел избушку. По стенам до самого потолка висели знакомые
пучки засушенных трав. Смешанный запах этих трав не выветривался из
избушки ни зимой, ни летом. В переднем углу висела большая икона божьей
матери.
  Этот старик, Соснин Михей (Михеюшка, как его называли в деревне), был из
Баклани. Жил у вдовой дочери, давно не работал. Случилось так, что на его
глазах с деревенской церкви своротили крест... Михеюшка побледнел, ушел
домой и слег. А когда поправился маленько, ушел совсем из деревни.
Поселился в охотничьей избушке. Кормили его охотники, и раза два в месяц
приходила дочь, приносила харчишек. Иногда, в хорошую погоду, сам добывал
в реке рыбку. В деревню не собирался возвращаться.
  - Шел бы домой, чего заартачился-то? Живут же другие старики... Что они,
хуже тебя, что ли? - говорила дочь в сердцах.
  - Пускай живут, - покорно отвечал Михеюшка. - Пускай живут. Я им ничего
говорить не буду. Я свой век здесь доживу.
  - Как здоровьишко, отец? - спросил его Федор.
  - Хорошо, бог милует.
  - К тебе седня никто не заходил?
  - Нет, никого не было.
  - Я посижу у тебя тут до ночи.
  - Сиди, мне што. Дочь моя не померла там?
  - Не слышал.
  - Долго не идет что-то. Я уж харчишками подбился. Увидишь - скажи ей.
  - Скажу.

  До поздней ночи ждал Федя. Наколол старику дров, натаскал в кадушку воды,
рассказал все новости деревенские, поговорили о ранешней жизни.
  Михеюшка, помолившись на сон грядущий, охая и жалуясь на нонешние времена,
полез на нары, а Федя остался сидеть у окна.
  Перед дверцей камелька, на полу, затейливо переплетаясь, играли желтые
пятна света. Потрескивали дрова в печке, по избушке ласковыми волнами
разливалось тепло. Ворочался и вздыхал в углу Михеюшка, сухо трещал
сверчок.
  Федя закурил и, удобнее устроившись на лавке, стал смотреть в окошко. Так,
не двигаясь, просидел часа два. Никто не приходил.
  Вдруг на улице послышалась какая-то возня. Федя втянул голову в плечи,
перестал дышать, глядя на окно... Ему показалось - или он в самом деле
увидел? - что в окно, в нижнюю клеточку кто-то заглянул. Несколько минут
было тихо. Потом скрипнули доски крыльца. Федя на цыпочках перешел от окна
к стенке. Дверь медленно, с певучим зыком открылась. Кто-то вошел, так же
медленно закрыл за собой дверь, стоял не двигаясь.
  - Это ты, Гринька? - спросил Федя.
  Вошедший громко сглотнул слюну. Спросил:
  - Кто это?
  - Проходи. Я тебя давно жду, - Федя подошел к двери, захлопнул ее плотнее.
  - Что-то не узнаю...
  Федя выбрал около камелька лучину потолще, зажег, поднял над головой.
  - Федя?! - Гринька с минуту заметно колебался, потом прошел к камельку,
протянул к огню озябшие руки. - А чего... почему, говоришь, ждал меня?
  - Так я же... - Федя воткнул лучину в пазовую щель над столом, - я ж за
тобой пришел.
  Гринька выпрямился, посмотрел на дверь, потом на Федю. Растерянно и жалко
сморщился.
  - Там есть кто-нибудь? - спросил он, кивнув на дверь.
  - Есть. В кустах сидят с ружьями, - Федя гыкнул и стал подыматься с
чурбака.
  Гринька тихо попросил:
  - Погоди. Дай хоть отогреюсь маленько... окоченел весь. Ночи холодные еще.
  Федя присел на корточки рядом с Гринькой, подкинул в камелек смолья. Огонь
вспыхнул с новой силой, громко загудел в печурке.
  - Разыскала беда... пошло косяком, - вздохнул Гринька. - Попадаюсь, как
дите.
  Федя смотрел на огонь.
  Гринька тоже замолчал: с удовольствием отогревался. На запястьях его
больших грязных рук еще видны были следы вчерашнего ремня.
  - Ты теперь сыщиком работаешь? - не без горечи спросил Гринька.
  - Нет, - добродушно откликнулся Федя. - Помочь надо хорошим людям. Да и ты
погулял, Гринька. Хватит, однако. Сколько уж? Годов восемь? До переворота
ведь ишо...
  - А чего... эти не заходют? - спросил Гринька и опять кивнул головой на
дверь.
  Федя тоже посмотрел в ту сторону.
  - Там нету никого.
  - Ну? - Гринька оживился. - Ты один?
  - Ага.
  - А если убегу?
  - Не убежишь, - Федя подбросил в печурку. - От меня не убежишь.
  Гринька оглядел гигантскую фигуру Феди, цокнул языком:
  - М-дэ-э... Не та уж у меня силушка, верно. Утром пойдем?
  - Можно утром.
  Надолго замолчали. Потом Гринька скромно кашлянул в кулак и начал издалека:
  - Ты говоришь - погулял... - он прищурился, почесал около уха. - В том-то
и загвоздка, что не погулял. Только собрался - и вот... не успел. А
погулять бы сейчас можно. Хорошо, с треском!
  Он посмотрел на Федю, проверяя действие своих слов. Федя не
заинтересовался.
  - Да-а, - вздохнул Гринька, - обидно. Всю жизнь копил - и так в земле все
останется... - он опять посмотрел на Федю.
  Тот как будто не слышал.
  Гринька нетерпеливо пошевелился и продолжал:
  - Золота у меня с пудик припасено. В земле зарыто. Жалко - пропадет.
  Федя покосился на него.
  Гринька, не раздумывая больше, взял быка за рога:
  - Пойдем выроем? Половину возьмешь себе, половину - мне. А? И я уйду из
этих краев насовсем, от греха подальше. Начну мирную жизнь. Как думаешь?
  - Нет, Гринька, - Федя покачал головой.
  - Зря, - искренне огорчился Гринька. - Как был ты дураком, Федя, так
дураком и помрешь.
  - От дурака слышу, - ответил Федя. - Я честно работаю, а ты разбойник.
  - Он работает! - Гринька сердито плюнул в огонь. - Конь тоже работает.
Только пользы ему от этого нету, коню-то.
  - Сморозил, однако. Мне есть польза.
  Гринька неискренне, зло засмеялся.
  - Как хочешь, Федор, но таких... уж совсем дураков... я еще не видывал.
Как тебя земля держит?
  - Ничего, держит, - не обиделся Федя.
  - Тебе, наверно, наговорили: что вот, мол, Федя, работай, а мы тебя
похвалим за это! А сами они небось ходют себе ручки в галифе. Видел я их в
городе, когда в тюрьме был. Насмотрелся.
  - Врешь ты все, - устало сказал Федя.
  - Я ему одно - он другое. Ну и черт с тобой, колода сырая! Ему же добра
желают, а он брыкается. Што тебе это золото, помешает?
  - Оно ворованное.
  - Какое оно ворованное! Это мне товарищ один отдал. "Возьми, - говорит, -
Гринька, потому что ты хороший человек и верный товарищ".
  - Товарищ подарил... А потом ты куда этого товарища? В Баклань спустил?
  - Тьфу! - Гринька опять сплюнул в огонь. - Дай закурить. С тобой
разговаривать - надо сперва барана сожрать.
  Закурили. Лучина заморгала и потухла. Некоторое время во тьме плавали два
папиросных огонька. Потом Федя встал, зажег новую лучину.
  - Пойдем выкопаем золото? - как бы в последний раз спросил Гринька.
  - Нет. И тебя не пушшу, даже не думай про это.
  - Кхм... Ну сделаем тогда так: не хочешь отпускать - не надо. Но пойдем
выкопаем золото. Половину я с тобой вместе занесу одним хорошим людям, а
другую берешь себе. Можешь отдать его кому хошь - хоть посмеются над
тобой. Таких лопоухих любют. Но меня совесть заест, если я это золото в
земле оставлю. Понимаешь? Вернусь я теперь не скоро... Еще не знаю,
вернусь ли. Ну? Теперь-то чего думаешь?
  - Далеко это?
  - Версты полторы отсюда.
  Федя долго молчал.
  - Утром сходим.
  - В том-то и дело, што утром нельзя, - могут увидать.
  - А кому ты хошь половину отнести?
  - Одним моим знакомым... Я потом скажу тебе.
  Федя задумался.
  Гринька с надеждой смотрел на него.
  - Пойдем, - решился Федя.
  Гринька крепко хлопнул его по плечу.
  - Люблю я тебя, Федор, сам не знаю за што. Прямо вся кровь закипела, когда
тебя увидал!

  ...Шли друг за другом. Гринька - впереди, Федя - сзади. Федя нес на плече
лопату.
  Прошли с километр.
  - Счас... скоро, - сказал таинственно Гринька.
  Подошли к какой-то горе, очертания которой смутно и сказочно-страшно
вырисовывались на черном небе.
  Гринька долго кружил около этой горы, отсчитывал шаги от одинокой сосны на
заход солнца, бормотал что-то себе под нос. Подошли к большому
камню-валуну, прислоненному к горе...
  - Помоги, - велел Гринька.
  Налегли на камень, он сдвинулся.
  - Постой здесь. Я счас...
  И не успел Федя заподозрить его в черных мыслях, не успел вообще подумать
о чем-либо, Гринька исчез в дыре, которую закрывал камень.
  Федя, склонившись над ней, ждал.
  - Ну чо? - спросил он.
  Никто не ответил.
  - Гринька! - позвал Федя.
  Ответом ему была черная немая пустота. Федя зажег спичку, влез в пещеру и
осторожно пошел в глубь ее, держа спичку над головой.
  - Гринька-а, гад!
  Сырые гулкие стены, словно издеваясь, ответили: "...ад-ад-ад...". Пещера
разветвлялась вправо и влево. Федя остановился.
  - Гринька, кикимора болотная!
  И опять стены воскликнули насмешливо и удивленно: "...ая-ая-я-я-я!..".
  Федя наугад свернул вправо, прошел шагов десять и вышел из пещеры на
вольный воздух. Долго стоял столбом, медленно постигая чудовищное
вероломство. Ударил себя по лбу и пошагал прочь.

  Утром в избушку пришел Егор.
  - Здорово, Михеич!
  Старик долго рассматривал парня.
  - Что-то не узнаю... Чей будешь?
  - Любавин.
  - Емельян Спиридоныча?
  - Ага.
  - Молодые... Не упомнишь всех. За утями?
  - Ага. Поживу тут у тебя недельку-другую, - Егор снял с плеча ружье,
холщовый мешок, устроил все это в углу на нарах.
  Михеюшка несказанно обрадовался:
  - Правильно! Правильно, сынок. Дело молодое, только и позоревать на
бережку. Я вот те расскажу, как мы раньше охотничали...
  Егор с удовольствием стащил промокшие сапоги, завалился на нары, вытянув
ноги к камельку.
  - Ну, как вы раньше охотничали?
  - Сича-ас, - весело засуетился Михеюшка. Наскоро подкинул в камелек,
свернул "косушку" и, устроившись получше на чурбаке, начал: - Это ведь
когда было-то! До японской! Соберемся, бывало, человек пять-шесть ребят,
наладим, братец ты мой... Тебя как зовут, я не спросил?
  Ответа не последовало - Егор крепко спал.
  Михеич не огорчился.
  - Уморился. Молодые... знамо дело. Дэ-э... - он поправил короткой клюкой
дрова, подумал и стал рассказывать себе: - Соберемся мы это впятером,
дружки... А здоровые какие все были! Эх ты, господи, господи!.. Прошла
жись. Вроде сон какой, - он замолчал, задумался.


  17

  Платоныч с Кузьмой припозднились в сельсовете. Платоныч выписывал из
разных книг себе в тетрадку все крестьянские хозяйства в деревне (приезжал
из района товарищ, и они долго беседовали о чем-то в сельсовете. После
этого Платоныч и занялся списком).
  Кузьма сидел рядом с ним, смазывал ружейным маслом наган.
  Шипела и потрескивала на столе семилинейная лампа, поскрипывало перо
Платоныча - он работал с увлечением (сказал, что попросили помочь в одном
деле).
  - Дядя Вася...
  - Ну.
  - Как ты вообще думаешь... не пора мне жениться?
  Платоныч поднял голову, некоторое время смотрел на племянника. Тот,
нахмурившись, старательно тер ветошью и без того сияющий ствол нагана.
  Старик пошевелил концом ручки хилую бородку, опять склонился к тетрадке,
но писать перестал.
  - Ты серьезно, что ли?
  - Конечно.
  Платоныч опять посмотрел на Кузьму.
  - Я думаю - еще не пора.
  - Почему?
  - Ты здесь, что ли, жениться-то хочешь, я никак не пойму?
  - Здесь, - Кузьма впервые посмотрел ему в глаза.
  - На Клавде?
  - Нет.
  - А на ком же?
  - Ну... Нет, ты вообще-то как... твердо знаешь, что нет?
  - Твердо.
  - Чего же тогда говорить...
  Кузьма кхакнул, поднялся с места, прошел к порогу. Там остановился,
посмотрел на Платоныча. Встретил его внимательный взгляд.
  - Чудной ты парень, Кузьма. Что это, шуточки тебе - жениться? Приехал,
чуть пожил - и сразу... Здорово живешь! А потом куда?
  - Что "куда"?
  - Ну, куда с женой-то?
  - Куда сам, туда и она. Вместе.
  - Пошел ты! - рассердился Платоныч. - Рассуждаешь, как... Даже злость
берет.
  - Значит, не поможешь мне в этом деле?
  - Хватит, ну тя к чертям! Ты просто ополоумел, Кузьма!
  - Чего ты кричишь?
  - Как же мне не кричать, скажи на милость? Ты ж сам говорил мне, чтобы я
не забывал, зачем нас сюда послали. А теперь что получается? Сам и забыл.
  - Я помню.
  - Так о чем разговор?! Ты соображаешь хоть немного?! Его послали вон на
какое дело, а он... Чтоб я больше не слышал этого!
  - Да ты не кричи. Я же спокойно...
  - Он спокойно!.. А я не могу спокойно, когда человек глупые слова на ветер
бросает.
  - Какой ты оказался...
  Платоныч тихо спросил:
  - Какой?
  Кузьма прошелся от порога к столу и обратно.
  - Не сердись, дядя Вася. Но чего ты, например, испугался? Ведь я сам могу
за себя ответить.
  - Вот и отвечай.
  Платоныч заставил себя работать, но долго не мог писать. Отодвинул
тетрадь, устало потер пальцами седые виски.
  - Помог бы лучше опись вот составить. Председательская работа вообще-то. А
этот Колокольников в рот богатеям заглядывает. Такого понапишет, что Федор
с Яшей зажиточными окажутся.
  Кузьма ходил по комнате, курил.
  - Чья девка-то? - неожиданно спросил Платоныч.
  - Попова. Помнишь, мы были... где детишек много.
  - Ну... и влюбился?
  - Не знаю... Хожу, света белого не вижу. Вся голова как в огне.
  - Ты гляди, что делается! Когда ты успел-то? - изумился Платоныч.
  Кузьма взъерошил пятерней короткие волосы, сказал недовольно:
  - Сразу.
  - М-дэ... - Платоныч встал, начал одеваться. - Не знаю, парень, что и
придумать. Ты, конечно, думаешь: вот, мол, старый хрыч, ничего не
понимает. А я понимаю. Будь это в другое время - на здоровье. А тут...
даже перед крестьянством как-то неловко, понимаешь? Не успели приехать -
бах-тарарах, свадьба! Подумают, что мы в каждой деревне так. Ты подожди
малость. Это никуда не уйдет, поверь мне, племяш.
  - Не поможешь?
  Платоныч сердито сунул тетрадку в карман, первый направился из комнаты.
  - Гаси лампу, пойдем спать.
  На другой день Кузьма вскочил чуть свет, хозяева и Платоныч еще спали.
Осторожно оделся, умылся на улице и пошел к Феде.
  - Только сейчас вышел, - сказала Хавронья. - Вот по этой улице иди -
догонишь его.
  ...Федя шагал серединой дороги. Руки в карманах, не спеша, вразвалку -
тяжело и крепко. Когда его хотели обидеть, его называли "земледав". Но
обидеть Федю было так же трудно, как трудно было свалить на землю это
огромное тело.
  Кузьма догнал его, поздоровался за руку. Сказал:
  - Хороший день будет.
  - Выезжают пахать, - Федя показал следы плугов на дороге.
  - Да.
  Федя через плечо сверху посмотрел на Кузьму.
  - Ты не