аясь, смотрел
на Емельяна Спиридоныча. Потом улыбнулся. Тоже негромко сказал:
  - Невежливый старичок. Хочешь, я тебе глотку заткну, бурелом ты?.. Ты что
это озверел вдруг? А?
  Емельян пристально смотрел на него.
  - Один разок дам по мусалам - мокрое место останется, - прикинул он и
гневно нахмурился. - Не гляди на меня, недоносок! Змееныш такой!
  Закревский дернул рукой в карман.
  - Хватит! Сволочь ты!.. - голос его нешуточно зазвенел.
  Емельян смотрел ему в лицо и не заметил, что он достал из кармана. А когда
опустил глаза, увидел: снизу из белой руки, на него смотрит черный пустой
глазок дула.
  - Вы что, сдурели? - раздался над ними голос Игнатия.
  Закревский спрятал наган, неохотно объяснил:
  - Спроси у него... Начал лаяться ни с того ни с сего.
  - Ты что тут?! - грозной тучей навис Игнатий над братом.
  - Не ори, - отмахнулся тот. - Пусть он его еще раз вытащит... я ему
переставлю глаза на затылок.
  - Ты белены, что ли, объелся, - не унимался Игнатий. - Чего ты взъелся-то?
  - Прекрати, ну его к черту, - поморщился Закревский. - Он не с той ноги
встал. Достань выпить.
  Игнатий послушно замолчал, откинул западню, легко спрыгнул под пол,
выставил грязную четверть, так же легко выпрыгнул. Закревский и Емельян
Спиридоныч хмуро наблюдали за ним.
  Игнатий налил три стакана, подвинул один на край стола - Емельяну
Спиридонычу. Тот дотянулся, осторожно взял огромной рукой стакан. Глянул
на Закревского. Закревский вильнул от него глазами - наблюдал с еле
заметной улыбкой на тонких, в ниточку, губах. Емельян Спиридоныч
нахмурился еще больше, залпом шарахнул стакан, крякнул и захрустел огурцом.
  Игнатий и Закревский переглянулись.
  - Хорош самогон у тебя, - похвалил Емельян Спиридоныч.
  - Первачишко. Еще налить?
  - Давай. Мутно что-то на душе.
  - Зря с человеком-то поругался, - Игнатий кивнул в сторону Закревского. -
Он как раз доктор по такой хвори.
  - А он мне нравится! - воскликнул Закревский. - Давай выпьем... старик?
  Странно - Емелъяну Спиридонычу человек этот не казался уже таким
безнадежным гадом. Он глянул на него, придвинул стул, звякнул своим
стаканом о стакан Закревского, протянутый к нему.
  Выпили. Некоторое время молча ели.
  - Отчего же на душе мутно? - поинтересовался Закревский.
  - Если б я знал! Жизнь какая-то... хрен ее разберет.
  - Я думал, таких ничего не берет, - с удовольствием сказал Закревский и
озарил свое желтое лицо приветливой улыбкой. Потрогал тонкими пальцами
худую шею. Придвинулся ближе.


  10

  Первым, кто согласился пойти отработать день на строительстве школы, был
кузнец Федор Байкалов.
  Федор жил в маленькой избенке с двумя окнами на дорогу. Он влезал в нее
согнувшись, очень осторожно, точно боялся поднять невзначай потолок с
крышей вместе.
  В трезвом виде это был удивительно застенчивый человек. И великий труженик.
  Работал играючи, красиво; около кузницы зимой всегда толпился народ -
смотрели от нечего делать. Любо глядеть, как он - большой, серьезный -
точными, сильными ударами молота мнет красное железо, выделывая из него
разные штуки.
  В полумраке кузницы с тихим шорохом брызгают снопы искр, озаряя
великолепное лицо Феди (так его ласково называли в деревне, его любили).
Крепко, легко играет молот мастера: тут! Тут! Тут! Вслед за молотом бухает
верзила-подмастерье - кувалда молотобойца: ух! Ах! Ух! Ах!
  Федя обладал редкой силой. Но говорить об этом не любил - стеснялся. Его
спрашивали:
  - Федя, а ты бы мог, например, быка поднять?
  Федя смущенно моргал маленькими добрыми глазами и говорил недовольно:
  - Брось. Чо ты, дурак, что ли?
  Он носил длинную холщовую рубаху и такие же штаны. Когда шел, просторная
одежда струилась на его могучем теле, - он был прекрасен.
  По праздникам Федя аккуратно напивался. Пил один. Летом - в огороде, в
подсолнухах.
  Сперва из подсолнухов, играя на солнышке, взлетала в синее небо пустая
бутылка, потом слышался могучий вздох... и появлялся Федя, большой и
страшный.
  Выходил на дорогу и, нагнув по-бычьи голову, громко пел:

  В голове моей мозг высыхает;
Хорошо на родимых полях.
  Будет солнце сиять надо мною,
Вся могилка потонет в цветах...

  Он знал только один этот куплет. Кончив петь, засучивал рукава и спрашивал:
  - Кто первый? Подходи!
  А утром на другой день грозный Федя ходил с виноватым видом вдоль ограды и
беседовал с супругой.
  - Литовку-то куда девала? - спрашивал Федя.
  Из избы через открытую дверь вызывающе отвечали:
  - У меня под юбкой спрятана. Хозяин!
  Федя, нагнув голову, с минуту мучительно соображал. Потом говорил
участливо:
  - Смотри не обрежься. А то пойдет желтая кровь, кхх-хх-х-х...
  В избе выразительно гремел ухват, Федя торопливой рысцой отбегал к
воротам. На крыльце с клюкой или ухватом в руках появлялась Хавронья,
бойкая крупная баба. Федя не шутя предупреждал ее:
  - Ты брось эту моду - сразу за клюку хвататься. А то я когда-нибудь отобью
руки-то.
  - Бык окаянный! Пень грустный! Мучитель мой! - неслось в чистом утреннем
воздухе.
  Федя внимательно слушал. Потом, улучив момент, когда жена переводила дух,
предлагал:
  - Спой чего-нибудь. У тебя здорово выйдет.
  Хавронья тигрицей кидалась к нему, Федя не спеша перебегал через улицу,
усаживался напротив, у прясла своего закадычного дружка Яши Горячего. За
ворота Хавронья обычно не выбегала, Федя знал это.
  Яша выходил к нему, подсаживался рядышком. Закуривали знаменитый Яшин
самосад с донником и слушали "камедь".
  - Бурые медведи! Чалдоны проклятые! - кричала Хавронья через улицу. - Я из
вас шкелетов наделаю!..
  Дружки негромко переговаривались.
  - Седня что-то мягко.
  - Заряд неважный, - пояснял Федя.
  Иногда, чтобы подзадорить Хавронью, Яша кидал через улицу:
  - Ксплотатор! (он страшно любил такие слова).
  - Ты еще там!.. - задыхалась от гнева Хавронья. - Иди поцелуй Анютку
кривую! Она тебя давно дожидается...
  Яша умолкал. Анютка эта - деревенская дурочка, которую Яша один раз по
пьяной лавочке защучил в углу и... говорил ей ласковые слова. Она
дура-дура, а тут вырвалась, исцарапала Яше лицо и убежала. Но мало того -
еще раззвонила по деревне, что Яша Горячий приходил ее сватать, но она,
Анютка, не пошла за такого. "Шибко уж пьет он, - говорила она серьезно. -
Если бы пил поменьше..." - "Да ты подумай, Анютка, - советовали ей мужики.
- Не швыряйся шибко-то... У вас же старая любовь". - "Нет, нет, нет, -
даже и не уговаривайте! Слушать даже не хочу". Мужики гоготали, а Яша
выходил из себя: грозился, что убьет когда-нибудь Анютку.
  Федя был дома, когда пришли к нему.
  Хавронье нездоровилось - лежала на печке с видом покорной готовности
выносить всякие несправедливости судьбы. Федя разбирал на лавке большой
амбарный замок.
  - Здравствуйте, хозяева! - громко сказал Платоныч. (Он сначала было
озлился, помрачнел, а под конец своих неудачных хождений странным образом
повеселел. "Ничего, Кузьма, вот увидишь - школа будет. Не на тех они
нарвались", - заявил он.)
На "здравствуйте" Федя поднял от замка голову, некоторое время молча
разглядывал старика и парня.
  - Здорово живете.
  - Вот какое дело, хозяин, - заговорил Платоныч, без приглашения
направляясь в передний угол, - надо вам в деревне школу иметь... Надо ведь?
  Федя, наморщив вопросительно лоб, смотрел на него.
  - Надо, конечно, - сам себе ответил Платоныч. - Ребятишки учиться будут.
Да. А школы нет. Как быть?
  Федя хмыкнул - ему понравилось начало.
  - Как же быть?
  - Не знаю, - сознался Федя.
  - Строить! - воскликнул Платоныч, будто сам удивляясь и радуясь столь
простому решению.
  - Во-он ты куда! - догадался Федя. Отложил в сторону замок. - А как... кто
строить-то будет?
  - А все вместе. Каждый по пять-шесть дней отработает - и школа готова.
Леса вам не занимать.
  Федя выслушал и, не раздумывая, просто сказал:
  - Можно.
  Платоныч даже растерялся от такой легкой победы. Встал, потрогал
застегнутые пуговицы пальто.
  - Вот и хорошо. Хорошо, брат!.. Пошли, Кузьма. До свидания.
  - Будь здоров.
  На улице Платоныч молодо сверкнул глазами:
  - Чего я тебе говорил?
  - Один только...
  - Все будут! - Платоныч смешно вскинул голову, легко и уверенно пошагал к
следующему двору. Он был упрямый старик.
  Зашли к Поповым.
  Они как раз обедали. На столе дымился чугунок с картошкой. На лавках
вокруг стола сидела детвора - один другого меньше. Каждый доставал себе из
чугунка горячую картошину, чистил, катая с руки на руку, макал в соль и,
обжигаясь, ел с хлебом. Запивали молоком из общей кружки, в которую Марья
часто подливала свежего. Молока было немного, ребятишки следили друг за
другом, чтобы тот, к кому переходила кружка, не очень старался, глотая.
Молчали.
  - Здравствуйте, хозяева!
  Все обернулись; шесть маленьких рожиц с одинаково ясными "поповскими"
глазами с любопытством рассматривали Платоныча и Кузьму.
  - Проходите, - пригласил Сергей Федорыч, вытирая полотенцем руки.
  Платоныч незаметно огляделся, выискивая, куда бы ему присесть.
  - Вон на кровать можно, - показал хозяин, не смущаясь угнетающей теснотой
в своей избе. Он привык к ней за всю жизнь.
  Присели на край высокой деревянной кровати, покрытой полосатой дерюгой.
  Сергей Федорыч отъехал с табуреткой от стола ближе к кровати. Достал кисет.
  - Курите?
  Платоныч отказался, а Кузьма закурил.
  Еще ни в одной избе не испытывал Кузьма такого острого, саднящего душу
чувства жалости к людям, как здесь. "Вот кому новая жизнь-то нужна", -
думал он, разглядывая ребятишек. Встретился взглядом с Марьей и...
вздрогнул. Она вдруг напомнила ему мать. Он не знал мать, но по рассказам
Платоныча и других людей восстановил для себя дорогой образ, свыкся с ним,
бережно хранил... Ему казалось, что он ее помнит; он даже встречал женщин,
похожих на мать. Но эта... елки зеленые! - до того похожа. Невероятно,
странно, что она сидит здесь, живая. Можно подойти и потрогать ее рукой.
Кузьма не отрываясь смотрел на Марью. Не слышал, о чем говорит Платоныч с
хозяином. Ничего не слышал и не видел вокруг. Не помнил даже, как вышли на
улицу... В глазах стояла Марья.
  - Что такое, дядь Вась?.. А? Ты видел, какая она?
  Платоныч строго посмотрел на племянника. Негромко и серьезно сказал:
  - Не нравятся мне такие штуки, Кузьма. Ты что это?
  Кузьма промолчал. Понял, что не сумеет сейчас ничего объяснить.
  Молчали до следующего двора. Перед тем как войти в дом, Платоныч
остановился, спросил встревоженно:
  - Что с тобой делается? Ты можешь объяснить?
  - Потом объясню. Вечером.


  11

  Братья приехали почти одновременно. Не успел Макар расседлать коня (за
шапкой ездил и за обрезом), ворота раскрылись - въехал Егор.
  - Ты где был? - спросил Макар.
  - Недалеко.
  Утро было хмурое. Небо заволокло тучами; они низко плыли над землей,
роняли в грязь редкие холодные капли.
  - Кондрата нашего, однако, убили, - сказал Макар.
  Егор застыл около коня.
  - Где?
  - Не совсем... Вон видишь, что делается! - Макар показал братнину шапку,
всю в крови.
  - Скажет тоже - убили!
  - Может помереть.
  - Дрались, что ли?
  - Ага.
  - С кем?
  - Не знаю.
  - У тебя курево есть? - Егор присел на ясли. - Я прокурился.
  Макар сел рядом, достал из кармана кисет, подал брату. Нахмурился,
разглядывая окровавленную шапку.
  - С кем он? - опять спросил Егор.
  - Не знаю. Не могу никак понять: чем так звезданули? От гирьки не бывает
рвано. А тут вишь... - он сунул под нос Егору шапку.
  - Брось ты ее! - откачнулся Егор.
  По крыше конюшни забарабанил редкий, но крупный дождь, - ранний собрался.
Первый в этом году.
  - Пахать скоро, - вздохнул Макар.
  Егор подобрал с земли соломинку закусил в зубах.
  - Втюрился я, Макар...
  Макар живо повернулся:
  - Ну-у! В кого?
  - В Марью Попову.
  Макар заулыбался: такая любовь сулила много хлопот Егору.
  - Как же теперь?
  - Не знаю. Хоть "Матушку-репку" пой.
  - М-дэ-э... - сочувственно протянул Макар. - Плохо твое дело, Егор, шибко
плохо. Даю голову на отсечение - он даже разговаривать об этом не станет.
  Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье - все равно что шилом пахать.
Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он
за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. "С
лица воду не пить", - заявил он.
  - Пощупал уж ее? - спросил Макар.
  Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.
  - Оглоед!.. Только одно знаешь. Все, что ли, такие?
  - Что ж ты с ней... оленей ловил?
  - Перестань, а то в зубы заеду!
  - Я заеду! - в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. - Попал -
так не чирикай.
  Егор бросил соломинку, подобрал другую.
  - В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, - сказал Макар,
поднимаясь.
  Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:
  - Поглядим.

  Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.
  Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.
  - Здорово ночевали, - весь опухший, темный, с мутными глазами.
  - С приездом! - весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то
собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в
него.
  Отец выжидающе уставился на сына.
  - Никто не был?
  - Никого. Монголка-то прибежала.
  Емельян слезливо заморгал.
  - Сама?
  - Сама. Ночью. Как заржет под окном... Я думал, мне сон снится.
  Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.
  - Поеду в город - рублевую свечку Миколе-угоднику поставлю, - поклялся он,
устало присаживаясь на припечье. - Иди коня выпряги.
  - А где Кондрат?
  - Там.
  Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.
  - Эти... приезжие зачем-то идут.
  Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях
уже скрипели шаги. Оба - отец и сын - замерли посреди избы, глядя на дверь.
  - Здравствуйте, хозяева! - вошли Платоныч и Кузьма.
  - Доброго здоровья! - приветливо откликнулся Макар.
  Он несколько суетливо подставил один стул и... сам сел на него. Но тут же
вскочил, поправил рубаху.
  Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже
уставился на Кузьму - тревожно.
  Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч
мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в
горницу?
  - Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?
  Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться.
Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием
разговаривать.
  - Школу, значит, строить? - Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. -
Большую?
  - Хорошую нужно.
  - Так. А сортир там будет?
  Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел
шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.
  - Ты что, мастер по сортирам?
  - Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!.. - Макар говорил
серьезно, даже несколько торжественно. - Не очки, а загляденье! Люди
сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются... от радости.
  Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно
дергалось левое веко.
  - Знаешь... Это интересно. Фамилию твою можно узнать? - Платоныч полез в
карман за карандашом.
  Макар настороженно сузил глаза:
  - Зачем?
  - А нам такие мастера нужны. Как фамилия?
  - Ну, это ты зря, дядя... Я ж пошутил, - Макар невесело улыбнулся.
  - Как фамилия?! - строго прикрикнул Платоныч.
  Макар сутуло повел плечами.
  - Любавин. Только не ори на меня.
  - Ты чего это, борода, разоряешься? - спросил Емельян Спиридоныч. - Гляди,
это тебе не старинка, - под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя,
злые глаза.
  Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал:
  - В помощи вашей мы больше не нуждаемся. А за издевательство над общим
делом можно спросить! - он круто повернулся и пошел к выходу.
  Емельян Спиридоныч посторонился.
  Кузьма, глядя на него, замедлил шаг.
  - Вот именно - не старинка! Это ты правильно сказал.
  - Будь здоров, сопля, - миролюбиво ответил Емельян Спиридоныч.
  Кузьма, ощерив стиснутые зубы, пошел грудью на старика - длинный, тонкий,
прямой и безрассудный. Боль и гнев стояли в его глазах. Но был он слаб, до
смешного слаб против квадратного Емельяна Спиридоныча. Тот в молодости
ломал через колено дышло от брички.
  - Кузьма! - остановил его Платоныч. - Пойдем.
  Когда за ними закрылась дверь, Емельян Спиридоныч подошел к Макару,
наотмашь, хлестко стеганул его по лицу портянкой.
  - Балабонишь много!
  Макар крутнул головой, хищно оскалился... Отошел к окну. Проводил глазами
отступающего от кобеля Кузьму, плюнул на крашеный пол.
  - С одного раза до смерти зашиб бы... такого. А приходится молчать. Как их
Колчак не угробил?!
  - Меньше вякай про это! - рыкнул отец. Стащил сапог с ноги и мрачно
задумался. - Они нам еще завьют горе веревочкой.
  - Просидели тут в семнадцатом годе, - не то упрекнул отца Макар, не то
сказал с сожалением. - Про... Сибирь.
  Емельян Спиридоныч посмотрел на сына, ничего не сказал. Подумал, спросил с
издевкой:
  - Что же ты не шел спасать ее в переворот-то? Вон они, не так уже далеко
были, партизаны-то, - забыл сгоряча Емельян Спиридоныч, что было Макару в
ту пору пятнадцать-шестнадцать лет - вояка еще зеленый.
  Сам же сообразил, что сказал глупость, добавил уклончиво:
  - Ничо, не пропадем пока.
  - Это - как сказать. Я вон стретил вчера Елизара Колокольникова, он
говорит: "Передай, - говорит, - отцу, чтоб нынче в пахоту не нанимал
никого". Гумага какая-то ему пришла от начальства. "Сами, - говорит, -
управляйтесь".
  Емельян Спиридоныч опять невесело задумался. Потом озверел вдруг:
  - Ты скажи ему, чтоб он не совал нос куда не надо! А то я его вместе с
гумагой энтой в Баклань спущу. Председатель... - матюкнулся и полез на
печку отсыпать пропитую ночь. Не стерпел и еще подал оттуда: - Хлебушка им
дай, а людей не нанимай!
  - Прям стишок получился, - сострил Макар.
  - А ты чего лоботрясничаешь?! - вконец обозлился Емельян Спиридоныч. -
Куда выпялился?!
  Макар струсил.
  - В карты пойду поиграю. А чего делать-то? Коней перековал...
  - Бороны надо чинить!
  - Там очередь... Не дошло. А Федя еще косится на нас...
  Емельян Спиридоныч отвернулся к стенке, сказал с сердцем сам себе: - Я им
покошусь! Обормоты...
  Макар поскорее вышмыгнул из избы; плохо дело, когда отец не знает, на ком
сорвать злобушку: он всегда тяжко хворал с похмелья и ненавидел весь свет.

  Когда вышли за ворота, Платоныч остановился, поджидая Кузьму.
  - Неправильно делаешь, дядя Вася, - с ходу заявил Кузьма, останавливаясь.
  Платоныч двинулся в переулок, к следующему дому.
  - Пошли. Что неправильно?
  - Форменные богачи, а ты на них с карандашиком... Напугал кого! Вообще
надоело мне возиться с этой школой. Нас для чего послали?
  - Иди ближе и не кричи так. Слушай меня. Неправильно делаешь ты, а не я.
Помню, для чего послали. Но только напрасно ты думаешь, что к дуракам
послали, - обогнули с разных сторон большую лужу, сошлись снова. - Вся
деревня у нас вот где должна быть, - Платоныч протянул руку ладонью
кверху. Она была маленькая, ладонь, сморщенная. - Всех надо вот так
видеть. И знать. И блох не ловить - главное. А от школы я не отступлюсь.
Не они, так дети ихние спасибо скажут. Так, Кузьма. Будь умнее. Не
торопись.

  Вечером того же дня у Егора с отцом произошел короткий разговор.
  Емельян Спиридоныч только что проснулся, сидел на лавке, разогретый сном,
пил с передышками квас. Блаженно кряхтел.
  Егор вошел с улицы - полушубок нараспашку. Не снимая шапки, сразу начал:
  - Тять, хочу жениться.
  - Хм. Кого хочешь брать?
  - Марью... Попову.
  Емельян Спиридоныч отставил ковш. Даже не захотел повысить голос.
  - Ты што, смеешься надо мной?
  - Не смеюсь. Люблю девку.
  - Иди кобылу мою полюби. Здоровый балда, а умишка ни на грош. Больше не
подходи ко мне с таким разговором.
  - Тогда сам пойду сватать, - решил Егор. - Со мной не будет, как с