яга успевал время от времени влить в губы незнакомки
две-три капли воды с платка, который смачивал тут же, в родничке среди
папоротников и лапчатки, и убедиться, что жилка на шее бьется, хотя
женщина все еще оставалась без сознания. При свете костерка бродяга,
наконец угомонившись, осмотрел ее еще раз и ощупал одежду: одежда была
мужская, но изящная, очень хорошей выделки замшевые брюки и сапожки,
рубашка из тонкого полотна. А белье... Лицо женщины, отмытое от грязи и
крови, было немолодым и очень усталым. Такая, пожалуй, не поразила бы с
первого взгляда в толпе. А во второй смотреть не стоило. Затягивало.
  - Да ты красавица, моя милая, - пробормотал мужчина, подбрасывая ветки в
костер.

  Утром следующего дня с женщиной на руках он вошел в небольшой курортный
городок Ле Форж.
  Ле Форж. Предместье Эрлирангорда, 17 верст. Основан неким м.Форжем,
отправившимся на воды и попавшим на это место. Характеризуется мягким
климатом, здоровым воздухом и наличием большого числа минеральных
источников. Один из оных признан святым и является местом поклонения как
христиан, так и почитающих Хранителя. В обычное время население поселка
составляет полторы тысячи душ, но в сезон увеличивается втрое. (Живописная
Метральеза. Эрлирангорд и окрестности. Том 2, год издания 1870.)

  Этим летом на курортников был неурожай то ли мужчина пришел слишком рано,
только главная и единственная улица городка была пуста насквозь - если не
считать, конечно, одинокой курицы, роющей пыль, и следов коровьих копыт и
"лепешек", оставшихся с утра. Незнакомец шел, твердо ступая, и вялые
георгины из окрестных палисадников махали ему рыжими головками. Улица
постепенно расширялась, а дома выросли до двух этажей. На железные ставни,
запирающие витрины, бросали тень веселенькие полосатые маркизы, вывески
свидетельствовали о назначении лавочек, а над городом блестели в
нарождающемся солнце церковная колокольня и пожарная каланча. Незнакомец
огляделся:
  - И где тут, интересно, гостиница?
  - Она закрыта. И проходи, пожалуйста, ты мешаешь мне размышлять о тщете
сущего.
  - О... чем? - на офонаревшего бродягу взирал, подпирая уличный фонарь,
длинный мальчишка в весьма потрепанной одежде, но с перевязью от меча
через грудь. К перевязи крепилась туго набитая почтовая сумка. Свободной
рукой парень нежно прижимал к себе еще охапку газет. Развернутый к зрителю
крупный заголовок вещал, что это "Утро рыцаря." Вопрос младый вьюнош
проигнорировал.
  - Э-э, - сказал бродяга как можно вежливее. - Не будет ли любезен мессир
подсказать, где отыскать место для отдыха. Моя спутница в нем нуждается. И
во враче.
  - Врача нет. Ничего нет. А я дурак.
  Парень кинул на землю и яростно пнул ни в чем не повинные газеты. Вслед за
ними отправилась сумка.
  - Пойдемте, я отведу вас к аптекарке. Она дура, но сдает комнаты.
  И размашисто зашагал к ему одному известной цели.
  Целью этой был аккуратный домик, прятавшийся в густом абрикосовом саду за
поворотом улицы. Некрасивая черненькая девица, стоя на деревянном
крылечке, вытряхивала половики.
  - Это она? - спросил с интересом бродяга.
  - Нет, это Лиза. Лиза, Муся у себя?
  - Нет, к зеленщику пошла. А это кто?
  - Человек, - сказал парень. - Он комнату ищет.
  - А-а, - Лиза еще раз яростно встряхнула цветастую тряпку. - Разувайтесь и
проходите.
  Бродяга, по причине занятости рук, не разулся, но прошел. В прихожей было
полутемно и пахло травами. В набитой мебелью комнатке этот запах стал еще
гуще. К нему примешался запах свежей краски. Бродяга положил свою ношу на
кровать, разогнулся и глубоко вздохнул:
  - Хорошо-о. И все же, как насчет доктора?
  Брови Лизы изогнулись домиком:
  - А вы разве не знаете, что всех врачей еще третьего дня препроводили
конвоем в столицу на случай беспорядков? - Произнеся на одном вздохе эту
длинную фразу, она посмотрела на гостя испытующе своими сливовыми глазами.
  - Видите, мазель, я давно не бывал в столице. Как, вы говорите, она
называется? А впрочем, все равно. Ее нужно вымыть и оставить спать, я
думаю, этого достаточно.
  - Кого, - ахнул мальчишка, - столицу?
  - У Муси есть какие-то соли... - раздумчиво произнесла Лиза. Вышло это у
них в унисон. Постоялец только головой крутнул.
  - А вот и я! Лиза!.. - блеклая особа Лизиных примерно лет, со стянутыми на
затылке волосами прервалась на полуслове: - Здрасьте. А вы кто?
  - Постоялец, - буркнул вьюнош.
  - А-а...
  - Даг Киселев, - гость поклонился и пожал протянутую Мусей потную ладошку.
  - Писатель.
  Муся хлопнула ресницами.
  - Марфа, - сказала она.
  - Лиза.
  - Лаки, - буркнул младый вьюнош. - Писатели такими не бывают.
  - Лаки!! - взвизгнули девицы разом. Молодой философ отступил под их
натиском с видом: "а я чего, а я ничего."
- Извините его. Времена просто смутные, - Муся ткнула рукой в сторону
окошка, за которым висела в небе размытая радуга. - Курортники
разбежались... На весь город врачей я да акушерка. Совсем замотали.
  - Ничего не болит, а каждый день что-нибудь но... - обрывая на полуслове,
Лиза ткнула Лаки острым локотком.
  Даг вытащил из кармана мешка аккуратно свернутую гербовую бумагу. Все трое
с глубоким почтением разглядывали лиловые разводы, золотой обрез и
глубокую зелень печатей. "Сим удостоверяется..."
  - А мы тоже газету издаем, - сообщила Муся. - Ой, а где?..
  Лаки густо покраснел.
  - Ну не могу я. Рвешься-рвешься, а они на самокрутки да на растопку. А я,
между прочим, не кастрюли паял...
  - А что в столице? - спросила с робким трепетом Муся.
  - Он не оттуда. А ты, - тут опять воспоследовал тычок под ребра, - мог бы
и сходить. За день обернулся бы.
  - Я прецептор! Я не могу бросить прецепторию.
  - Ладно. Прецептор, отцептор, а к колодцу пойдешь.

  Погружаясь в лохань с горячей водой и вдыхая карамельный запах дешевого
мыла, Даг подумал, что иногда совсем не много нужно для счастья.

  На коленях Лизы мурлыкающей кошкой свернулась гитара.
  - Кровью, стихами,
петлей внахлест,
серым прибоем крыш
рушится город в колодец звезд,
а ты стоишь и молчишь,

  деревянный ангел, деревянный ангел...

  Никогда прежде Даг не знал, что женский голос может гудеть, как колокол.
Это было контральто такой глубины и силы, на таком пределе, что причиняло
боль.
  Они думали, гость спит. Они собрались под висячей лампой-трехлинейкой,
укрытой оранжевым абажуром; аптекарка вязала, Лаки ел, иногда замирая с
непрожеванным куском во рту, потому что Лиза пела.
  - Мне показалось, он не хочет, чтобы она проснулась, - вдруг сказала Лиза.
- Он днем сказал, что если мир заглянет в ее глаза, то никогда не
останется прежним.
  - Можно подумать, он сейчас прежний! - окрысился юный философ. - Мятеж,
вторжение, поездов нет, связи нет.
  - Чего нет? - выпученные глаза Муси сделались еще больше.
  - Почты, телеграфа и телевизора.
  - Чего?
  - Это он шутит, - сообщила Лиза зловеще.
  - А вы знаете, у нее шрамы от арбалета. Я знаю, что я дура и жаба, -
опередила Марфа негодующий вскрик Лаки, - но не настолько!
  - В ранах она разбирается. Особенно - в сердечных.
  - Керосин кончается.
  - Это был арбалет. Такая вмятина треугольная. Я ее смотрела. Заросло
давно, а след остался.
  - А еще канонада. И чем все кончится - непонятно. Я бы тоже заснул - и
спа-ал...
  - Ты еще будешь за газету отрабатывать. Весь номер коту под хвост!
  - Вам же этот Даг заплатил. Два этих, империала.
  - С женским профилем. Я таких еще не видела. Но золото.
  - Они, писатели, все странные...
  На этой глубокомысленной фразе Даг понял, что уже не уснет, бесшумно вынул
из мешка завинчивающуюся чернильницу на цепочке, похожую на старинные
часы, футляр с перьями и в жесткой обложке тетрадь и почти наощупь вывел
на первой странице: "Была вторая половина дня, ближе к закату, когда
неопределенного возраста мужчина..."

  - Я знал, знал, что этим закончится!
  Увидя стоящий перед домом открытый автомобиль и полдесятка привязанных к
ограде лошадей, объедающих листья, Лаки сделал робкую попытку выронить
корзину с укропом и печальными селедочными хвостами и броситься наутек.
Даг предусмотрительно поймал его сзади за рубашку.
  - Сделай нормальное лицо. И иди, на милость Хранителя! - прошипел он. -
Убегаешь - значит, виновен.
  Слова плохо помогли. Пришлось слегка пнуть Лаки под колено.
  - И зачем, зачем он сделал меня прецептором? Печать вручил...
  - Кто?
  - Денон.
  - А-а...
  - Сказал, в нем нуждается страна. И свалил!
  - Тихо!
  У автомобиля не крутились вездесущие мальчишки. А был он роскошный,
огромный и совершенно пустой, блестел хромированными частями, сверкал
гудком, манил мягкой кожей кремовых сидений.
  - Да-а, - произнес Даг.
  На пороге их уже встречали. Приняли и, заломив руки, профессионально
обыскали. Забрали у Дага нож. Но, видимо, получив чей-то приказ, впустили
в дом. Муся и Лиза сидели на диване, как хорошо воспитанные девочки:
строго выпрямившись и сложив ладони на коленях. Муся нервничала, а Лиза
сверкала глазами. Напротив них торчал на столе небритый и нечесаный
гражданин в не слишком свежей рубашке, но при мече, и задумчиво курил,
стряхивая пепел на плюшевую скатерть.
  - Ты - к ним, - небрежно указал он Лаки. - А ты - дальше.

  Стоя рядом с кроватью, мужчина набирал в шприц лекарство и обернулся на
шаги. Лицо его было широким и некрасивым, за исключением глаз, но фигура -
стремительная и утонченная, и корд, что он носил у бедра, уж никак не мог
быть ритуальной игрушкой. Дага опахнуло холодом. Он не знал еще, что будет
и будет ли вообще, но само предчувствие горячило кровь. Этот человек мог
бы быть героем его повести. Умным и опасным врагом - или другом. И тогда
на всю жизнь. Даг закусил губу.
  Мужчина вогнал иглу в вену спящей и распустил жгут.
  - Не делайте этого.
  - Почему?
  - Равновесие. Оно могло бы еще подержаться. - Даг неопределенно повел
руками: есть вещи, которые трудно, нет, невозможно объяснять. - Мы можем
пожалеть о том, что случится. Кто она?
  Рука незнакомца уверенно давила на поршень. Было видно, что у него большой
опыт. Странно... он казался скорее воином.
  - Насколько я понял, она обязана вам жизнью.
  Даг кивнул.
  - Она государыня.
  - И все?
  Неизвестный улыбнулся, и глаза вдруг сверкнули пьянящей зеленью.
  - Нет, конечно. У нее есть имя.
  Господи, подумал Даг, да он же готов отдать за нее жизнь. И я еще пробовал
убеждать... Судьба сорвалась и покатилась. Все.
  Ресницы женщины затрепетали.




Андрей Ракитин

                                 М О С Т И К.

  Романтическим девочкам посвящается.


   
Но - не пугайся, если вдруг
Ты услышишь ночью странный звук:
  Все в порядке. Просто у меня
Открылись старые раны...

  25-26 ноября, 1893 год
Эрлирангорд.

  Тонкие, похожие на обгорелые свечки сосны гнулись почти до самой земли,
скрипели, и шум ветра, мешаясь с их гулом и плеском воды о камень
набережной, превращался в глухой тоскливый рев. Как будто там, за холмом
на другом берегу реки, далеко отсюда, раненый, стонал большой и сильный
зверь.
  Дом был, словно застывшая в камне морская волна. Так говорили все, кто
сюда приходил, и было совершенно очевидно, что другого такого дома в
городе нет. Ни в этом городе, ни в каком другом. Нигде, и потому Алисе
казалось, будто, несмотря на все свои годы, дом выстроен недавно и только
для нее. Ну что ж, она это заслужила. Так, по крайней мере, утверждал
Ярран. Мастер Лезвия, второй человек в Круге. Второй, если забыть о том,
кто являлся вторым на самом деле и кто ушел, не пожелав признать ее
Хозяйкой. Ну что же, как говорится, вольному воля...
  Она сидела в большом мягком кресле, завернувшись в пушистый плед, и
слушала шум дождя. Капли стекали по стеклу, по выгнутым причудливо и
странно венетским рамам, по карнизу, обитому новенькой, еще не
потускневшей жестью. Капли шуршали в плетях дикого винограда и жухлом
разнотравье в брошенном саду. Иногда шелест дождя разбивал короткий глухой
стук: это падали, отяжелев и устав от ноябрьских туманов, яблоки. Этот
звук напоминал Алисе детство, и у нее сладко щемило под ложечкой. А потом
на смену горькой нежности приходила память о другом, запретном и оттого
забытом, и в груди рождалась и начинала расти черная, граничащая с
безумием, пустота. Она была знакома Алисе давно, она была расплатой за то,
чего государыня наконец добилась, хотя в такие вечера Алисе казалось, это
слишком дорогая цена. Но пути к отступлению не было. А если бы и был!..
Отдать все - за ощущение ласкового, безмятежного покоя и счастья, за мир,
который прост, понятен, а, главное, жив?! Все - за паутинку или вздох
ветра? Нет, слава Хранителю, она не такая дура.
  Алиса поежилась в кресле. Ей было тепло под шкурами, даже жарко, но
смутное беспокойство тоскливой льдинкой уже упало за ворот. И, чтобы
забыться, Алиса стала думать о завтрашнем дне. Дне, на который, по ее
настоянию, Канцлер назначил коронацию. Ах как глупо было не слушаться его.
Давно-давно ей мечталось, что все произойдет солнечным прозрачным осенним
днем, и небо синее с золотою листвою будет над ней, и серебряный звук
колоколов упадет с башен печально и строго... Все будет не так. Она
обречена завтра на вязкую сырость, дождь и спотыкающегося на мокрых
"кошачьих лбах" переулка Бастейи иноходца. Кто из ее врагов злословил, что
в ее годы она уже не способна держаться в седле? Чепуха, ей только
тридцать три - возраст Христа, но память слепа и милосердна: она не может
вспомнить даже имени этого человека, не то чтобы лица. Только слово - как
вздох и треск ломающихся льдин: Эрлирангорд, - и пряный вкус крови и
близкого безумия... Эрлирангорд... Даже ненависть притупилась и улеглась,
словно змея, у которой вырвали жало. Теперь все позади. Глупо растрачивать
чувства с бешеным неистовством юности. Все миновало, от заслуженной
награды ее отделяет только ночь. Бессонная, черная, как вода в лесных
озерах, тягучая, как старая песня и все равно, все равно, о Господи,
пощади! - бессонная.
  Она давно разучилась спать по ночам. Покой ли был в ее душе или пепелище
- она засыпала только к рассвету. Лекари отчаялись и отступились. Она ни
от кого не ждала больше помощи. Вокруг нее было множество людей, был Ярис
- и все-таки она была одна. Миновали те времена и исчезли с ее дороги те
люди, перед которыми она могла бы распахнуть душу. Впрочем, все было так и
не так: теперь она вынуждена была закрываться ото всех, чтобы никто не
догадался, что под этим каменно-ледяным щитом - пустота. Выжженная
пустыня, пепел и лед. Два человека во всем мире знали правду. Она - и тот,
кто, вопреки ее воле, все эти годы не оставлял ее, кто был невозможно
далеко и все-таки рядом. Она пыталась неудачно и мучительно забыть его и
не могла. Оттого, что каждое лето заканчивалось осенью и наступал ноябрь,
и яблоки падали по ночам на тронутую первым морозом гулкую землю, и звук
этот возвращал Алису в покосившуюся от времени и дождей бревенчатую хату
на окраине, где горела укрытая клетчатым платком лампа. Алиса лежала на
диване под пледом, а рядом сидел он - тот, кого она пыталась забыть. О
Хранитель, если бы он мог знать, какою дорогой платою куплены для него эти
годы!..
  Он обещал ей больше не стоять у нее на дороге. Но он, как и все люди его
склада, был непостоянен - так переменчив февральский ветер. И если вчера
ему было глубоко наплевать на то, что она делает, сегодня все могло быть
наоборот. Невозможно ставить судьбу Круга в зависимость от капризов
одного, пускай даже и очень хорошего, человека. И тогда - тогда придется
сделать то, в чем так настойчиво обвиняли ее за спиной. Кто как умел,
насколько хватало фантазии.
  Если коронация не состоится.
  Алиса оборвала себя. Усмехнулась. Дикие мысли приходят в голову в
дождливый вечер. Какие причины могут быть к тому, чтобы коронация
сорвалась, кто может помешать этому? Она перебрала одного за другим всех
восьмерых Магистров Круга - они были согласны. Все, за исключением... но
один голос ничего не значит. Кроме них, никто не может принимать
окончательного решения. Значит, все будет так, как она ждет.
  Алиса зевнула, прикрывая узкой, без перстней, ладонью рот. Какая глупость
была отпустить покой-девицу... Она отняла руку, задумчиво глядя на тонкие,
слегка распухшие в суставах пальцы. Ярис часто спрашивает, отчего она не
носит колец... А она не знает, что ему ответить. Она слишком многим
обязана этому человеку, ей не хочется впутывать его в дикий клубок своих
сомнений, ошибок, потерь, поражений и редких, как крупинки золота в
горячих песках Руан-Эдера, побед. Побед, которые, если взглянуть на них
беспристрастно, на самом деле тоже поражения.
  Если Ярран утверждает, что любит ее такою, какая она есть, то ее прошлое
ему безразлично. Благодарение Богу, она счастлива этим.

  Огонь в камине слабел, каждую минуту грозя задохнуться пеплом. Нужно было
встать, подбросить поленьев, нужно было разобрать кое-какие бумаги и,
скрутив в горький узел душу, отдать их огню, но Алиса оставалась
неподвижна. Ее хватило только на то, чтобы повернуть голову: венец лежал
на консоли, прикрытый небрежно брошенным поверх кружевным платком. Тонкий
серебряный обруч с редкими вкраплениями янтаря. Работа Яррана. Алисе вдруг
вспомнилось, как собирала она янтарные окатыши возле серого, гладкого,
будто шелковое полотнище, холодного моря, чайки ходили по кромке прибоя, а
Хальк спал, уткнувшись лицом в песок и раскинув руки, будто собирался
обнять весь мир... С Ярраном никогда не будет такого...
  Алиса зажмурилась, под веками поплыли черно-зеленые пятна. Еще немного, и
она возненавидит этот венец. Не понимая, что делает, она протянула руку.
Пальцы нащупали гладкий холод серебра, и в следующее мгновение венец,
ударившись о дверной косяк, со звоном покатился по полу. Алиса встала,
проклиная начало очередной бессонной ночи. Переступила через упавшую
шкуру. Крышка секретера отошла с лязгом пистолетного бойка, так же точно
войдя в пазы. Алиса выгребла из ящиков содержимое.
 
Эти письма лежали отдельно. Она помнила их почти наизусть. Бумага,
покоробленная и жесткая от времени, шуршала от одного прикосновения, Алиса
вдруг испугалась, что листы рассыплются в прах прежде, чем она отдаст их
пламени...
  "Рыцарь мой..."
Рыцари не предают своих дам, дамы не убивают своих рыцарей.
  В печку. Так - честнее.

  Она сидела на ковре перед камином, по одному листу подкладывая в огонь, и
смотрела, как чернеют страницы и потрескивают, испаряясь, сделанные из
кожуры незрелых орехов чернила. Ей не было больно смотреть, как они горят,
она слушала довольное гуденье огня и думала, что сегодня ночью ей, может
быть, удастся заснуть.
  - Вечер добрый.
  Алиса не оглянулась, хотя голос ничего не сказал ей. Так же недвижно
сидела она и слушала, как гость, словно хозяин, почти неслышно двигается
по покою. Как он скинул и бросил в углу мокрый плащ: шуршание набрякшего
водой полотнища было медленным и тяжелым. Как он порылся в саквах,
удовлетворенно хмыкнул, видимо, найдя, что искал, и присел у Алисы за
спиной. Она ощутила затылком тепло его дыхания, но не обернулась.
Незнакомец заглянул ей через плечо, издал короткий смешок, а после,
осторожно и невесомо обняв Алису, вынул письма из ее рук.
  - Лучше уж я сам их сожгу, - сказал он негромко. - По крайней мере, у меня
на это больше прав, чем у кого бы то ни было. Даже у вас, моя дорогая...
  Алиса смотрела на него, не отводя глаз, и молчала. Она сразу узнала его,
хотя он изменился неуловимо и резко - только глаза остались прежними:
серые, с больной желтизной у зрачков.
  В последний раз они виделись года три назад, на Капитуле. Разговор был
тяжелый, нет, не разговор, скандал. А потом он ушел. Потом... она ничего
не могла сделать. Эта история в Эйле. Кроваво и грязно, но он не совершил
ничего такого, что дало бы Капитулу право... а жаль. За него стеной стоял
город - еще бы, он же почти выбил Хартию Вольности... Хальк все еще
является Магистром - это звание нельзя ни купить, ни отнять - ра