Погоди. Говоришь, выдумал?
  Кешка почесал комариный укус на колене и взахлеб выложил всю сказочку. С
такими подробностями, каких в ней и не было. Воображение у ребенка
работало. Феликс задумчиво кивал головой, в положенных местах широко
распахивал глаза, а иногда даже подбирал отвисающий подбородок. Кешка
старался вовсю. И тяжело вздохнул, когда история закончилась.
  - В общем, вывез Краон ее на пустошь, и там, это... - в Кешкином голосе
пробилась слеза.
  Мишкас дожевал траву с одной обочины и перешел к другой, но Феличе не
заметил выбрыков гнедого. Так и сидел. Громко голосили в траве кузнечики.
Полуденное солнце жарило вовсю. Феличе поежился от озноба и встал.
  - Поехали, дружок.
  Он помог Кешке забраться на высокую спину Мишкаса и повел коня под уздцы.
Это был хороший способ не оказаться с Кешкой лицом к лицу.

  - Племянник сказал, что вы сожгли мои свечки.
  Хальк покраснел. И пообещал на выходных съездить в поселок и возместить
ущерб. Управляющий величественно отмахнулся: мол, не стоит. На коленях у
него, свисая массивным задом, дрых тот самый котик. Отмахивался ухом от
комаров. Мессира управляющего комары, похоже, не беспокоили. Невкусный он,
что ли... Хальк завистливо вздохнул.
  - Мы, наверное, завтра палатки опять поставим. Вам от нас одно
беспокойство.
  Сорэн улыбнулся. Улыбка эта была такая, что Хальк почувствовал себя очень
неуютно. Уж лучше бы обругал.
  - Ну отчего же, - сказал Сорэн вежливо. - Вовсе нет. Мне интересно. Дети у
вас замечательные.
  Хальк онемел. Не понимал он, что может быть замечательного в сорока с
лишним обормотах, которые орут, дерутся, жгут хозяйские свечки и ломают
хозяйские же замки, а по ночам хороводами отправляются на ловлю
привидений. Вот только сегодня, вот совсем еще недавно он собственноручно
изловил в коридоре компанию полусонных барышень. Барышни крались шумно, с
повизгиваниями, с нервным хихиканьем, и топотали, как стадо сусликов.
Предводительница каравана, тринадцатилетняя Лизанька Воронина, освещала
путь классическим фонарем: горящей в бутылке с отбитым дном хозяйской
свечкой. Завидев Халька, девицы спешно свечку задули, да было поздно. В
пылу разборок выяснилось, что барышни ловили привидение. Являлось оно им.
В саване с кружевами (и в лаптях с оборками, проворчал совершенно
озверевший Хальк, но его не услышали). Имя призраку было, чего уж проще,
Клод Денон безвинно убиенный. Этот Денон охотился на невинных девиц, жутко
стонал и вообще... Упокоить его можно было только клубничным вареньем,
причем обязательно в серебряной ложечке. Ложечку Воронина стащила из
буфета в парадной столовой. Теперь надо было возвращать.
  - Вот, - сказал Хальк. - Привет от замечательных детей.
  Ложечка была красивая, с эмалевым черенком. По зеленой траве, под небывало
ярким небом, шел паренек и играл на флейте. Мелко и тщательно выписанные
детали рисунка позволяли разглядеть даже черты лица и травинки. Феликс
Сорэн с равнодушным видом спрятал ложечку в карман. И попросил не
расстраиваться из-за мелочей: детям свойственно так легко всему верить.
Особенно если это таинственные приключения и сказки.
  - Знаете, а в вашу последнюю сказку весь лагерь взахлеб играет. У Викентия
мозги набекрень.
  - Извините. Я не хотел.
  - Напрасно.
  - И вообще, это не сказка!
  Сорэн перестал гладить кота. Широкая, но все равно аристократически
красивая рука замерла над пушистым загривком. Кот недовольно дернул
хвостом, потянулся, щуря глазищи и выпуская когти. Управляющий за шкирку
снял кота на пол.
  - Брысь, - сказал он и встал. - Слушайте, вина хотите?
  Хальк замялся. С одной стороны, вино - это чудно, с другой - пьянствовать
правила запрещали. А, с третьей, как только здесь зазвенят рюмки,
прискачет Ирочка. У нее на зайцев нюх.
  - Лучше чаю.
  Феличе сходил в дом и вернулся, неся на вытянутых руках нечто. По виду это
нечто более всего напоминало помесь самовара с кофейником, сверху
заботливо прикрытое кружевной салфеткой. Феличе водрузил бронзовое чудище
на стол, принес чашки.
  - А... это что?
  - Чаеварка.
  Из выгнутого носика в чашку полилась черная, глянцевая при свете
керосиновой лампы жидкость. Запахло пьяной вишней.
  - Эдерский мускат, - сказал Феличе. - Урожай семьсот двенадцатого года.
  - Это когда бунт Мелешки?
  - Вы историк? - Феликс покачал в ладони чашку.
  - Филолог.
  - Ну-ну. А в воспитатели как попали?
  Прикрытая колпаком матового стекла лампа мерцала, ночные бабочки летели на
свет. Хальк молчал. Объяснять не хотелось. Это выглядело бы, как
оправдание, а он не чувствовал себя ни в чем виноватым. Видимо, Ирочка
права. Рано или поздно все проходит, абсолютно все, даже смерть перестает
казаться чудовищной и непоправимой. Человек - такая скотина, что ко всему
привыкает. Он вдруг подумал, что, как ни странно, легче ему стало только
после злосчастной этой сказки.
  - Так получилось.
  - Хорошо получилось, - со странным удовлетворением отметил Феликс. -
Кстати, возвращаясь к племяннику. Он мне сегодня понарассказывал... Это
что, пассивный пласт эйленского фольклора? Я таких легенд не припомню.
  - А вы из Эйле? - Хальк ощутил, что начинает злиться. Феличе кивнул и
небрежно прибавил, что нынешняя работа для него - что-то вроде
развлечения. Способ приятно и нехлопотно провести лето, не особенно
мучаясь от безделья. А вообще-то у усадьбы есть хозяин. Между прочим,
владелец одного из столичных издательств.
  - Вы ведь пишете? Хотите, я возьмусь пристроить ваши рукописи? Но только
стихи.
  Хальк залпом допил вино. В голове шумело. Он не понимал почти ничего из
этой странной беседы. Почему стихи? Это издательство что, ничего другого
не печатает? Может, ему взяться дамский роман написать? Да, это будет
здорово, тетки на кафедре изящной словесности разом заткнутся.
  - А сказку нельзя? Это же не легенды, я сам...
  - Нельзя, - сказал Сорэн. - Ни при каком раскладе. Даже и не думайте.
  Было в его голосе что-то, что заставило Халька моментом протрезветь. Озноб
пробежал по спине.
  - Почему? - чувствуя себя последним дураком, тем не менее, спросил он.
  Феликс откинулся к плетеной спинке стула. Скрестил на груди руки.
Помолчал. Потом сказал осторожно:
  - Видите ли... Саша. Это все очень красиво, это заставляет ощутить... я не
знаю, как сказать. Убогость нашего мира, серость, собственную тупость и
трусость. Это красиво и очень страшно. Но пока только на словах. А вот
если вы запишете... все эти ощущения можно смело помножить на десять. Не
слишком ли? И потом. Вы же слушали курс философии. Помните, как там про
бытие и сознание?
  - Сознание вторично.
  - Ерунда, - сказал Феличе убежденно. - Вот вы представьте хоть на минуту,
что своим сознанием вы определяете чужое бытие. И не надо далеко ходить за
примерами. Весь лагерь живет теперь вашим сознанием... созданием, если
хотите. Но они дети, они веселятся, они не могут долго задумываться о
всех... обо всем, что там всерьез. Они ловят призраков и ругают вашего
коллегу Краоном. И это закономерно. Вы же не хотите, чтобы сорок пять
детей и трое взрослых испытывали такую же боль, какую испытываете вы.
  Мотыльки летели на свет. Пахло приближающимся дождем. Синяя молния
расколола небо над террасой. У Сорэна невольно дернулась щека.
  - Я. Не. Понимаю.
  - Смерть моны да Шер... я соболезную. Простите.
  Хальк встал, с шумом отодвинув стул.
  - В-вы!.. Кто вам?!..
  - Неважно. Кстати, вот вам лишний повод задуматься над тем, как кончаются
в жизни страшные сказки. Не придумай вы такого, кто знает, может, она
осталась бы жива.
  - Прекратите! Я не верю!
  - И правильно, - Феликс вдруг широко, ослепительно улыбнулся. Как будто и
сам углядел ущербность своих доказательств. - Не верьте. Когда вам скажут.
Когда прочтете. Даже когда увидите собственными глазами - все равно не
верьте. Есть только иллюзия. Смерти - нет.

  - А я вас искала, - воспитательным тоном объявила Ирочка. - Александр
Юрьевич, вы мне нужны.
  Полная луна, проглянув сквозь облака, залила террасу зеленоватым светом.
Луна была большая и пухлая, как тронутая плесенью плюшка, и Ирочка в своем
сарафане с оборочками на ее фоне казалась крупной летучей мышкой. Хальк
потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. Наваждение не прогонялось.
Наваждение отжало перекинутый через локоть купальник и плюхнулось на
плетеную скамеечку перед столом. Только теперь Хальк заметил, что
управляющий исчез. И унес с собой лампу. А чаеварка осталась. Хальк в
растерянности уставился на бронзовое это чудовище: то ли под стол
спрятать, то ли сделать вид, что он тут вообще не при чем.
  - Ой, какая прелесть, - сказала Ирочка, пожирая чаеварку глазами. -
Антиквариат. Мне перед управляющим неловко, свалились ему на голову. Да,
так вот... - Ирочка дернула носом: из покинутых чашек тянуло пьяной
вишней, а бутылки не наблюдалось. Ирочка с сомнением посмотрела на Халька.
  - Гай сейчас придет.
  - Зачем?
  - Как зачем? - удивилась Ирочка. - Планерка у нас.
  - В два часа ночи?
  Ирочка передернула плечиками:
  - Я вас не понимаю! Должны же мы обсудить... посоветоваться... вы все
равно не спите!
  - А очень хочется! -Гай появился и широко зевнул. На нем была байковая
пижама с медвежонками, и выглядел он трогательно "до не могу".
  - Садитесь, мальчики.
  Следующие пятнадцать минут Ирочка развозила о серьезности поставленной
перед ними задачи, о воздействии на юные умы... и обо всем прочем, чем
славилась кафедра педагогики Эйленского университета. Гай вяло зевал.
Хальк, ни на что не надеясь, повернул ручку чаеварки. Но того, что
накапало в чашку, вполне хватило, чтобы эти минуты пережить.
  - Короче, - сказал Гай. - Чего надо?
  - У вас, мальчики, безобразие творится. Дети бегают сами по себе.
  - А ты хочешь, чтобы они сами по мне бегали?
  - Я хочу, - пояснила Ирочка терпеливо, - чтобы их досуг был занят.
Умственно-полезной и развивающей общественной деятельностью.
  - Они отдыхать хотят, - сообщил Гай. - И я хочу. И вот он - тоже хочет.
  Хальк поднял глаза. Луна отразилась в них. С такими глазами идут на крест.
Но дети - это же не крест, это же счастье, подумала Ирочка. И большая
ответственность. Так что повод затоптать в себе угрызения совести у Ирочки
имелся.
  - В общем, так, мальчики, - она хлопнула по столу ладошкой. - Дети у вас
бесхозные, катаются на чужих лошадях и играют в несанкционированные игры.
А мы, как педагоги, обязаны взять все под контроль и руководство. Пускай
играют. Но под присмотром. Поэтому вы, Саша, сейчас напишете примерный
сценарий этой вашей... сказки, мы выберем актив, распределим роли и будем
работать. Вот вы, Гай, кем хотите быть?
  - Спящей красавицей.
  Ирочка шмыгнула носом, помолчала и разревелась. "Мальчикам" стало стыдно.
Сидят тут, мучают бедную девушку... она же не виновата, что такая дура.
  И они стали набрасывать примерный сценарий.

  ... Полукруглое окно с витражными вставками по углам было распахнуто,
солнце падало на широкий деревянный подоконник, на стоящее там блюдо с
виноградной гроздью. Ягоды перестояли, пустили сок. По краю блюда ползала
осоловевшая, совершенно счастливая оса. Оса была пьяная в тютельку и никак
не могла понять, где выход. Несколько раз она с гуденьем вздымалась на
отяжелевших крылах, долбилась носом в стекло и падала. Феличе подхватил
животное носовым платком и выбросил в сад. Оса так и не взлетела.
Плюхнулась в пыльные берсеневые кусты и там потерялась.
  - Вечно все ищут обходные пути. Нет, чтоб прямо полететь.
  Глубокий философский смысл фразы с трудом доходил до отупевшей от зноя
головы Яррана, мессира Лебединского, милостью Господней барона Катуарского
и Любереченского, магистра и Мастера Лезвия Круга. На бароне был упланд с
бобровой подбивкой, стоявший коробом от золотого шитья, тяжелая цепь с
гербом, юфтевые сапоги с загнутыми красными носами, а бархатный берет
валялся рядом с блюдом.
  - В такую шальную погоду рыцарь должен быть в пути, - изрек мессир Ярран.
Растопыренной пятерней вытер вспотевшее лицо. Щетина невыносимо чесалась
на подбородке. - Господи, Феличе, как вы это переносите?
  Управляющий сидел на подоконнике в тонкой батистовой рубашке, распахнутой
на груди, и прекрасно себя чувствовал.
  - Вы, мессир, не переживайте, в Руан-Эдере еще жарче.
  Ярран подергал цепь.
  - Сегодня Капитул,- напомнил Феличе. - Так что вы решили насчет моны?
  На виноград опустилась очередная оса, вылизала бражку и, закосев,
подлетела к Яррану. Тот прихлопнул ее беретом. Резко встал.
  - Если я не вернусь, отыщите гербовую бумагу в укладке в моей спальне. Там
все необходимые распоряжения.
  - Сколько мне положено ждать мессира?
  - До утра.
  - А что мне сказать моне?
  Ярран резко развернулся и выскочил из покоя. Феличе задумчиво отщипнул
виноградину, пожевал, выплюнул за окошко и, не дожидаясь положенного часа,
отправился за документами.
  Рукой барона Лебединского.
  12 июля, 1389 года.
  Эрлирангорд.
  Находясь в здравом уме и твердой памяти я, (Феличе пропустил тягомотину
хозяйских званий)... завещаю все свое движимое и недвижимое имущество,
заключающееся в...(этот список мажордом тоже пропустил, поскольку знал
наизусть) благородной моне Алисе да Шер, моей нареченной невесте, с правом
владения и распоряжения, дарения и передачи по наследству...
  Дальше шли печати Канцелярии Твиртове, нотариуса, личная печать барона и
вензели. К завещанию прилагался листок тонкого пергамента: распоряжение
Епархиального управления Канцелярии о признании законным и действительным
оглашения помолвки высокородного барона с девицею да Шер, состоявшегося во
второе воскресенье июля в храме Краона Скорбящего на Рву.

  ... Непонятно, питал давний мастер отвращение к супруге, теще, либо ко
всему человечеству сразу или стремился устрашить, потому что сам всех в
упор боялся, но надо признать, что ему удалось: любой, кто встречался с
химерами Твиртове лицом к лицу, испытывал брезгливое отвращение и страх.
Не потому, что в этой мифической тварюшке (в каждой по-своему) были
смешаны черты змеи, козла и льва - сами по себе эти звери если и
устрашающи, то вовсе не отвратительны. Но безвестный мастер учинил с их
чертами такое, что может привидеться только во сне - после которого не
просыпаются. А еще он нетвердо понимал, что есть химера, этот мастер, и
потому прибавил каждой ужасающих размеров чешуйчатые бронзовые крылья и
грифоний клюв. Из клюва свисало раздвоенное змеиное жало, и создавалось
впечатление, что вымышленная зверушка дразнится или облизывается, схрумкав
очередную жертву. А может, это был стилизованный огонь. Кстати, последнее
сомнительно, так как химеры Твиртове пыхали огнем вполне настоящим.
Неведомый умелец выдолбил в каменных телах тончайшие трубочки, и стоило
залить масла зверюшке под хвост и ткнуть в нос зажженным факелом, как из
клюва начинало извергаться короткое, но весьма ощутимое пламя. Ночью
зрелище могло быть вполне феерическим - три уступа зловещих теней и на
равных расстояниях огни. Только вот жителям столицы с воцарения Одинокого
Бога любоваться им не приходилось - все забивали проклятые молнии.
  Из каморки, где Яська прятал тряпки и мел, послышался слабый стон, и
мальчишка споткнулся о каменные кольца химерьего хвоста.
  - Ох, извини, - произнес он. Нашарил завалявшийся в мешочке у пояса
сальный огарок.
  Тот едва осветил закуток, шалашик щеток у стены, позабытый в древние
времена строительный мусор и - заслонившегося рукой человека.
  - Ты кто? - спросил Яська шепотом.
  - Я.
  Голос был девчоночий, жалобный.
  - А что ты тут делаешь?
  Девчонка опять застонала. Яська вспомнил какие-то разговоры внизу про
воровку, пробравшуюся в Твиртове, про адептов... неужели она тут прячется?
Он затолкался в каморку - та была невелика, но и Яська в свои двенадцать
лет был вовсе не богатырь, поместился. Двери слегка притворил - они с
таким визгом проехались по мрамору, что, казалось, перебудили пол
Твиртове, - задул огарок и спросил тихим шепотом:
  - Тебе помочь?
  - А ты кто? - голос был сдавленный, словно на грани стона и слез.
  - Я за химерами прибираю, чищу.
  - Как в конюшне?
  Яська хихикнул и разозлился.
  - Они живые, понятно? Дура ты! Вот придет истинная хозяйка - и проснутся.
  Он зажал рот рукой. За эти слова запросто угодишь в нижние казематы. А там
и на костер. Бог Одинок, и он же Велик, и никого не может быть рядом.
Дурочка опять застонала, громко. И Яське сделалось стыдно. Ну и страшно,
хотя на уступы по ночам не рискуют заглядывать даже стражники: легенды
легендами, а как вдруг?.. Мальчишка протянул руку в темноте, уткнулся в
теплую мокрую щеку незнакомки.
  - Больно? - спросил он. В щели двери за спиной полыхнула назойливая
молния, выхватила ее лицо, край одежды. И быстро погасла. Все равно ничего
не разглядеть.
  - Тебя как... звать?
  - Ясь. Ясень. Но чаще - "щенок" и... - Яська проглотил бранное слово. -
Только я тут один работаю. Они боятся.
  - Это правда... про химер?
  Яське вдруг до смерти захотелось рассказать, все, что он слышал и знает,
но трезвые рассуждения перевесили. Мало ли что сотворили с девчонкой
адепты, вдруг истечет кровью. И пить может хотеть. Кое-что у него тут
припрятано... и надо подумать, как ее вывести из цитадели - утром вполне
могут обыскать и здесь.

  Патент, отмеченный большими печатями зеленого воска, висел у самой двери.
Хозяйка цветочной лавки, хотя и неграмотная, безмерно им гордилась и
пересказывала наизусть любому, кто хотел услышать. А услышать хотели
многие - это была единственная на весь город "божественная цветочная
лавка", и закупались в ней и цвет рыцарства Твиртове, и дворяне из
провинции. По случаю жары тетушка Этель, страдавшая одышкой и ожирением,
из своих комнат на задах лавки не выходила, предоставив все дела
семнадцатилетней племяннице Роде, своей единственной родственнице и
наследнице. Рода была Яськиной подружкой, если, конечно, считать основой
дружбы валяние в угольном подвале и совместное поедание черствых пирожков
с повидлом, которых можно было купить дюжину на пятак у булочника на углу.
Бледный Яська дождался, когда уберется очередная недовольная
покупательница, и шмыгнул в лавку. Рода привычно улыбнулась:
  - Мессир?
  - Рода! - Яська положил локти на прилавок, совершенно случайно заглядывая
в глубокий вырез ее кофточки. - Понимаешь, мне надо пристроить сестру. Она
приехала из деревни, и заболела. В Твиртове я ее взять не могу, назад
отправить - тоже.
  Рода мило покраснела, откидывая со щеки прядь волос.
  - Надеюсь, это не одна из тех жутких болезней...
  - Что ты! - перебил Яська. - Она попала под карету, а потом кучер еще
избил ее кнутом.
  - Какой ужас! - ахнула Рода.
  - Конечно, я не хотел бы, чтобы тетя Этель про нее знала.
  - Конечно! Я... - Рода, предаваясь раздумьям, по привычке зажала прядь в
зубах. - Приводи ее, только задами. Я постелю ей на чердаке.
  Ясень облегченно вздохнул.
  ... Отсутствие его заметили и даже сильно выругали, но приколотить не
успели, потому как Яська был нужен везде и сразу, а потом, чистя толченым
мелом крыло третьей справа на нижнем уступе химеры с гордым именем Оладья,
мог размышлять обо всем в свое удовольствие.
  - Ясень, к тебе пришли! - голос старшего слуги Уступа был сладок, как мед.
Яська вздрогнул: обычно такой важный человек не обращал на него внимания.
  - Здравствуй, Ясень.
  Высокий мужчина в сером плаще адепта и синей рясе шел к нему от дверей. В
каменном нутре Оладьи родился тихий рык и крыло дернулось, оцарапав
мальчишке руку острым краем.
  - Ох, я и не знал, - незнакомец широко улыбнулся.
  - Тихо, тихо, - Яська погладил бронзовые перья. - Это какой-то древний
механизм. Когда попало срабатывает.
  - А ты осведомленный.
  Не понять было, упрек это или похвала.
  - Адам Станислав, - представился священник, - глава прихода Стрельни.
  Это был приход, где жила Рода.
  - Я хочу с тобой поговорить.
  Яська опустил тряпку в ведро и вытер о штаны измазанные руки.
  - Где бы мы могли присесть? Хорошо здесь, правд