я, готовая делать все, что ей скажут, а
он сидел и слушал ее дыхание и ветер за окнами, а потом Алиса
шевельнулась, и Ярран услышал тихое, протяжное :
  - Ха-альк... - и это имя и беззвучный, по-детски жалобный шепот заставили
его содрогнуться и впервые за все эти дни усомниться в правильности того,
что он делает.
  И пожалеть, что путь к отступлению потерян безвозвратно.
  Потому что он любил эту женщину.

  ***
  - Вы лгали мне! Лгали - все эти месяцы!.. За-ачем, о Боже мой, зачем?!
  - Алиса...
  - Я верила вам, а вы меня обманывали... Как же вы могли. Ярис? Я же
верила, я не могла не верить, вы были единственным, что у меняя осталось,
а вы предали меня... Что мне делать теперь?
  - Алиса, выслушайте!..
  - Я ненавижу вас!
  - О Господи, Алиса, за что же? Что я вам сделал такого, объясните! Я не
знаю, что могло вас так обидеть...
  Она замерла, не отводя от него взгляда. Худые плечи тряслись в беззвучных
рыданиях.
  - Вы не имели права скрывать...
  - Что, во имя Господне?!
  - Про эти молнии, про все... Вы не знаете, что они сделали со мной! Как же
вы посмели, Ярран!
  - Я боялся за вас, я не хотел, чтобы с вами что-нибудь...
  - Чтобы я опять свихнулась, - Алиса хрипло расхохоталась. - Можете не
смущаться и называть вещи своими именами. Я сумасшедшая, ведь так?
  - Не юродствуйте, Алиса, - попросил он устало. - Нет в этом правды.
  - А в чем, она, по-вашему, есть?! Вы сами знаете это? Молчите... - она
наклонилась и, наугад сорвав травинку, принялась теребить ее в пальцах.
Голос ее дрожал, и кривились в злой усмешке губы. - Как же вы смеете
браться за оружие; если сами не знаете, чего хотите? Я видела ваших...
ваших друзей. Если тем, из Твиртове, - Алиса суеверно оглянулась на
возносящуюся над городом каменную громаду крепости, - если им хотя бы на
миг взбредет в голову разделаться с вами... Кто смоет кровь с ваших рук,
Ярран? Вы же ничего, ничего о них не знаете.
  Она замолчала и еще какое-то мгновение стояла так, уронив руки. А потом
пошла на Яррана, и Ярран, не выдержав, отшатнулся. И долго смотрел Алисе
вслед. Как она идет по колено в высокой траве с розовыми свечками
иван-чая: гордая, с неестественно прямой спиной. А потом в Алисе словно
что-то сломалось, и она повалилась в эту траву - так резко, будто ее
неожиданно ударили под колени.

  Похожий на малиновую бусину крохотный паучок упрямо взбирался вверх по
гладкому травяному стеблю. Паучку было трудно, потому что стебель
раскачивался под ветром, все время норовя стряхнуть на землю, да еще
непонятно откуда глядели похожие на осколки рыжего солнца глаза, и в этих
глазах насмешки было куда больше, чем жалости. Ползи, говорили эти глаза,
ползи, дурачок, шевели тонкими лапками; откуда тебе знать, глупенький, что
все твои мученья ничего не стоят; в любую минуту ветер сметет тебя вниз, в
травяное море, или вот эти слабые женские пальцы вознесут вверх, к самому
солнцу, и какие-нибудь другие глаза станут разглядывать пристально и
равнодушно, думать, для чего и как можешь ты пригодиться. А после, так
ничего и не решив, уронят назад, в траву. Это ничего, пустяки, но с такой
высоты падать плохо - больно очень и страшно...
  Замерев, Алиса глядела на висящую у самых глаз алую живую капельку, и ей
хотелось плакать от усталости и обиды. Потому что Яррану было все равно,
что с ней и жива ли она вообще. И раз так, то ясно, что она для него -
всего лишь оружие, полуотточенный клинок, с которым пока непонятно, как
обращаться.
  Деревянный меч, для которого еще не найдено заклятие, способное обратить
живое дерево в холодную слепую сталь.

  ***
- Я ухожу, - предупреждая расспросы, сказала Алиса. - Не просите маня
остаться.
  - Могу я хотя бы узнать причину?
  Она смотрела в его лицо, в глаза, слепые от растерянности и горя, и
размышляла, какую из трех загодя приготовленных правд ему ответить. Первая
правда была единственной: она не желала участвовать в чужой игре по чужим
же и бестолковым правилам. Остальное не имело значения - слова и не
больше.
  - Зачем? - Алиса с видимым раздражением передернула плечами. - Разве мой
ответ что-нибудь изменит? Примите это как данность: я ухожу.
  - Куда?
  - Мне все равно.
  - Только бы не здесь?
  - Да. Только бы не здесь.
  - Только бы не со мной? - Он не сделал к ней ни шагу, он остался стоять
все там же, у порога. За спиной у него был солнечный прямоугольник
дверного проема с далекой зеленью сада, потому что входная дверь тоже была
распахнута настежь. И глаза Яррана, обычно серые, как ноябрьское дождливое
небо, сейчас были отчаянно зелены, и Алису пугало это. "Только бы не со
мной..." Она ухватилась за эти слова, как за спасительную соломинку.
  - Вы удивительно догадливы, - сказала она, улыбаясь тонкой и вежливой, ни
к чему не обязывающей улыбкой. Подняла за ремешок уже сложенную сумку.
Ярран по-прежнему стоял в дверях.
  - Дайте пройти, - сказала Алиса.
  - Подождите. - Он молчал, глядя поверх ее головы. Алиса нетерпеливо
притопнула каблуком.
  - Останьтесь, - глухо сказал Ярран. - Я прошу вас. Алиса. Я... я люблю вас.
  - Мне нет до этого дела, - произнесла она. Голос не слушался, и Алису
бесило это. Еще чего доброго, Ярран решит, будто она ему лжет. Она
вскинула на плечо сумку и пошла на него, как на пустое место.
  Она была уже на пороге, когда он окликнул ее. Алиса нехотя обернулась.
  - Что вам?
  - Скажите, Алиса... - Он говорил так, словно у него за спиной стояла
вечность и ему некуда было торопиться. - Вам не страшно жить?
  - Почему это мне должно быть страшно жить?
  - Вы играете людьми, будто они - не люди, а тряпичные куклы. Вы не
боитесь, что однажды так обойдутся и с вами?
  - Хотела бы я посмотреть на того, у кого это выйдет. - Она усмехнулась,
хотя на душе было гадостно. - Впрочем, - быстро оправившись от потрясения,
закончила она, - едва ли этим человеком будете вы. И если честно, то это к
счастью.
  - Вы - не женщина, - помолчав, убежденно сказал Ярран.
  - Я - это я. Не вам меня судить.
  - "Они утверждают, что это хорошо, я же нашел, что дела их злы. Итак,
воздается каждому по делам его".
  - Аминь, - со смешком заключила Алиса и шагнула с крыльца в солнечную,
звенящую птичьими голосами тишину.


  1 Вообще-то умный автор знает, что янтарь - это окаменевшая смола, а не
менее умный читатель да простит героям подобную вольность.





Андрей Ракитин. 
Гомель.


                                   Навь.



                                  Глава 1.

  Туман был густой и синий, проколотый снопами солнечных лучей. Он оседал
каплями на деревьях, траве, проводах. Туман был слоистый, как мам - Юлины
пироги: зябкий снизу и теплый сверху.
  Славка шел в школу кружным путем, через парк и мимо памятника героям войны
- длиннее дороги просто не существовало. Но первыми уроками были
математики, да еще контрольная, а он вчера целый вечер проносился с
Женькой и, разумеется, ничего не выучил. Поэтому можно было не торопиться.
Йоська, конечно, рассердится, ну и пускай.
  Славка шел, шел, шел. Вообще-то он не очень долго шел - всего лишь от дома
до парка, и остановился постоять у моста, потому что надо было как-то
потянуть время. Славка стоял, перегнувшись через перила, и смотрел в воду.
Над водой тумана не было, бутылочные волны тихо шлепали об опоры моста и
заржавленные бока плавучего ресторанчика, из которого доносился шум
утренней приборки. Это не мешало Славке думать о том, о чем люди думают,
когда им двенадцать лет.
  Всадники появились, как в сказке. Славка не сразу услышал их, туман глушил
грохот подков. Просто земля легко качнулась под ногами, и Славка,
обернувшись, увидел летящих вороных коней с растрепанными гривами, долгие
плащи, тусклый блеск кольчуг... Он решил бы, что всадники ненастоящие,
если бы капли тумана не блестели на их одежде и волосах.
  - Как тебя звать, отроче?!
  Славка ошалел. Его обдало брызгами, хлопаньем плащей, запахами конского
пота, кожи, железа: всадники промчались, как щелканье бича: вроде и не
тушил свечку, а она погасла.
  - Славка меня зовут! - закричал он вслед, даже не надеясь, что его
услышат, и не понимая, зачем он вообще кричит: этого же быть не может!
  Он явился в школу к середине второго урока с таким лицом, что никто его ни
о чем не спросил; плюхнул перед собой на стол сумку, вытащил первое, что
попалось под руку, и стал рисовать. Его жалели и даже отпустили домой с
последнего урока. Славка честно не понял, за что, но пошел.
  Дома он швырнул под вешалку сумку, поел холодных макаронов и, не
раздеваясь, улегся на тахту. Нужно было подумать насчет всадников. Славка
думал так усиленно, что сам не заметил, как уснул.
  Проснулся он от скрипа зубовного. Как будто голодный волк клацал над ухом
вставной челюстью. Славка ухом не повел, но глаза раскрыл. Вместо волка
над ним сидел братец: Дмитрий Сергеич - для соседки, а также Димка для
него и Женьки и Димуля для Аллочки и прочих поклонниц, бывших у брата в
изобилии. Дмитрий Сергеич был хорош собой, русоволос и сероглаз, спортивен
и элегантен, весь в папу Сергея. Славка ему в этом завидовал. Правда, были
у брата отрицательные черты, но девушки, взятые на обaяние, этого не
замечали. Зато уж Славка знал его, как облупленого. Да-да, более вредного
брата вообразить было трудно. Между прочим, Дмитрий тоже так считал. А его
мнению доверяли не только сосунки, но и убеленные сединами преподаватели и
прочили будущего инженера в аспирантуру. Иженер не сопротивлялся.
  Итак, Дмитрий сидел на краю тахты и тихо, но внятно скрипел зубами. На нем
был элегантные джинсы, джемпер и белая рубашка с галстуком, а над оными
лицо вампира, у которого болит зуб. Дмитрий покачивал ногой в тапочке, а
рукой похлопывал по вскрытому письму.
  - Ты чего? - поинтересовался Славка.
  - Нет, это ты чего?
  - Я ничего, а ты чего?
  - Спишь, значит?!
  - А чего?
  - Ты это у меня брось! - гаркнул Дмитрий.
  - Вот зачем на ребенка орать?...
  Дмитрий иронически прищурился:
  - Это кто - ребенок? Это ты - ребенок? Лихо Одноглазое!
  - Во, во, во, - пробормотал Славка. - Услышала бы тебя Томочка.
  Димтрий слегка позеленел:
  - Зато она тебя услышала. Зачем ты ей сказал, что я сказал, что у нее нос
длинный?
  - А что, неправда?
  Дмитрий почесал затылок:
  - Вообще-то правда... Но разве девушкам такие вещи говорят?
  - А какие вещи им говорят?
  - Ну, знаешь!.. И вообще, на, читай.
  Славка вытащил из конверта письмо со школьной печатью и медленно прочел
его сперва сверху вниз, потом снизу вверх и по диагонали. Тяжело вздохнул.
  - Ну, что? - осведомился Дмитрий.
  - Зануда она.
  - Не понял?..
  - А вот: "Проявляет грубость и неуважение к учителям, игнорирует
замечания, отказывается принимать участие в пионерской жизни класса и
выполнять поручения, сорвал внеклассное мероприятие, невнимателен на
уроках..."
  - Что, неправда?
  - Пра-авда, - протянул Славка, - только ихняя. А я не гвоздь, чтоб не
высовываться. Пристают со своим металлоломом, будто делать больше нечего,
нам одно говорят, а в учительской другое, и вообще... - он горестно махнул
рукой.
  - Жалко тебе, что ли, металлолом собрать? Железок полный сарай...
  Славка побледнел и подскочил:
  - Не дам папин мотоцикл трогать! Лучше я тебя вместо мотоцикла сдам,
чучело ты железное, совсем спятил, да?!
  Дмитрий смутился. С одной стороны, следовало бы напомнить, как со старшими
разговаривают, а с другой... У самого еще сердце болит, если вспомнит,
хоть он уже взрослый, а Славка... Когда пришла телеграмма, что папа и
мам-Юля в Крыму разбились с автобусом, дед сказал Дмитрию, а от Славки
телеграмму спрятали. А тот все равно догадался. Зеркала завесили и цветы
поставили рядом с фотографией, а он стал кричать со слезами, и деду
пришлось рассказать. А он все равно не верил... Отцов мотоцикл в сарае
стоит разобранный, и хорошо бы продать: деньги нужны, да Славка не дает...
А дед умер через два года после родителей, и теперь они вдвоем. И как же
трудно этого брата воспитывать...
  - Ну ладно, - сказал Дмитрий. - Ну хорошо, - он потрепал Славку по голове,
хотя тот и отстранялся. - Давай дневник и кончим на этом.
  Но Славка сказал, что ему лень слезать с тахты, тут тепло и уютно, и пусть
Димка идет себе сам, если ему так нужно. Димка сообщил, что он бармаглот,
и пошел:
  - Что эт-то?
  - Дневник, - сказал Славка.
  - Это я вижу. А в дневнике - что?
  В дневнике не могло быть ничего угрожающего. Учебный год только начался и
даже не по всем предметам спросить успели. А Йоськину запись о поведении
Димка видел вчера.
  - А что?
  Тут Дмитрий сунул ему под нос раскрытый дневник.
  - Ну, лошади вверх ногами, - пробормотал Славка.
  - Где - лошади? Ты соображаешь хоть что?!
  - В дневнике, - честно ответил он. - А откуда?
  Димка сел на стул.
  - Это я у тебя спрашиваю, откуда!
  Славка сам ничего не понимал. С утра в голове, конечно, крутились какие-то
всадники, но он думал, что это ему приснилось. И уж в дневнике он рисовать
бы не стал, да и не он это рисовал, он так и не умел вовсе. Кони, скачущие
наискось через страницу - тонконогие, с длинными, искрящимися гривами; и
всадники с лицами, каких у нынешних людей не бывает, от них даже жутко
делалось.
  - Ух ты, - восхитился Славка. - Мне бы так...
  В ответ Дмитрий пообещал поймать неизвестного художника и надрать ему уши.
  - Ничего ты в искусстве не понимаешь, - вздохнул Славка.
  - А ты понимаешь?! Вот и объясни, что это такое!
  Дмитрий даже немного закашлялся от своего рычания.
  А Славка неожиданно для себя произнес неизвестное гулкое слово. Он никогда
его раньше не слышал, просто вот так взяло и качнулось в голове:
  - Навь.



                                  Глава 2.

  Славка засунул руку под подушку и вытащил оттуда Лихо Одноглазое. У Лиха
были проволочные ручки и ножки, пушистое тело с розовыми ушками и
развесистый хвост. На его физиономии сверкал одинокий зеленый глаз,
сделанный из пуговицы. На вид пуговица была вкусная, похожая на леденец.
Вторую такую же Славка отгрыз, когда ему было лет около пяти: решил
проверить свои ощущения. А мам-Юля стонала, что у нее растет не ребенок, а
изверг, и что придется везти его к врачу вынимать пуговицу, и вообще, дед
Вацак лучше бы подумал сначала, чем шить такое чудовище. "Что старый, что
малый, " - заявила она в конце-концов и так хлопнула дверью кухни, что с
потолка посыпалась штукатурка. Папа Сергей сгреб Славку и поволок в
поликлинику на рентген, но пуговицы не обнаружили. Нашлась она через
месяц, и дед объявил, что пришивать он не будет из принципа: а вдруг
внучек вздумает откусить ее по новой. И Лихо осталось одноглазым и дожило
до почтенного возраста, которого не достигли другие игрушки. Славка,
однако, считал, что оно не игрушка, а друг, и обращался к нему в трудные
минуты жизни, как, например, сегодня.
  Славка лежал, тяжело вздыхая, с ногами на подушке - у кого угодно заболят
ноги, если полтора часа простоять в углу - и жаловался Лиху, как трудно
ему с братом живется, и нет у них взаимной любви. Одно Лихо его понимает и
Женька, да и тот не всегда. Вот был бы жив дед...
  - Несправедливо людей за правду в угол ставить, - сообщил Славка. Лихин
глаз блеснул сочувственно. - И ископаемым обзывать. Мол, носится со своей
историей, когда люди железные дороги проектируют и в космос летают.
Космос, конечно, космосом, но одно другому не мешает. А если бы он узнал,
что я с тобой вожусь, он бы смеялся сатанически: "Вот, детинушка вымахал,
двенадцать лет, а все в игрушки играет, " - издевался бы. А я и не говорю,
что ты игрушка. Ты - друг, - повторил Славка, гладя Лихо по тому месту,
где должен был быть нос.
  Последнею мыслью, с которой он засыпал, было: а были ли всадники?
  Славка вначале вообще не сообразил, отчего он проснулся. Лихо мирно
грелось у щеки, на потолке горел квадрат лампы: бедный Димыч делал в зале
чертежи.
  Цокот копыт был далеким и глухим, и оттого Славка решил, что все ему
снится. Но тут громко постучали в окно. Славка подскочил на постели.
Где-то заржала лошадь. И Славка бросился открывать - как был, в одних
трусиках.
  Дмитрий и вправду сидел за чертежами. На бегу Славка своротил табуретку,
чашка, что стояла на ней, раскололась, а чай вылился на Димкины шлепанцы.
  - Куда тебя черт несет? - хриплым шепотом заорал Дмитрий.
  - Так стучат же...
  - Брысь отсюда, - велел Дмитрий. - Сам открою.
  Дмитрий был сонный и злой, и незваным гостям, пожалуй бы, здорово
досталось. Вообще- то он думал, что на такие штучки способен только
Женька: заявиться в три часа ночи, перебудить весь дом и с невинной
улыбкой сообщить, что мама прислала его за солью. Хотя Женька жил на
другом конце города. Но уж если навещал деда, то гостил у него прочно, со
Славкой они были не разлей вода. Хотя непохоже, чтобы стучал мальчишка, уж
больно громко и воинственно, но с Женьки станется: "Я так стучал, так
стучал, думал, вы спите..."
  С такими отнюдь не радужными мыслями Дмитрий распахнул дверь и, поежившись
под курткой от ночного холода, двинулся к калитке.
  Славка не дождался, чем кончились его переговоры с ночными гостями.
  Проснулся Славка от надсадного трезвона будильника, прихлопнул его рукой.
Проворчав: "Что за мода по воскресеньям часы накручивать?", сунул Лихо под
подушку и поплелся на кухню. К его удивлению, Дмитрий сидел за столом и
мрачно жевал бутерброд. В чашке дымился кофе. Славка втянул носом
ароматный парок и осведомился:
  - Ты чего тут делаешь?
  - Сижу, - ответил Дмитрий, поддерживая лоб ладонью.
  - А чего сидишь? Воскресенье же...
  Дмитрий слегка подпрыгнул. Бутерброд шлепнулся на пол маслом вниз, хорошо,
что не на джинсы. И тут Славка увидел синяк на братцевом лбу.
  - Ой, - поразился Славка. - Ты где это так приложился?
  - Я-а!? Это всаднички твои приложили!
  Установилась тишина, в которой потрескивали электрические искры. Искры
исходили от Дмитрия. Славка намочил кухонное полотенце и обмотал им брату
лоб. Было это делом безнадежным, но Славка не мог покинуть Дмитрия в беде.
  - Ой, Димка, - вздыхал он. - Хорошо, что тебе в институт сегодня не надо...
  - Издеваешься, да?
  Славкины глаза обиженно раскрылись:
  - Пятница сегодня, - горестно произнес Дмитрий и утер полотенцем лицо.
  - Не ври! Я же уроки не сделал!
  Дмитрий вздохнул и сказал, что ему бы Славкины заботы. Подумаешь, уроки
какие-то...
  Славка сильно удивился и подумал, чем же Димыча так стукнули, что он вдруг
поумнел и перестал считать уроки главным занятием.
  - Дим, а Дим, - он потерся ухом о братнино плечо. - Ты только не злись,
чем тебя звезданули, а?
  Димтрий вскочил, отшвырнул полотенце, и, как раненный лев, заметался по
кухне, выдавая на одном дыхании:
  - Р-распускают киношников, чтоб они сгорели со своими копьями! Чтоб их...
  Он поскользнулся на бутерброде, взмахнул руками и сел верхом на табуретку.
  - Ну, ты талант, - оценил Славка, сияя восторгом. - Я бы точно на него
грянулся.
  - Сги-инь! - заорал брат.



                                  Глава 3.

  В низине чуть слышно пофыркивали кони, полз, собираясь, туман, и
монотонно квакали лягушки. Вверху, над головами, плыли по звездному небу
черные кроны сосен. Но и кроны, и звезды были видны, только если уйти в
темноту от костра. Славка сидел скорчившись, поджав под себя ноги и хлопая
ладонью по плечам и голым коленкам - комары угрызали, даже дым их не
спугивал. Да и ветра тут, среди деревьев, почти не было.
  Над костром в котле булькало варево. Есть хотелось страшно. Только Славка
не уверен был, что накормят. Не потому, что не дали бы. Просто уж очень
компания странная. "И комары их не едят," - прошептал он сердито,
озираясь. Люди сидели поодаль, за кругом света, Славка все пытался
сосчитать их и сбивался. Много, в одинаковых грубых плащах с капюшонами на
лицо, а может, и лиц-то там не было. Только руки кое-где видны из-под
плащей - тяжелые большие ладони на рукоятях кордов, на луках, рядом еще
мечи, самострелы, непонятные круглые штуков