еще подумать, что теперь Хальк все равно что безоружен.
  Пускай и без правил, но это была честная игра. Хотя бы потому, что он
выбрал себе достойного противника, но, что прискорбно, недооценил
остальных. Может быть, это было его единственной ошибкой. Как, наверное, и
то, что, начиная эту игру, он не знал, чего он хочет, он не видел перед
собой цели - только соперника. Алису. Те, кто окружал ее, были всего лишь
досадной помехой, неизбежной и оттого еще более раздражающей. Хальк или
эта маленькая дрянь... Что ему до них? Единственное, что приобрел он в
этой игре, так это Сабина. И кому какое дело, что он желал большего!..

  Поле было белое-белое, укрытое чистым, влажно пахнущим снегом. Позади, на
взгорке, нахохлившись колючими шапками, стояли сосны, земля под ними
чернела осыпавшейся иглицей. Где-то Алиса уже видела это поле и эти
сосны... Она стояла, подставив небу лицо, и вспоминала, словно бы через
силу, что за спиной - болото, и бежать ей некуда. Что ровная снежная гладь
обманчива и предаст ее при первом же шаге внезапно открывшимся окном
трясины. И когда она остановится и замрет от горького ощущения
бездоходности, оттуда, из-за сосен, на взгорок выедут и станут медленно
спускаться вниз всадники на черных огромных конях с самострелами поперек
седел.
  - Алиса?.. Вы слышите меня, Алиса?
  Она перевела взгляд. Лицо Рене было близко, совсем рядом, она ощущала
щекой тепло его дыхания.
  - Вы узнаете меня?
  Алиса убрала с лица прядь волос. Руки дрожали. Она замерзла, но не
замечала этого. Рене набросил ей на плечи свой плащ.
  - Да, - сказала Алиса медленно. - Я вас помню, конечно же. Зачем вы меня
привезли сюда?
  Он шагнул к ней, за плечи притянул к себе.
  - Вы помните, что с вами было?
  В ее глазах метнулся и застыл страх.
  - Помните, - ответил Рене за нее. - И вы, конечно, не хотите, чтобы все
это повторилось. Вы ведь умная женщина.
  Глаза цвета янтаря смотрели на него - и сквозь него, непонятно и загадочно
усмехались запекшиеся послеобморочные губы, и насмешка была в этой улыбке,
и обещание. Рене некстати вспомнил, как нес он Алису по коридору, к
лестнице и вниз, к лошадям, а она, покорная и обмякшая, вот так же точно
улыбалась ему...
  - Я люблю вас, - сказала Алиса. Как будто не слышала ни единого его слова.
  Редкий, вперемешку с крупинками льда, порошил с неба снежок. Тучи шли
низко над соснами, задевая рваными краями колючие шапки. Ветер шуршал в
сухом бурьяне. Рене молчал.
  - Только не говорите мне, что вы любите мою сестру. Второго раза я не
переживу.
  Клод, подумал он. Конечно же, Клод... Но откуда ей знать, что он и
Сабина... Это было слишком неправдоподобно - допустить хотя бы тень
подобной догадки. Хотя - почему бы и нет? Что может сделать Алиса ему -
или сестре? Алиса, которой все равно что больше нет на свете, и какое ему
должно быть дело...
  А если она передумает? Ее слишком многое держит сейчас... Рене слизнул с
губ неожиданно горькую снежинку.
  - Вы смогли бы отказаться от ваших... сказок? - Он долго искал слово и
наконец нашел, и теперь ждал ответа. На лице Алисы были растерянность и
недоумение, она словно еще не поняла, чего от нее требуют.
  Она отступала от Рене мелкими шажками и зажимала ладонью рот, чтобы не
закричать, а Рене глядел на нее и желал только одного: чтобы она
согласилась. Пускай считает его мерзавцем, пускай Клод узнает обо всем и
не миновать дуэли, пускай это согласие сломает Алису, а, значит, и Сабинку
- все, что угодно, но только пускай она согласится. Потому что если нет,
то как после глядеть в глаза Сабине?
  - Алиса? Вы слышите меня? Вы согласны?
  Он шел к ней, протягивая руки. Снежинки таяли на ладонях, превращаясь в
холодные капли; пальцы были мокрыми.
  Больше Алиса не отступала от него, и скоро Рене подошел вплотную. Ее лицо
было так близко, что он ощущал на своих губах лихорадочное тепло ее
дыхания.
  - Вы согласны?
  - Я люблю вас.
  - Вы согласны?!
  - Нет... - прошептала она и неловко осела в снег. Глядела на Рене снизу
вверх обреченными глазами загнанного в ловушку зверя. Ждала.
  - Мне очень жаль, - сказал Рене глухо и принялся натягивать перчатки. - Вы
сами во всем виноваты. Прощайте.
  Он уходил, не оглядываясь, аккуратно ступая по старым следам, чтобы не
пятнать лишний раз такой чистый снег. Минуту спустя наклонился и,
торопливо содрав перчатки, зачерпнул ладонями этого самого снега и долго
оттирал руки. Снег таял и утекал сквозь пальцы, горячие капли буравили
непрочную корочку наста.
  Отойдя уже далеко, Рене оглянулся и увидел, как из-за сосен выезжают
закутанные в плащи всадники. Стрелки, безликое воинство Одинокого Бога.
  Он услышал, как вскрикнула Алиса. И обернулся.
  Еще все можно было поправить, а он стоял и смотрел, как сужается вокруг
женщины кольцо всадников, и думал, что даже и теперь Алиса не откажется ни
от чего. А если так - то зачем?.. И значит, он не вправе помочь ей. Что с
того, что эти губы шептали ему полубезумные, хмельные слова, и в горьком
янтаре ее глаз плавилось и сияло такое, чего он никогда не видел в глазах
ни одной женщины... и даже у Сабины. Что с того! Каждый должен рано или
поздно расплачиваться за свои поступки. Чем эта девчонка лучше других?!
  Когда все кончилось, он вернулся. Непонятно зачем. Удостовериться? Но он и
так знал, что она мертва. Но повернуться и вот так просто уйти - было выше
его сил.
  Она лежала, скорчившись и подтянув к животу острые испачканные грязью
колени, спрятав голову в заломленные руки - как будто старалась сделаться
как можно меньше.
  Рене пересчитал бельты. Пять из восьми - в снегу. Который из трех
достигших цели оказался для Алиса смертельным - трудно было сказать, но,
определенно, не первый.
  Снег вокруг был истоптан копытами и перемешан с грязью. Рене постоял еще,
поглядел и пошел прочь.
  Больше здесь делать было нечего.


  Я куплю тебе терновый венец.
  Я подарю тебе терновый венец.
  Делай с ним, что угодно:
  Можешь повесить на стену,
а можешь носить каждый день
вместо шляпы...
   
Серо-лиловая туча, наползая с востока, медленно заволакивала небо,
сглатывая и солнце, и предвечерние ласковые сумерки, и золотое мерцание
далекой воды. Края у тучи были рыжие с красноватым хищным отблеском, и
таким же тревожным багрянцем горело небо на закате. Солнце проваливалось в
дымную бездну, умирало, тонули в предгрозовом мареве притихшие улицы.
Город был оглушен и раздавлен, и первая вспышка зарницы - ярко-малиновая,
с прожилкой синего огня, - была похожа на сигнал к началу осады. Грома не
было. Молчаливая гроза душным кольцом обступила город, и город сдался,
выбросив пыльно-зеленые стяги поникших тополей, как прошение о
помиловании.
  Одуряюще, горячо, пахли травы. Плакали горьким соком, словно перед концом
времен.
  Алиса сидела в плетеном кресле перед распахнутым окном, с ненавистью глядя
на недвижную занавеску. Кроны тополей за нею были так же удручающе
неподвижны, от духоты и зноя кружилась голова, и першило в горле. Комната
тонула в багряных сумерках, Алисе казалось, она сходит с ума. Нужно было
встать и пройти в умывальню, плеснуть в лицо теплой, пахнущей пылью воды,
а потом вернуться сюда и затворить это проклятое окно, от которого все
равно никакой пользы... Время словно бы вдруг утратило над ней свою
власть: Алиса не могла вспомнить, сколько часов, минут или дней сидит она
в этом кресле и, оцепенев, смотрит на охваченное пожаром небо.
  Потом была гроза.
  Ветер рвал занавеску, швырял в жалобно скрипящие створки окон потоки воды,
стекла звенели и плакали. Бесконечные немые молнии полосовали небо, над
самым домом прокатился и замер гулкий громовой раскат, и почти сразу же
ночь за окном вспыхнула и полыхнула сине-малиновым, рыжим, золотым языком
пламени.
  Алиса подошла к окну.
  Тополь, накрепко вмурованный в мостовую на перекрестке двух соседних улиц,
горел, как рождественская свеча. Похожие на диковинных золотых бабочек,
осыпались и плыли в дождевых ручьях тлеющие скорченные его листья. Как
завороженная, Алиса стояла у окна и глядела, глядела - до тех пор, пока
под веками не закружились черно-золотые пятна. Тогда она очнулась,
захлопнула натужно скрипнувшие створки и, тыльной стороной ладони вытерев
мокрое лицо, вышла из комнаты. Медленно, ссутулив плечи, словно враз
тяжело, невыносимо устала.

  - Вам плохо? - участливо-безразличный голос Феличе вывел ее из оцепенения.
В коридоре было темно, холодная и шершавая стена все время норовила
оттолкнуть ее от себя, половицы уходили из-под ног. Алиса была готова
расплакаться, так скверно ей было и так не хотелось принимать помощь от
этого человека.
  - Я провожу вас, вам необходимо лечь в постель. Скверная погода, всю душу
выворачивает...
  - Оставьте меня в покое, - чужим голосом внятно сказала Алиса.
  Хоть бы он ушел... Она ненавидела Феличе всеми силами души, на какие
только была способна, и сейчас больше, чем когда бы то ни было. Странно,
потому что он не сделал ей ничего, что могло бы вызвать даже тень
неприязни: Феличе носился с ней, словно с любимой игрушкой любимого же
хозяина, только что пылинки не сдувал. Смутным чувством Алиса подозревала,
что за этим кроется нечто большее, чем желание угодить Яррану. Быть может,
Феличе даже любил ее - по-своему, непонятно, - и очень жалел, и за это
Алиса ненавидела его еще сильнее. Она не верила, что кто-нибудь еще, кроме
Яррана, способен так к ней относиться.
  - Оставьте меня в покое, - повторила она раздельно и зло. Лицо Феличе было
бесстрастно.
  - Вы промокли, - сказал он.
  - Какое вам дело...
  Он помолчал, словно ожидая, когда Алисе надоест на него сердиться.
  - Мессир приехал? - наконец спросила она.
  - Нет. Такая гроза... Видимо, дождем снесло переправу, вам не стоит
беспокоиться. Он приедет к утру.
  - Вы думаете? - с сомнение переспросила Алиса.
  - Так не раз уже бывало. Идите спать, это лучшее, что вы сможете сделать
сейчас.
  Алиса молчала.
  - Мне страшно, - сказала она шепотом, непослушными, чужими губами.

  - Я оставлю вам свечу. - Феличе, похоже, ничуть не удивился ее словам. -
Она будет гореть долго, часа два. А потом принесу другую...
  - Вы не понимаете! - в голосе Алисы зазвенели отчаянные слезы. - Разве я
темноты боюсь?!
  - Тогда чего же?
  - Я боюсь - не уснуть.

  Полчаса спустя она, блаженно вытянувшись, лежала на прохладных, пахнущих
лавандой простынях, укрытая легким шерстяным покрывалом. В скрытое тяжелой
портьерой окно едва слышно барабанил дождь. Слабый сквознячок покачивал
низкое пламя свечи.
  - Все в порядке?
  - Да, Феличе, - умиротворенно выдохнула она. - Спасибо вам.
  - Теперь вы заснете?
  - Хочется верить...
  - Заснете непременно. Я обещаю.
  - Доброй ночи. - Она закрыла глаза.
  - Доброй ночи, мона, - эхом откликнулся он. Алиса услышала осторожный стук
закрываемой двери.

  Она проснулась среди ночи, колотясь в мелком, липком ознобе, рывком села в
постели. В распахнутое окно хлестал дождь, сорванная портьера темной
грудой лежала на полу. Свеча почти что догорела, в медной чашке
подсвечника задыхалась, часто вспыхивая, синяя искра. Алиса провела рукой
по подушке: наволочка была мокрой насквозь. Неужели она плакала во сне?
  В темном проломе окна взрывалось немыми вспышками небо - то голубыми, то
ярко-малиновыми, - и это отчего-то было так страшно, что Алиса, не
выдержав, закричала. Она увязала в полузнакомом кошмаре, как рыба в толще
воды, и все казалось, что сейчас этот ужас кончится, что придет Ярран и
станет совсем не страшно...

  ***
Поле было белое-белое, укутанное новорожденным ослепительным снегом.
Блеклые облачка плыли над ним, и белесое зимнее солнце заливало равнину
неярким светом. Малиновые шапки татарника казались на белом сполохами
живого огня.
  Кони шли по протоптанной среди сугробов едва заметной тропке, белый пар
срывался с их мягких губ и таял в прозрачном морозном мареве. Было первое
утро новой зимы.
  Поле выгибалось к горизонту округлой чашей, и далеко, на самом ее краю, на
ощетинившемся жухлой травой взгорке, черными верхушками подметая низкое
небо, стояли сосны. Длинные и прямые их тени были почти не видны на снегу.
Там, за взгорком, в заметенной вчерашней вьюгой ложбинке пряталась давно
заброшенная капличка и при ней - заросший быльем погост. Замшелые,
источенные временем и ветрами кресты торчали из сугробов, как насмешка.
Ярран отчетливо, словно наяву, представил себе их. И рушники с выцветшей
красно-черной вышивкой-оберегом по обтрепавшемуся краю... Он не любил
ездить через этот погост, ни зимой, ни в какую другую пору, но сейчас
иначе не выходило.
  - Смотрите-ка... - Феличе растерянно дернул поводья и остановился. Наст
впереди был истоптан копытами и забрызган кровью. Поверх этого страшного
месива уже напорошил свежий снежок, но глядеть все равно было отвратно.
Ярран отвел глаза, но через мгновение, замирая от того, что уже увидел, но
еще не осознал, повернул назад.
  На снегу, скорчившись, лежала женщина. Рядом с нею, слишком близко, чтобы
быть нарочно мимо спущенными, торчали охвостья бельтов.
  Ярран машинально сосчитал: семь.
  Восьмой смотрел из спины лежащей.
  - Проклятие на эту землю, - негромко и отчаянно сказал за спиною Яррана
Феличе.

  Она просыпалась медленно, упрямо, из последних сил выбираясь из душного
небытия. Тело было легким-легким, не слушалось, от слабости кружилась
голова и под веками вспыхивали и таяли черно-золотые искры. Очень хотелось
пить. Алиса пошевелилась, и сейчас же в ней возникла и короткой судорогой
прошила все тело острая, как озноб, боль. Прокатилась и спряталась где-то
под сердцем, свернувшись в тугую, грозящую каждое мгновение ударить,
пружину. Это было нечестно: без вины держать ее в заложницах. Алиса готова
была расплакаться. Но прежде, чем пришли к ней первые слезы, в губы
ткнулся гладкий фарфоровый бок чашки. Алиса глотнула: в чашке оказалось
теплое, с привкусом ванили молоко. Она выпила, не отрываясь, почти всю
кружку, и, откинувшись на подушки, вдруг поняла, что очень устала.
  - Спите, - сказали над ней. Голос был незнакомый. Алиса открыла глаза. Из
белого полумрака такой же незнакомой комнаты возникло и нависало над ней
лицо. Хотя, если бы у Алисы оставалось еще немножко сил, она подумала бы,
что это не лицо, а искусно слепленная из глины маска - вроде тех, что так
любят в новогодние праздники детишки: и страшно, и весело, и сердце
обмирает каждую минуту, ожидая чуда превращения.
  - Вы не знаете меня, - упреждая ее вопрос, сказал человек. Подобие улыбки
тронуло губы. - Меня зовут Ярран. Я нашел вас там, на поле. Спите. В этом
доме с вами ничего не случится. Я обещаю.
  Длинные золотистые ресницы взметнулись и опали, означая согласие, и Ярран
уже в который раз испытал легкое изумление: кто ему эта женщина, чтобы
чувствовать такое... такое волнение, и чем может закончиться все это, если
он позволит событиям идти своей чередой?
  Он поправил над головой спящей подушку и вышел, стараясь не скрипеть
половицами. Впрочем, ему плохо это удалось. Но она не проснулась.

  Запах свежеструганного дерева мешался с запахом нагретой травы и ягод, и
если закрыть глаза и запрокинуть голову, чтобы солнце, проникая сквозь
крону растущей за воротами дома кривой сосны, ударяло прямо в глаза, - так
вот, если сделать все это, можно было без труда представить себе, что ты в
сосновом лесу и вокруг, сколько хватает зрения и слуха - прокаленное
полуденным безжалостным солнцем, трепещущее птичьими голосами травяное
море. . .
  Алиса сидела на ступеньках крыльца, поджимая пятки: щекотались листья
подорожника, - а рядом стояла глиняная миска с перезрелой, черной уже
вишней. Алиса жмурилась на солнце, попутно размышляя, что надо бы идти в
дом, сколько можно вот так сидеть, бесцельно глядя, как летят из-под ножа
Яррана желтые сосновые щепки и медленно, очень медленно, но неотвратимо
бесформенный кусок дерева превращается в меч. Почти такой же, как
настоящий, с каплями янтарной смолы на клинке вместо крови... Зачем
понадобилась Яррану эта игрушка? Сколько Алиса ни спрашивала, ни разу не
получила ответа. Как не получила она ответа и на тысячу других вопросов:
Ярран явно не стремился вмешивать ее в свои дела, которых, если посмотреть
на вещи трезвыми глазами, существовало куда больше, чем могло показаться
на первый взгляд. Алиса смутно догадывалась, что эти заботы не вполне
вписываются в отведенные здешними законами рамки, и что если судить по
количеству непонятных гостей, перебывавших у Яррана за время, пока она у
него обреталась, и по разговорам, которые эти гости с Ярраном вели (Алисе
доставались лишь обрывки этих бесед) - и по Яррану, и по его приятелям
давным-давно горючими слезами рыдала городская тюрьма. А может быть, и
виселица. Правда, причины для смуты Алиса не видела, но что она могла
знать о чужой стране, она, пришедшая в себя без нескольких дней месяц
назад? Единственное, в чем она сейчас не сомневалась, так это то, что ее
присутствие в доме Яррана не радует ни гостей, ни хозяев. Ее здесь только
терпят, ведь не выгонишь же на улицу, будто надоевшую кошку. Хотела бы она
знать, движет ли при этом Ярраном что-нибудь, кроме милосердия, и если да,
то что именно, и чего ради он так старательно и самозабвенно возится с
полусумасшедшим найденышем. Зачем она ему, если не способна стать в этой
непонятной и чужой игре даже проходной пешкой? Алиса думала обо всем этом
лениво, словно не о самой себе, а ноги несли ее - по затравелой тропке
мимо колодца с замшелым срубом и желтыми островками донника, доцветавшего
в вечных лужах у каменного желоба водопоя, - и наконец Алиса остановилась
перед Ярраном.
  Слов попросту не было, не знала она, что ему сказать. Стояла, молчала,
вороша теплые сосновые стружки, между которыми пробивались к свету
прохладные острые травинки. В глазах Яррана был немой вопрос. Потом он
отложил в сторону уже готовый клинок.
  - Тебе что-нибудь нужно?
  Алисе показалось, будто бы он хочет, чтобы она ушла. Слабенькая обида
царапнула и отступила: до того ли было Алисе сейчас.
  - Да, Ярис, - сказала она просто. - Мне нужно.
  - Я слушаю.
  - Только не лгите мне, я прошу вас.
  - Что случилось, Алиса? - Наконец-то он встревожился.
  - Скажите мне правду, Ярран. Я требую.

  Она заснула, свернувшись комочком и спрятав лицо в худых ладонях, а Ярран,
сгорбившись, будто старик, сидел около ее постели. Слушал, как она дышит
во сне, и гадал, долго ли этот сон будет спокоен и стоит ли ему вообще
ложиться в эту ночь.
  Вспышки за окном сделались совсем уже редкими и почти бесцветными: время
близилось к рассвету. Ярран откинулся головой к ребру кровати. Волосы
Алисы, мягкие, пахнущие яблоками, щекотнули ему висок, и к Яррану вдруг
пришло ясное понимание того, как странно и внезапно может повернуться к
нему судьба, если он позволит себе потерять эту женщину. Он не любил ее, -
во всяком случае, так ему казалось - нисколько, даже краем рассудка, он
вообще не чувствовал к ней ничего, что могло бы в любом другом случае
связать мужчину и женщину. Сейчас Алиса была для него больше, чем просто
человек. Ярран видел в ней то, что, непонятно каким образом, но спасет их
всех, весь Круг, от неминуемого и беспощадного уничтожения. Как будто эта
женщина могла стать им шитом!..
  Он рассказал Алисе правду - а вернее, половину этой правды, разумно
рассудив, что выдержать все ей сейчас не под силу. Он рассказал ей о том,
за что их убивают и как, но ни слова не сказал о тех, кто это делает. И
если первая половина была Алисе почти что знакома, - Ярран понял это по ее
лихорадочно взблескивающим глазам и твердому голосу, которым Алиса
рассказывала о том, что привело ее в Эрлирангорд; Ярран догадался, что и
Алиса в свою очередь рассказала ему половину правды, - так вот, если,
первая половина его рассказа не составила для Алисы особой новости, то
вторая могла показаться ей страшнее самых страшных ее сказок. Ни к чему
было ее пугать - раньше времени.
  Она заснула опустошенная и покорна