Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
ва двигались медленно, в их облике не было ничего
пугающего. Но на всякий случай я ретировался к крыльцу, готовясь задать
стрекача, если они окажутся не столь безобидными. Слоны были уже в
нескольких шагах от меня, и вдруг я увидел, что лица-то у них совсем как у
людей! Уставившись на них во все глаза, я начал соображать, что бы это
такое могло быть? По обе стороны дороги двумя колоннами тянулись существа,
очень похожие на людей, я видел несколько белых лиц и великое множество
черных. Белые лица принадлежали белым, и одеты эти белые были обыкновенно,
а вот на неграх такая одежда, что я и принял их за слонов. Наконец
странные существа поравнялись со мной, и я увидел, что ноги черных скованы
кандалами, а на руках - тяжелые цепи, которые при движении негромко,
мелодично позвякивали. Черные существа копали канавы по обочинам дороги,
копали молча, без единого слова, слышно было лишь, как они крякают,
поднимая полные лопаты земли и кидая ее на середину дороги. Одно из этих
существ повернуло ко мне свое черное лицо.
- Что это вы такое делаете? - шепотом спросил я, не зная, можно ли с
ним разговаривать.
Он покачал головой, с опаской покосившись на белого, и продолжал
копать. И вдруг я увидел, что за плечом у белых длинные черные палки -
ружья! Когда они наконец прошли, я как сумасшедший бросился в дом.
- Мама, мама! - кричал я.
- Что такое? - отозвалась мать из кухни.
- На улице какие-то странные слоны!
Она подошла к двери и удивленно посмотрела на меня.
- Слоны?
- Ага. Иди посмотри. Они чего-то роют.
Мать вытерла фартуком руки и побежала на крыльцо, я за ней, в надежде,
что она объяснит мне поразительное явление, которое я наблюдал. Мать
выглянула на улицу и покачала головой.
- Нет, это не слоны.
- А кто же?
- Каторжники.
- Кто такие каторжники?
- Сам видишь - люди, которых сковали цепью и заставляют работать.
- Почему?
- Потому что они провинились, и их за это наказали.
- А что они сделали?
- Не знаю.
- А почему они так одеты?
- Чтобы не убежали, - объяснила мать. - Полосатую одежду носят только
каторжники, все это знают.
- А почему белые не в полосатом?
- Потому что это охранники.
- А на белых когда-нибудь надевают арестантскую одежду?
- Надевают.
- Ты хоть раз видела?
- Нет, ни разу.
- А почему так много негров в арестантской одежде?
- Потому что... потому что негров наказывают строже.
- Кто - белые?
- Да.
- Почему же тогда все негры не бросятся на белых и не прогонят их? Ведь
черных-то больше...
- У белых ружья, а у негров их нет. - Мать поглядела на меня и
спросила: - Почему ты их слонами-то назвал?
Я и сам не знал почему. Но потом, размышляя о черно-белой полосатой
одежде негров, я вспомнил, что в Элейне у меня была книжка и в ней цветные
картинки с изображением африканских и индийских животных и их названия.
Особенно меня поразили зебры, казалось, их кто-то нарочно так раскрасил. Я
также подолгу рассматривал слонов, и в моем сознании слоны и зебры прочно
связались друг с другом, поэтому, когда я увидел арестантов в полосатой,
как шкура зебры, одежде, я подумал: "Это африканские слоны!"
Прошло какое-то время, и мать объявила, что мы снова уезжаем,
возвращаемся в Уэст-Элену. Она устала от религиозных обрядов, которые так
строго соблюдались в бабушкином доме: пять раз в день, а то и больше,
семья собиралась на молитву, никакого послабления здесь бабушка не
допускала; она требовала, чтобы все ложились спать с заходом солнца и
вставали с рассветом, до одурения читали вслух Библию; каждый раз, сев за
стол, нужно было непременно возблагодарить господа, субботу она считала
священным днем отдохновения, и никто в ее доме не смел в этот день
работать. А в Уэст-Элене мы сами будем хозяева в своем доме - после того,
как бабушка столько месяцев подряд пеклась о спасении наших душ, эта
перспектива нас очень привлекала. Конечно, я был рад путешествию. Мы снова
сложили вещи, простились с родными, сели в поезд, и он привез нас обратно
в Уэст-Элену.
Жилье мы сняли в домишке возле сточной канавы, в нем было всего две
квартиры. Крысы, кошки, собаки, гадалки, калеки, слепые, проститутки,
торговцы, сборщики квартирной платы, дети - всем этим буквально кишел наш
квартал. Против нашего дома находилось огромное депо, где мыли и
ремонтировали паровозы. Здесь день и ночь шипел стравливаемый пар, гулко
клацала сталь, звонил колокол. Все заволакивали клубы дыма, сажа летела в
дом, попадала на простыни, в еду; воздух был пропитан запахом мазута.
Босые, с непокрытой головой, мы часами простаивали с братишкой в толпе
таких же, как мы, соседских ребятишек-негров, наблюдая, как рабочие
залезают в огромную черную топку паровоза, поднимаются на крышу, копошатся
под колесами. Когда никто не видел, мы забирались в будку машиниста,
кое-как дотягивались до окошка и глядели вдаль, представляя себе, что мы
уже выросли и стали машинистами, и вот сейчас ведем огромный состав, ночь,
гроза, а нам надо во что бы то ни стало доставить пассажиров домой целыми
и невредимыми.
- Ту-ту-ту-у-у-у! - гудели мы.
- Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон!
- Пых-пых-пых! Пых-пых-пых!
Но самое большое удовольствие доставляла нам сточная канава: мы
извлекали из нее разбитые бутылки, консервные банки с множеством крошечных
рачков, ржавые ложки, какие-то железки, стертые до основания зубные щетки,
дохлых кошек и собак, даже мелкие монетки. Из деревянных коробок из-под
сигар мы мастерили кораблики, приделывали к ним колеса, привязывали
веревку и пускали по воде. И чуть не каждый вечер отцы наших приятелей
выходили к нам, снимали башмаки и сами принимались мастерить кораблики и
пускать по воде.
Мать и тетя Мэгги нанялись к белым стряпать, и, пока они работали, мы с
братишкой могли бродить где нам вздумается. Уходя, они оставляли нам по
десять центов на завтрак, и все утро мы строили планы и мечтали, что же мы
на них купим. Часов в десять-одиннадцать мы отправлялись в бакалейную
лавку на углу - хозяин ее был еврей - и покупали на пять центов имбирного
печенья и бутылку кока-колы, именно так, по нашим представлениям,
следовало завтракать.
Я раньше никогда не видел евреев, и владелец бакалейной лавчонки на
углу страшно интересовал меня. Мне до сих пор не доводилось слышать
иностранную речь, и я подолгу торчал у двери, ловя странные звуки, которые
доносились оттуда. Все негры в округе ненавидели евреев - не потому, что
евреи нас эксплуатировали, а потому, что и дома, и в воскресной школе нам
без конца вдалбливали, что "жиды распяли Христа". Нас натравливали на
евреев, и мы издевались над ними как умели; мы, нищие, полуголодные,
неграмотные негры, жертвы расовых предрассудков, дразнили их со злорадным
ликованием.
Дразнилок мы знали множество - дурацких, похабных, злых. Мы были
уверены, что имеем полное право дразнить евреев, а родители не только нас
не останавливали, но даже поощряли. В нас с детства воспитывали вражду и
недоверие к евреям, и это был не просто расовый предрассудок, это была
часть нашего культурного наследия.
Однажды вечером мы с ребятами играли на улице, болтали, смеялись. На
крыльцо к нашим соседям поднялся негр в комбинезоне.
- Ведь сегодня суббота, - сказала мне одна из девчонок.
- Ну и что? - спросил я.
- Сегодня там будут грести денежки лопатой. - И она кивнула на дверь,
за которой скрылся мужчина в комбинезоне.
- Как это?
На крыльцо вошел еще один негр.
- Ты что же, не знаешь? - недоверчиво спросила девочка.
- А что я должен знать?
- Что там продают.
- Где?
- Да там, куда вошли мужчины, - пояснила она.
- Никто там ничего не продает, - возразил я.
- Ты что, разыгрываешь меня? - искренне удивилась девочка.
- Нет, не разыгрываю. А что там продают? Скажи!
- Сам не хуже меня знаешь, - сказала она с двусмысленной улыбкой.
- Да ничего там не продают, - стоял на своем я.
- Эх ты, младенец! - И она презрительно махнула на меня своей чумазой
ручонкой.
Я был озадачен. Как же так, в доме, где я живу, происходит что-то
интересное, а я ничего не знаю? Мне-то казалось, что я всюду в округе
успел сунуть свой нос, - и вот тебе на! Нет, так дело не пойдет, раз у
соседей что-то продают, я обязательно дознаюсь - что.
Дом, в котором мы жили, был одноэтажный, на двух хозяев; сначала в нем
жила одна семья, потом сделали две квартиры, но между ними остались двери.
Двери были наглухо заколочены. Соседи за стеной жили тихие, приходили и
уходили мужчины, но ничего особенного я в этом не видел. Зато теперь,
после намеков соседской девчонки, мне во что бы то ни стало захотелось
узнать, что же там такое творится. Я вошел в дом, запер дверь и,
прижавшись ухом к тонкой стене, которая разделяла наши квартиры, стал
слушать. Я уловил слабый шум, но что шумело, разобрать не мог. Прижал ухо
к запертой двери - здесь звуки были громче, но все равно непонятно, что
это такое.
Стараясь не шуметь, я принес стул, поставил на сиденье ящик, забрался
на него и заглянул в щель между дверью и притолокой. В полутьме комнаты на
постели лежали голый мужчина и голая женщина. Я потерял равновесие и
сверзился на пол. "Интересно, слышали они меня там, за дверью, или нет?" -
думал я, притаившись, как мышь. Все вроде было тихо, и любопытство снова
начало одолевать меня. Но едва я успел взгромоздиться на ящик, как в окно
за моей спиной кто-то забарабанил, я обернулся и увидел хозяйку из
соседней квартиры. Сердце у меня екнуло, я кубарем скатился вниз. Черное
лицо нашей хозяйки было прижато к стеклу, губы энергично шевелились, глаза
злобно горели. Что делать? Бежать на улицу? Страшно. Остаться дома? Тоже
страшно. Эх, зря я шторы не опустил! Наверное, я бог знает что натворил,
недаром хозяйка в таком бешенстве. Ее лицо отлепилось от стекла, и через
минуту заколотили в дверь.
- Открывай, слышишь!
Я затрясся, но ничего не ответил.
- Открывай дверь, а то я ее выломаю!
- Мамы дома нет, - пролепетал я.
- Это мой дом, открой дверь сейчас же!
Ее голос был слишком страшен, я сдался и отпер дверь. Она бурей
ворвалась в коридор и вдруг остановилась как вкопанная перед нелепым
сооружением, которое я воздвиг, чтобы подглядывать в ее квартиру. Не
сообразил я, надо было сначала его разобрать, а уж потом отпирать ей
дверь!
- Это что такое? - спросила она.
Я не знал, что отвечать.
- Ты испугал моих клиентов, - сказала она.
- Клиентов? - ничего не понимая, пролепетал я.
- Ах ты сопляк! - взвилась она. - Вот выдеру тебя, узнаешь!
- Не выдерете!
- Выселю вас, ищите себе другую квартиру! - не унималась она. - Мне
надо на жизнь зарабатывать, сегодня суббота, а из-за тебя все пошло к
черту!
- Я... я просто хотел посмотреть...
- Посмотреть? - Она вдруг улыбнулась, слегка смягчившись. - А ты
приходи ко мне как все, раздобудь двадцать пять центов и приходи.
- Нужна мне ваша вонючая квартира! - возмутился я со всем пылом своих
девяти лет.
- Ах ты дерьмо собачье, - заявила она, решив, что в клиенты я не
гожусь. - Чтобы сегодня же духу вашего здесь не было!
Когда вечером домой вернулись мать и тетя Мэгги, разыгрался ужасный
скандал. Женщины кричали, стоя каждая на своем крыльце, слышно их было,
наверно, за несколько улиц. Соседи с интересом слушали. Дети стояли
вокруг, разинув рты. Страсти разгорелись из-за того, что хозяйка требовала
отодрать меня, а мать - в кои-то веки! - отказывалась.
- Какими делами вы в своем доме занимаетесь, как вам не стыдно! -
кричала мать.
- Дом мой, черт вас всех побери, что хочу, то в нем и делаю! - кричала
хозяйка.
- Да если бы я знала, чем вы тут занимаетесь, разве бы я здесь
поселилась? - кричала мать.
- Ишь ты, какая благородная! Да как ты смеешь так со мной
разговаривать, сука? - вопила хозяйка.
- Уж если вы такими делами занимаетесь, чего ждать от детей? - кричала
мать.
- Думаешь, твои ублюдки лучше? - вопила хозяйка.
- Вы самая последняя шлюха! - кинулась в атаку тетя Мэгги.
- Я последняя, а ты какая - первая? - орала хозяйка.
- Не смейте оскорблять мою сестру! - оборвала ее мать.
- Ах вы черномазые выродки, забирайте свое поганое тряпье и
выметайтесь! - приказала хозяйка.
В тот же вечер мы сложили свои вещи и переехали на другую квартиру, она
была на той же улице, через несколько домов. Я так толком и не понял, что
же продает наша хозяйка. Мальчишки мне потом объяснили, как это
называется, но туман все равно не рассеялся. Любопытство продолжало
разбирать меня, хоть я и знал, что люди считают это страшным грехом.
Ладно, думал я, придет время, и я тоже все узнаю.
В нашем доме завелась какая-то тайна, я почуял ее, когда дело зашло уже
довольно далеко. Каждый вечер, засыпая, я слышал, как в окно тети Мэгги
легонько стучат, со скрипом отворяется дверь, раздается шепот, потом все
смолкает. Однажды я вылез из постели, подкрался к двери гостиной и
осторожно заглянул. На диване сидел хорошо одетый мужчина и тихо
разговаривал с тетей Мэгги. Интересно, почему мне нельзя выйти к этому
человеку? Я вернулся на цыпочках к себе в постель, но потом меня снова
разбудили голоса - у двери приглушенно прощались. Утром я спросил мать,
кто у нас вчера был, но она сказала, что никого не было.
- Как не было, а я слышал мужской голос!
- Не болтай чепуху, - возразила мать. - Ты спал.
- И еще я видел мужчину. Он сидел в гостиной.
- Во сне ты все это видел, - сказала мать.
Тайна ночных визитов приоткрылась мне однажды воскресным утром, когда
тетя Мэгги позвала меня с братишкой к себе в комнату и познакомила с нашим
новым "дядей", профессором Мэттьюсом. Он был в пенсне, белоснежный
крахмальный воротничок подпирал шею, губы тонкие, глаза глядели не мигая.
Человек этот показался мне чужим и холодным, я не захотел подойти к нему,
когда он меня позвал. Он почувствовал мое недоверие и, чтобы смягчить
меня, дал десять центов, потом опустился на колени и стал молиться за нас,
"несчастных сироток", - так он нас назвал. Когда он кончил молиться, тетя
Мэгги сказала, что скоро они с профессором Мэттьюсом уедут на Север. Я
огорчился: ведь я любил тетю Мэгги как мать.
Больше я своего нового "дяди" не встречал, хотя каждое утро находил
следы его пребывания в доме. Мы с братишкой были озадачены и без конца
гадали, чем же занимается наш новый "дядя". Почему он всегда приходит к
нам ночью? Почему говорит так тихо, чуть не шепотом? И где он берет
деньги, чтобы покупать такие белоснежные воротнички и такие красивые синие
костюмы? В довершение всего мать в один прекрасный день позвала нас к себе
и строго-настрого запретила рассказывать кому-нибудь, что "дядя" у нас
бывает, потому что "дядю" разыскивают.
- Кто разыскивает? - спросил я.
- Белые, - сказала мать.
В мое тело иголкой вошел страх. Откуда-то из неведомого на нас снова
надвигалась белая угроза.
- Зачем он им нужен? - спросил я.
- Тебя это не касается.
- Что он сделал?
- Держи-ка ты лучше язык за зубами, а то белые и до тебя доберутся, -
пригрозила мне мать.
Видя, какое недоумение и страх вызывает у нас наш новый "дядя", мать
сказала тете Мэгги - так мне, во всяком случае, показалось, - чтобы он
купил наше доверие подарками, вот мы и будем молчать. Теперь каждое утро
было похоже на рождество, проснувшись, мы мчались в кухню глядеть, что
оставил нам на столе "дядя". Однажды он принес мне пуделя, щенка, я назвал
его Бетси и уже не расставался с ним.
Как ни странно, "дядя" теперь приходил к нам днем, но все шторы в это
время задергивались, и выходить на улицу, пока он у нас сидел, нам не
разрешали. Я тысячу раз пытался выспросить у матери хоть что-нибудь о
молчаливом ученом "дяде", но она неизменно отвечала:
- Не твоего это ума дело. Не приставай ко мне, беги играй.
Однажды ночью меня разбудил плач. Я встал, подошел на цыпочках к
гостиной и заглянул в щелку. На полу возле окна сидел "дядя" и, приподняв
угол шторы, всматривался в темноту. Мать торопливо укладывала маленький
чемодан, склонившись над ним. Меня охватил страх. Неужели мать уезжает?
Почему плачет тетя Мэгги? Неужели нас сейчас схватят белые?
- Скорей, скорей, - говорил "дядя", - а то не успеем.
- Господи, Мэгги, зачем ты едешь? - сказала мать. - Подумай хорошенько.
- Не лезь не в свое дело, - оборвал ее "дядя", по-прежнему всматриваясь
в темноту за окном.
- Да что ты сделал-то? - спросила тетя Мэгги.
- Потом расскажу, - отмахнулся "дядя". - Надо скорей ноги уносить, они
вот-вот нагрянут.
- Нет, ты сделал что-то ужасное, - прошептала тетя Мэгги, - иначе тебе
не пришлось бы вот так убегать.
- Дом загорелся, - сказал "дядя". - Когда они увидят огонь, сразу
поймут, чьих это рук дело.
- Это вы подожгли дом? - спросила мать.
- А что оставалось делать? - сердито буркнул "дядя". - Деньги я взял.
Ее стукнул по голове, она потеряла сознание. Если бы ее нашли, она бы все
рассказала, и мне крышка. Вот я и поджег.
- Да ведь она сгорит! - шепотом крикнула тетя Мэгги и зарыдала, закрыв
лицо руками.
- Ничего не поделаешь, - сказал "дядя". - Выхода-то не было. Оставь я
ее там, ее бы наверняка кто-нибудь нашел и сразу понял: стукнули. А так
она сгорит, и все будет шито-крыто.
Меня переполнял страх. Да что же все-таки происходит? Неужели белые
хотят схватить нас всех? Неужели мать решила бросить меня?
- Мама! - крикнул я и вбежал в комнату.
"Дядя" вскочил, в руке у него был револьвер, он навел его на меня. Я
тупо глядел на револьвер, понимая, что вот сейчас я могу умереть.
- Ричард!.. - отчаянно прошептала мать.
- Ты уезжаешь?.. - заревел я.
Мать кинулась ко мне и ладонью зажала рот.
- Молчи, хочешь, чтоб нас убили? - прошипела она, тряся меня за плечи.
Я затих.
- А теперь иди спать, - приказала она.
- Но ведь ты уезжаешь, - сказал я.
- Никуда я не уезжаю.
- Нет, уезжаешь. Вон же чемодан! - И я опять заплакал.
- Сейчас же замолчи, - прошептала мать и в гневе так больно сжала мне
руки, что я даже плакать перестал. - Все, марш в постель.
Она отвела меня в спальню, я лег и стал слушать шепот, шаги, скрип
дверей в темноте, плач тети Мэгги. Наконец, раздался стук копыт, к дому
подъехала коляска, и сейчас же по полу поволокли чемодан. Беззвучно плача,
в комнату вошла тетя Мэгги, поцеловала меня, прошептала: "До свидания,
Ричард". Потом поцеловала братишку, но он даже не проснулся. И вот ее нет.
Утром мать позвала меня в кухню и принялась внушать, чтобы я ни одной
живой душе не проболтался о том, что видел и слышал: если белые
когда-нибудь догадаются, что я знаю, они меня убьют.
- А что я такое знаю? - не удержавшись, спросил я.
- Неважно, - сказала она. - Все, что ты видел ночью, ты должен забыть.
- Но что же все-таки "дядя" сделал?
- Этого я тебе сказать не могу.
- Он кого-то убил? - робко предположил я.
- Если ты скажешь это при ком-нибудь, убьют тебя, - сказала мать.
Довод подействовал: теперь из меня до самой смерти никто и слова не
вытянет. Через несколько дней к нам пришел какой-то высокий белый с
блестящей звездой на груди и с револьвером на боку. Он долго разговаривал
с матерью, но она в ответ твердила лишь одно:
- Да о чем вы говорите? Ничего не понимаю. Если хотите, можете обы