Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Райт Ричард. Черный -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -
Ричард Райт. Черный ----------------------------------------------------------------------- Black Boy: A Record of Children and Youth (1937-1945). Пер. - Ю.Жукова, А.Мартынова. В кн.: "Ричард Райт. Сын Америки. Повести. Рассказы". М., "Прогресс", 1981 (Библиотека литературы США). OCR spellcheck by HarryFan, 21 August 2001 ----------------------------------------------------------------------- ЭЛЛЕН и ДЖУЛИИ, которые всегда в моем сердце 1 Однажды зимним утром, в те далекие времена, когда мне было четыре года, я стоял у камина, грея руки, и прислушивался к свисту ветра на улице. Все утро мать заставляла меня сидеть тихо и ругалась, если я начинал шуметь. Я сердился, капризничал, весь извелся от скуки. В соседней комнате лежала больная бабушка, около нее дежурил врач, и я знал, что надо слушаться, иначе влетит. Я подбежал к окну, раздернул длинные белые тюлевые занавески - к ним мне было запрещено прикасаться - и стал с тоской смотреть на пустую улицу. Мне хотелось бегать, прыгать, кричать, но пугало бабушкино лицо на громадной пуховой подушке - бледное, в обрамлении спутанных черных волос, морщинистое, страшное. В доме было тихо. На полу безмятежно играл мой братишка, младше меня на год. Птица пролетела за окном, я приветствовал ее радостным криком. - Тихо ты, - сказал братишка. - Отстань, - ответил я. В комнате тотчас же появилась мать и прикрыла за собой дверь. Быстро подошла ко мне, погрозила пальцем. - Смотри у меня! - прошептала она. - Бабушка болеет, а он раскричался! Чтоб сидел тихо! Я опустил голову и надулся. Она ушла. Я не знал, куда деваться от скуки. - Ага, говорил тебе, - сказал братишка ехидно. - Отстань, - снова сказал я. Я неприкаянно слонялся по комнате, пытаясь придумать, чем бы заняться, я и боялся, что снова вернется мать, и злился, что до меня никому нет дела. Кроме камина, в комнате не было ничего интересного, и я в конце концов остановился перед тлеющими углями, меня заворожили трепещущие над ними огоньки. В голове родилась и крепла идея новой игры - может, бросить что-нибудь в камин и глядеть, как оно загорится? Я обвел взглядом комнату. Вот моя книжка с картинками, но если я ее сожгу, мама меня выпорет. Что же взять?.. Наконец я увидел в чулане веник. Ага, как раз то, что надо, вырву несколько прутиков, никто и не заметит. Я достал веник, вытащил из него пучок и бросил в камин. Прутья начали дымиться, чернеть, потом вспыхнули пламенем и, наконец, превратились в белые, бесплотные призраки. Занятие оказалось увлекательным, я выдрал еще несколько прутьев и бросил в огонь. Братишка подошел ко мне, стал смотреть. - Что ты делаешь, не надо, - сказал он. - Это почему? - спросил я. - Весь веник сожжешь. - Не твое дело. - Я маме скажу. - Только попробуй. Идея моя росла и расцветала. А что, если поднести пучок горящих прутьев к нашим длинным белым занавескам? Вот будет здорово! Я вытащил из веника несколько прутиков, сунул их в камин и, когда они загорелись, подбежал к окну, нагнулся и поднес пламя к занавескам. Брат покачал головой. - Что ты делаешь?! - сказал он. Поздно! Красные круги уже вгрызались в белую ткань, вспыхнуло пламя. Удивленный, я отпрянул. Огонь взметнулся к потолку, я затрясся от страха. Желтые блики прыгали по комнате. В ужасе я хотел закричать, но боялся. Оглянулся: брата не было. Половина комнаты потонула в огне. Дым душил меня, огонь кусал лицо, я задыхался. Я бросился в кухню, дым клубился уже и там. Скоро мать почувствует запах, увидит огонь, придет и побьет меня. Я сделал что-то непоправимое, этого не скроешь, не отопрешься. Убегу и никогда больше не вернусь! Я выскочил из кухни на задний двор. Где спрятаться? Ну конечно, под домом! Там меня никто не найдет. Я забрался в лаз, втиснулся в темную дыру за кирпичной трубой и сжался в комок. Теперь мать не найдет меня и не сможет выпороть. Ведь я же не нарочно, разве я хотел поджечь дом? Я хотел только посмотреть, как будут гореть занавески. И сейчас мне даже не пришло в голову, что прячусь-то я под горящим домом. Над головой затопали чьи-то ноги, я услышал крики. Потом со стороны улицы раздались звонки пожарных, цокот копыт. Наверное, пожар был настоящий, я видел такой однажды, дом тогда сгорел дотла, осталась одна только закопченная печная труба. Я оцепенел от ужаса. Труба, к которой я прижался, дрожала и гудела. Крики становились громче. Я представил себе бабушку, беспомощно лежавшую в кровати, и желтое пламя в ее черных волосах. А вдруг сгорит мама? И братишка? Вдруг все в доме сгорит! Почему я не подумал об этом, когда поджигал занавески? Мне хотелось стать невидимым, хотелось умереть. Шум наверху все усиливался, и я заплакал. Мне казалось, что я прячусь уже целую вечность. Когда топот и крики утихли, я почувствовал себя страшно одиноким, всеми забытым. По вот голоса раздались рядом, я вздрогнул. - Ричард! - неистово взывала мать. По двору метались ее ноги и подол ее платья, в ее криках было столько ужаса, что я понял, какое наказание меня ждет. Потом я увидел ее искаженное горем лицо: она заглянула под дом. Все, нашла меня! Я затаил дыхание: сейчас последует приказ немедленно вылезать. Но ее лицо исчезло, она не разглядела меня в темном углу за трубой. Я обхватил голову руками, от страха у меня стучали зубы. - Ричард! Горе, звучавшее в ее голосе, было острым и болезненным, как удары розги, которых ожидала моя спина. - Ричард! Пожар! Господи, где же он? Ну и пусть пожар, я был исполнен решимости не покидать своего убежища. И тут я увидел в просвете лицо отца. Наверно, глаза его быстрее привыкли к темноте, потому что он меня увидел. - Вот он! - Уходите! - завизжал я. - Иди сюда! - Не пойду! - Пожар! - Не трогайте меня! Он подполз ко мне и схватил за ногу. Я изо всех сил вцепился в трубу. Отец потянул, но я еще крепче прижался к ней. - Вылезай, балда! - Пусти ногу! Он дернул меня, и руки мои разжались. Все, конец. Меня выпорют, выпорют без всякой жалости, но мне было уже все равно. Пусть порют. Отец вытащил меня из лаза, и, как только отпустил, я вскочил и со всех ног бросился со двора на улицу, увертываясь от взрослых, но меня тут же поймали. Что было дальше, я помню смутно. Меня оглушили рыдания, крики, ругательства, но все же я понял, что никто не погиб. Видно, братишка одолел свой страх и предупредил мать, но к тому времени больше половины дома уже было охвачено огнем. Дедушка и дядя перенесли бабушку вместе с матрацем к соседям. А поскольку я так долго не подавал признаков жизни, все подумали, что я сгорел. - Ну и напугал ты нас, - бормотала мать, обдирая с прута листья, чтобы сечь меня. Меня пороли так долго и так жестоко, что я потерял сознание. Запороли меня до полусмерти, и, когда я очнулся в постели, я закричал, хотел бежать, родители меня держали, а я вырывался. Я совсем обезумел от страха. Вызвали доктора, как мне потом рассказали, и он велел, чтобы я лежал в постели, лежал и не шевелился, иначе мне не выжить. Я весь горел как в огне и не мог заснуть. Мне клали на лоб куски льда, чтобы унять жар. Когда я пытался заснуть, у меня перед глазами начинали раскачиваться громадные белые мешки, похожие на коровье вымя. Мне становилось все хуже, я видел эти подвешенные к потолку мешки уже и днем, лежа с открытыми глазами, и меня охватывал страх, что они упадут и меня затопит мерзкая жидкость. Днем и ночью я просил мать и отца убрать мешки, я показывал на них пальцем и приходил в ужас оттого, что никто, кроме меня, их не видит. В изнеможении я задремывал, начинал кричать во сне и снова просыпался: я боялся заснуть. В конце концов эти зловещие мешки исчезли - и я поправился. Но еще долго я с ужасом вспоминал, что моя мать едва меня не убила. Каждое событие говорило на своем загадочном языке. И жизнь медленно открывала мне их скрытый смысл. Помню, с каким изумлением смотрел я на упряжку огромных черных в белое яблоко лошадей, скакавших по дороге в облаке ныли. Помню, как радовался я при виде ровных красно-зеленых овощных грядок на солнце, тянущихся к светлому горизонту. Помню легкие прохладные поцелуи росы на своих щеках и ногах, когда я ранним утром бегал по дорожкам влажного зеленого сада. Помню смутное ощущение бесконечности, когда я смотрел вниз, с крутого, поросшего травой берега, где стоит Натчез, на спящие желтые воды Миссисипи. Помню тоску, которая слышалась в криках диких гусей, улетающих в хмуром осеннем небе к югу. Помню мучительную грусть, что охватывала меня, когда до моих ноздрей долетал горьковатый дым от ореховых дров. Помню острое неосуществимое желание уподобиться задорным воробьям, резвящимся в красной пыли деревенских дорог. Помню стремление понять, а что же такое я, оно пробудилось во мне при виде одинокого муравья, тащившего ношу по своим таинственным тропам. Помню переполнявшее меня отвращение, когда я мучил ножного, голубовато-розового рачка, а он все пытался забиться под ржавую консервную банку. Помню надрывающее душу великолепие облаков в золоте и пурпуре от лучей невидимого солнца. Помню смутную тревогу при виде кроваво-красного заходящего солнца, отражающегося в квадратных окнах выбеленных каркасных домишек. Помню томительное ощущение, которое овладевало мной, когда я слышал влажный шелест зеленых листьев. Помню мысль о непостижимости тайн, скрывающихся в бледных поганках, которые прятались в тени гниющих пней. Помню ощущение смерти, которое я испытал, оставаясь живым, когда увидел, как судорожно билась на земле курица, которой отец одним движением руки открутил голову. Помню мысль о том, что бог здорово подшутил над кошками и собаками, заставив их лакать языком молоко и воду. Помню жажду при виде прозрачного сладкого сока, который сочился из свежесрубленного сахарного тростника. Помню панический ужас, который комком застрял в горле и растекся по всему телу, когда я впервые увидел небрежно расслабленные синеватые кольца спящей на солнце змеи. Помню, как я в изумлении лишился речи, когда при мне ударом ножа в сердце закололи свинью, окунули ее в кипящую воду, выскоблили, освежевали, выпотрошили и подвесили, разверстую и кровавую. Помню, как меня манила сень царственно безмолвных, поросших мхом дубов. Помню, как при виде покосившейся деревянной лачуги под ярким летним солнцем я впервые подумал об извечной несправедливости бытия. Помню аппетитный запах только что смоченной дождем пыли. Помню аромат свежескошенной, истекающей соками травы и вдруг пробуждающееся во мне чувство голода. Помню благоговейный ужас, переполнявший все мое существо, когда с усыпанного звездами неба в тихую ночь низвергалась громада золотистого тумана... Однажды мать сказала мне, что мы поедем в Мемфис, поплывем на пароходе "Кейт Адамс", и я начал изнывать от нетерпения, дни казались мне бесконечными. Каждый вечер я ложился спать в надежде, что утром мы наконец уедем. - А пароход большой? - спрашивал я у матери. - Большой, как гора, - отвечала она. - А гудок у него есть? - Есть. - Он гудит? - Конечно. - Когда? - Когда захочет капитан. - Почему пароход называется "Кейт Адаме"? - Так его назвали. - Какого он цвета? - Белого. - Мы долго будем на нем плыть? - Целый день и целую ночь. - А мы будем спать на пароходе? - Захочется, так и будем. Ну иди, играй. Много дней я мечтал об огромном белом пароходе, плывущем по широким просторам реки, но когда настал день отъезда и мать привела меня на пристань, я увидел маленькое грязное суденышко, совсем не похожее на красавца, о котором я мечтал. Какое разочарование! Надо было подниматься на борт, а я заплакал, мать подумала, что я не хочу ехать с ней в Мемфис, но я не умел рассказать ей, почему плачу. Утешился я, уже бродя по судну и наблюдая, как сидящие на ящиках негры играют в кости, пьют виски, режутся в карты, едят, болтают, поют. Отец повел меня в машинное отделение, и я полдня не мог оторваться от вибрирующих механизмов. В Мемфисе мы поселились в одноэтажном кирпичном доме. Я не мог привыкнуть к каменным домам и асфальтовым тротуарам, они казались мне чужими и враждебными. Город, лишенный зелени, лишенный всякой растительности, был для меня мертвым. Квартира, которую занимали мы вчетвером - мать, отец, братишка и я, - состояла из кухни и комнаты, где мы все спали. Вокруг дома был мощеный двор, мы с братишкой могли бы там играть, но я долго боялся выходить один на незнакомые городские улицы. Именно в этом доме я впервые задумался о том, что же за человек мой отец. Он работал ночным швейцаром в кафе на Бийл-стрит, и я стал замечать его и бояться, только когда понял, что днем, пока он спит, мне нельзя шуметь. В нашей семье его слово было законом. Я никогда при нем не смеялся. Я прятался за кухонной дверью и с ужасом смотрел, как он грузно садится за стол, как пьет из жестяной банки, как долго и шумно ест, отдувается, рыгает и, наевшись, начинает клевать носом. Он был огромный, толстый, с выпирающим животом. Я всегда чувствовал, что мне он чужд, враждебен, далек. Однажды утром мы с братом нашли на заднем дворе бездомного котенка. Котенок громко, жалобно мяукал. Мы накормили его объедками, дали воды, по он все мяукал. К двери подошел сонный отец в нижнем белье и цыкнул на нас, чтобы не шумели. Мы сказали, что это пищит котенок, и тогда отец велел его прогнать. Мы стали прогонять котенка, но он не уходил. Отец тоже крикнул "брысь!". Тощий котенок терся о наши ноги и жалобно мяукал. - Ну, тогда убейте его! - в ярости закричал отец. - Выкиньте, убейте, только чтобы духу его здесь не было! Он, ворча, скрылся в доме. Я обиделся на отца, мне было досадно, что я не могу сказать ему, как я обижен. Как отомстить ему?.. А вот как - он сказал: "Убейте котенка", и я его убью! Я понимал, что отец сказал это просто так, но я до того его ненавидел, что решил выполнить его приказ буквально. - Он велел нам убить котенка, - сказал я брату. - Нет, он сказал это просто так, - ответил брат. - Нет, не просто так, и я его сейчас убью. - Так котенок же орать будет, - сказал брат. - Как он будет орать, если я его убью? - Папа вовсе не велел нам его убивать, - спорил брат. - Нет, велел, - сказал я. - Ты сам слышал! Братишка в испуге убежал. Я нашел веревку, сделал петлю, надел ее на шею котенку, перекинул веревку через гвоздь и потянул. Котенок задыхался, истекал слюной, крутился, извивался, судорожно бил лапками в воздухе, потом рот его открылся, наружу безжизненно вывалился бледно-розовый язычок. Я привязал веревку к гвоздю и отправился искать брата. Он прятался за углом дома. - Все, убил, - прошептал я. - Ой, что ты, зачем? - Чтобы не мешал папе спать, - сказал я удовлетворенно. - Да он же не велел тебе убивать котенка! - сказал брат. - Зачем же он тогда сказал: "Убейте его"? Брат не ответил, он в ужасе смотрел на висящего на веревке котенка. - Котенок тебе отомстит, - припугнул он меня. - Как он мне отомстит? Он же не дышит. - Пойду маме расскажу, - сказал брат и убежал в дом. Я ждал, готовый защищаться словами, которые опрометчиво обронил отец, я предвкушал, как повторю их ему, хотя я отлично знал, что он сказал их в гневе. Мать быстрыми шагами приближалась ко мне, вытирая на ходу руки о фартук. Она увидела повешенного котенка, остановилась как вкопанная и побледнела. - Господи боже, что ты сделал! - Котенок пищал, и папа велел его убить. - Дурачок! - сказала она. - Отец тебя выпорет! - Но он же сам велел мне его убить. - Что ты глупости болтаешь! Она схватила меня за руку, подтащила к постели отца и рассказала ему, что произошло. - Да ты что, сдурел? - разъярился отец. - Ведь ты же сам велел мне его убить. - Убирайся прочь с моих глаз, пока я тебя не выпорол! - с отвращением сказал отец и повернулся к нам спиной. Это была моя первая победа над отцом. Я доказал ему, что понял его слова буквально, и он не мог меня наказать, не потеряв свой авторитет. Я был счастлив, потому что наконец-то нашел способ высказать ему в лицо свое осуждение. Я заставил его почувствовать, что, если он выпорет меня за убийство котенка, я никогда больше не приму его слова всерьез. Я дал ему понять, что считаю его жестоким, и сделал это так, что он не мог меня наказать. Но мать, существо более впечатлительное, принялась корить меня за преступление, которое я совершил, отняв чужую жизнь, и я пришел в ужас. Корила она меня весь день, и я в конце концов уверовал, что тысячи невидимых демонов готовят мне страшную месть. Приближался вечер, тревога моя росла, я уже боялся войти один в пустую комнату. - Тебе никогда не искупить своей вины, - говорила мать. - Я больше не буду, - лепетал я. - Твое "больше не буду" котенка не оживит. Самое страшное случилось, когда я собрался ложиться спать: мать приказала мне выйти на темную улицу, вырыть могилку и похоронить котенка. - Не пойду! - закричал я, уверенный, что, как только я выйду за дверь, меня схватит злой дух. - Иди похорони бедного котенка, - велела мать. - Я боюсь! - А котенок не боялся, когда ты его душил? - Да ведь он же был котенок, - объяснял я. - Он был живой, - отвечала она. - Ты можешь его оживить? - Но это же папа велел мне убить его, - говорил я, пытаясь переложить вину на отца. Мать влепила мне затрещину. - Не ври! Ты знаешь, что он тебе велел сделать! - Нет, не знаю! - кричал я. Она сунула мне в руки маленькую лопатку. - Иди, вырой яму и похорони котенка! Заливаясь слезами, я вышел в глухую ночь, от страха у меня тряслись поджилки. Я знал, что котенок мертв, но слова матери вновь оживили его в моем воображении. Что он сделает, когда я до него дотронусь? Выцарапает мне глаза? Я ощупью двигался к мертвому котенку, а за моей спиной, невидимая в темноте, стояла мать, и ее голос откуда-то издали гнал меня вперед. - Мама, пойдем со мной, помоги мне, - умолял я. - Ты не помог котенку, почему же я должна тебе помогать? - спросила она насмешливо из грозной темноты. - Я не могу до него дотронуться, - хныкал я, чувствуя, с каким упреком смотрит на меня котенок. - Отвяжи его! - приказала мать. Дрожащими руками я снял веревку, и котенок упал на асфальт со стуком, который еще много дней и ночей отдавался в моем сознании. Потом, подчиняясь голосу матери, я ощупью нашел, где кончается асфальт, выкопал в земле ямку и похоронил окоченевшего котенка; когда я прикоснулся к его холодному телу, моя кожа покрылась мурашками. Засыпав могилку, я вздохнул и побрел к дому, но мать схватила меня за руку и снова подвела к могиле котенка. - Закрой глаза и повторяй за мной, - сказала она. Я изо всех сил зажмурился, крепко вцепившись в ее руку. - Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил... - Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил, - повторял я. - И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка... - И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка. - И когда я се

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору