Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
.
- Поехали, черномазый, а то я опоздаю. - Белый был заинтригован и явно
радовался возможности поиздеваться.
- Это вам обойдется в двадцать пять центов, мистер белый. Всего
четверть доллара, ну что вам стоит, - нудил Шорти.
Белый молчал. Шорти нажал на кнопку, и лифт пошел вверх, но остановился
метрах в полутора от этажа, где работал белый.
- Все, мистер белый, дальше не идет, придется вам дать мне четвертак. -
В голосе Шорти слышалось рыдание.
- А что ты за это сделаешь? - спросил белый, все еще не глядя на Шорти.
- Что угодно сделаю, - пропел негр.
- Что, например?
Шорти хихикнул, нагнулся и выставил свой толстый зад.
- Можете за четвертак дать мне по этому месту коленкой, - пропел он,
хитро щурясь.
Белый тихо рассмеялся, позвенел в кармане монетами, вынул одну и бросил
на пол. Шорти нагнулся ее поднять, а белый оскалился и со всей силы пнул
его ногой. Шорти разразился не то воем, не то смехом, который отозвался
далеко в шахте лифта.
- А теперь, черная образина, открывай дверь, - процедил белый, криво
усмехаясь.
- Сейчас, сэр, сию минуту открою, - пропел Шорти, быстро поднял монету
и сунул в рот. - Вот Шорти свое и получил, - ликовал он.
Он открыл дверь лифта, белый вышел и, обернувшись, сказал:
- А ты ничего парень, Шорти, сукин ты сын.
- Это нам известно! - взвизгнул Шорти, и им снова овладел приступ
дикого смеха.
Я наблюдал эту сцену в разных вариациях десятки раз и не испытывал ни
злобы, ни ненависти - только гадливое отвращение.
Как-то я спросил его:
- Скажи мне, ради бога, как ты можешь?
- Мне нужен был четвертак, и я его получил, - объяснил он мне, как
маленькому, и в голосе его была гордость.
- Разве деньгами заплатишь за унижение?
- Слушай, черномазый, - ответил он, - задница у меня крепкая, а
четвертаки на земле не валяются.
Больше я с ним об этом не заговаривал.
Работали здесь и другие негры: старик по имени Эдисон, его сын Джон,
ночной сторож Дэйв. В перерыв, если меня никуда не посылали, я шел в
комнатушку у входа, где собирались все негры. Здесь, в этом тесном
закутке, мы жевали свои завтраки и обсуждали, как белые относятся к
неграм. О чем бы мы ни говорили, разговор неизменно сводился к этому. Мы
все их ненавидели, но стоило белому заглянуть в комнатушку, как на наших
лицах появлялись тихие, покорные улыбки.
Мир белых казался нам особым, высшим миром, мы повторяли и обсуждали
между собой, что они говорят во время работы, как они выглядят, как
одеваются, кто в каком настроении, кто кого обошел по службе, кого
уволили, кого наняли. Но ни разу ни один из нас не сказал в открытую, что
мы-то занимаем здесь низшее положение. Мы говорили лишь о мелочах, которые
и составляли суть нашей жизни.
Но за словами, которые мы произносили, пряталась смутная угроза. Белые
провели черту и запретили нам ее переступать, и мы эту черту не
переступали, иначе у нас отняли бы кусок хлеба. Но в тех границах, которые
нам отвели, мы тоже прочертили свою черту, утверждавшую наше право на этот
кусок хлеба, каких бы унижений и оскорблений он нам ни стоил. Если белый
лишал нас работы или гражданских прав, мы покорно склоняли головы перед
его властью. Но если он пытался отнять у нас цент, могла пролиться кровь.
Поэтому наша повседневная жизнь вращалось в кругу ничтожных забот, и любое
покушение на наши мелкие права воспринималось как покушение на жизнь. Мы
сердились, как дети, быстро забывая одну обиду и всей душой отдаваясь
другой.
- Знаешь, что сказал мне сегодня утром эта сволочь Один! - начнет,
бывало, Джон, жуя сочную котлету.
- Что? - спросит Шорти.
- Приношу ему сдачу за газ, а он говорит: "Положи вот в этот карман, у
меня руки грязные". А я положил деньги на скамейку, что я ему, раб? Пусть
кладет свои деньги себе в карман сам, а я скорее сдохну.
- Так с ними и надо, - скажет Шорти.
- Белые ни черта не соображают, - скажет старик Эдисон.
- Им только дай волю, - заметил ночной сторож Дэйв (он уже поспал после
ночного дежурства и сейчас собирается на очередное свидание).
- А меня Фолк послал отнести костюм в чистку и не дал ни цента. Обещал
в получку, - подключусь я.
- Ну и пахал, - скажет Джон.
- Обещанного три года ждут, - добавит Шорти.
- Все равно надо им услужать, - скажет старик Эдисон, - а то ведь
никакой жизни не будет.
- На днях подамся на Север, - вздохнет Шорти.
Мы дружно засмеемся, зная, что никуда Шорти не уедет, потому что
слишком любит поесть и без здешних белых ему придется туго.
- Что ты будешь делать на Севере? - спрошу я Шорти.
- Буду выдавать себя за китайца.
И мы снова расхохочемся. Перерыв кончится, мы разойдемся по своим
местам, и на наших лицах не будет и тени оживления, которое мы только что
испытывали.
Однажды я понес в один из универмагов очки. Покупателей в отделе не
было, за прилавком стоял белый и как-то странно смотрел на меня. Судя по
внешности, он был янки - с кирпичным румянцем, высокий и крепкий, - не то
что тощие долговязые южане.
- Пожалуйста, сэр, распишитесь вот здесь, - обратился я к нему,
протягивая учетную книгу и очки. Он взял их, продолжая смотреть на меня.
- Знаешь, парень, я ведь с Севера, - проговорил он.
Я весь сжался. Что это, ловушка? Он коснулся запретной темы, и я решил
выждать и понять, чего он хочет. Белые на Юге никогда не говорили с
неграми о белых американках, ку-клукс-клане, о Франции и о том, как
живется неграм, о Джеке Джонсоне, о севере Соединенных Штатов, о
Гражданской войне, Аврааме Линкольне, У.С.Гранте и генерале Шермане, о
католиках, папе римском и евреях, о республиканской партии, рабстве и
социальном равенстве, о коммунизме, социализме, о 13, 14 и 15-й поправках
к Конституции, а также о других предметах, требовавших от негров знаний и
мужества. Зато поощрялись такие темы, как секс и религия. Я молчал и не
поднимал глаз на продавца. Его слова извлекли из потаенных глубин тему
отношений между неграми и белыми, и я чувствовал, что стою на краю
пропасти.
- Не бойся, - продолжал он. - Я просто хочу задать тебе один вопрос.
- Слушаю, сэр, - ответил я вежливо, ничего не выражающим голосом.
- Ты голодаешь? - тихо спросил он.
Я смотрел на него, широко раскрыв глаза. Его вопрос перевернул мне
душу, но ответить ему я не мог, не мог я признаться ему, что голодаю и
коплю деньги, чтобы уехать на Север. Я не доверял ему. Но лицо мое не
изменило своего привычного выражения.
- Нет, сэр, что вы, - ответил я, выдавив из себя улыбку. Да, я голодал,
и он знал это, но он был белый, и мне казалось, что признаться ему в этом
позорно.
- По твоему лицу и глазам видно, что ты хочешь есть, - продолжал он.
- Я ем вволю, - солгал я.
- Тогда почему же ты такой худой?
- Наверное, от природы, - солгал я.
- Ты просто боишься.
- Нет, сэр, - снова солгал я.
Я не мог смотреть на него. Отойти бы от прилавка, но ведь он белый, а я
слишком хорошо знал, что, когда белый с тобой говорит, нельзя просто так
взять и уйти от него. И я стоял, глядя в сторону. Он сунул руку в карман и
вытащил долларовую бумажку.
- Вот, возьми и купи себе поесть.
- Не надо, сэр, - сказал я.
- Что за чепуха, - сказал он, - тебе стыдно взять деньги? Какие
глупости! Бери доллар и поешь.
С каждым его словом мне было все труднее взять доллар. Деньги были мне
так нужны, но я не мог даже поднять глаза. Я хотел сказать что-нибудь, но
язык точно прилип к гортани. Хоть бы этот янки отпустил меня! Я боялся
его.
- Что же ты молчишь? - сказал он.
Вокруг нас высились горы товаров, белые покупатели и покупательницы
ходили от прилавка к прилавку. Было лето, и на потолке крутился огромный
электрический вентилятор. Я ждал, когда же белый наконец даст знак, что я
могу идти.
- Ничего не понимаю, - прошептал он. - Сколько классов ты кончил?
- Девять, но, по существу, восемь, - ответил я. - Дело в том, что на
уроках в девятом классе мы по большей части повторяли то, что прошли в
восьмом.
Наступило молчание. Он не требовал от меня столь пространного
объяснения, но я хотел заполнить словами пропасть, которая так откровенно
зияла между нами, я говорил, чтобы вернуть наш фантастический разговор в
привычное для южан русло. На самом-то деле разговор был совсем не
фантастический - меня расспрашивали о моей жизни, но эти вопросы
всколыхнули все мои тайные страхи. Белый янки и не подозревал, сколь
опасны его слова. Иногда человеку бывает нелегко высказать что-то
глубокое, ему самому неясное, ускользающее; но негру трудно говорить о
вещах самых простых, ибо от них зависит его судьба. Например, человеку
хочется выразить, почему его так привлекают звезды, но, когда он думает
только о том, как бы заработать на кусок хлеба, этот кусок хлеба
становится столь же важным, как и звезды.
К прилавку подошел еще один белый, и я вздохнул с облегчением.
- Так берешь доллар? - спросил янки.
- Нет, сэр, - прошептал я.
- Бог с тобой, не хочешь - не надо.
Он расписался в книге, убрал очки. Я положил книгу в сумку и направился
к выходу, дрожа оттого, что белый знает, как я голодаю. С тех пор я
старался с ним не встречаться. Когда я видел его, мне почему-то казалось,
что он - мой враг, так как он знал, что я чувствую, а я мог считать себя в
безопасности на Юге только при том условии, что мои чувства неведомы
белым.
Однажды летним утром я стоял у раковины в углу и мыл очки, только что
отполированные линзы, пол под ногами дрожал от работающих станков. Возле
каждого стоял, согнувшись, белый. В окно слева светило солнце, мастика в
его лучах казалась кроваво-красной, и в этой яркости было что-то
тревожное, зловещее. Приближался полдень, и я уже мечтал, как буду есть
бутерброды с котлетой и пакетик орехов - мои обычный обед. День этот ничем
не отличался от всех других дней, которые я провел здесь, моя линзы, бегая
по поручениям. Я был в ладу с этим миром - насколько может быть с ним в
ладу черный парнишка, живущий на Юге среди белых.
Возможно, именно потому, что день этот ничем не выделялся в череде
других таких же дней, он и сделался особенным, а может быть, белые,
работавшие на станках, обалдели от тупой, однообразной работы и решили
развлечься. Вдруг я услыхал шаги за спиной и обернулся. Рядом со мной
стоял мистер Один - мастер, которому я непосредственно подчинялся. Он,
улыбаясь, смотрел, как я стираю с линз наждачную пыль.
- Как делишки? - спросил он.
- Отлично, сэр! - ответил я с напускной веселостью, быстро войдя в роль
"славного парнишки-негра, такого добродушного и открытого с белыми", - эту
роль я теперь играл с легкостью; правда, в душе я забеспокоился, что
допустил оплошность и сейчас мне достанется.
Он все стоял и не говорил ни слова. Что ему надо? Обычно он так себя не
вел; я хотел взглянуть на него, но боялся.
- Слушай, Ричард, как по-твоему, я тебе друг? - спросил он.
Вопрос таил столько опасности, что сразу на него ответить было нельзя.
Я почти не знал мистера Олина и относился к нему, как относятся все негры
на Юге к белым. Он приказывал, я отвечал: "Да, сэр" - и исполнял
приказание. А сейчас он ни с того ни с сего задает такой вопрос! Мне было
отлично известно, что белые считают себя друзьями негров. Ища ответа,
который бы ничего не значил, я улыбнулся.
- Ну так как, друг я тебе или нет? - настаивал он.
- Мне кажется, - ответил я, приближаясь к краю рва, разделявшего нас, -
я надеюсь, что друг.
- Ну, конечно, я тебе друг, - сказал он с чувством. Я продолжал тереть
линзу, недоумевая, куда же он гнет. Во мне шевельнулось дурное
предчувствие. - Я хочу тебе кое-что сказать.
- Да, сэр, - ответил я.
- Мы не хотим, чтобы ты попал в беду, - начал он. - Ты хороший парень и
всем нам по душе.
- Да, сэр, - сказал я. - А что случилось?
- Будет несправедливо, если ты попадешь в беду, - продолжал он.
- Я что-нибудь не так сделал и кто-то мной недоволен? - спросил я,
лихорадочно пытаясь припомнить все свои прошлые поступки и посмотреть на
них глазами наших белых южан.
- Все может быть, - сказал он и многозначительно умолк. Потом закурил.
- Ты Гаррисона знаешь?
Гаррисон был парнишка-негр моих лет, работал он через дорогу, и
конкурирующей оптической мастерской. Мы с ним здоровались, иной раз
остановимся на минуту поболтать, но ссориться - такого у нас сроду не
было.
- Да, сэр, знаю.
- Так вот, остерегайся его, - сказал мистер Олин. - У него на тебя зуб.
- На меня? Почему?
- Прямо трясется, когда твое имя слышит. Что ты ему сделал?
Я забыл про линзы и не отрывал глаз от мистера Олина, стараясь его
понять. Неужели это правда? Я не верил ни Олину, ни Гаррисону. Негры на
Юге, имевшие работу, обычно были преданы своим белым хозяевам, понимая,
что преданность - лучшее средство сохранить работу. Может быть, Гаррисон
боится, что я мечу на его место? Кто мне друг - белый или негр?
- Ничего я ему не делал, - сказал я.
- Все равно остерегайся этого черномазого, - сказал мистер Один тихо и
доверительно. - Недавно я вышел купить кока-колы, гляжу - у подъезда
Гаррисон поджидает тебя с ножом. Спросил меня, когда ты спустишься. Я,
говорит, с ним разделаюсь. Ты вроде как-то нехорошо обозвал его? Смотри,
нам здесь не нужны драки и кровь.
Я все еще не верил белому, но подумал, что, может, Гаррисон
действительно обиделся на меня за что-то.
- Надо мне с ним поговорить, - подумал я вслух.
- Нет, лучше не надо, - сказал мистер Олин. - Давай кто-нибудь из нас,
белых, с ним поговорит.
- Да с чего все началось? - спросил я, веря и не веря.
- Просто он сказал мне, что проучит тебя, и уже наточил нож. Но ты не
волнуйся, предоставь все мне.
Мистер Олин похлопал меня по плечу и пошел к своему станку. Я всегда
уважал его, он был мастер - большое начальство, он мог приказать мне все
что угодно. Зачем бы ему шутить со мной? Белые редко шутят с неграми.
Значит, то, что он сказал, правда. Я расстроился. Мы, негры, работали с
утра до ночи за несколько жалких грошей и потому были злые и всюду видели
подвох. Может, Гаррисону и в самом деле что-то взбрело в его сумасшедшую
башку. Есть я уже больше не хотел. Надо что-то делать. Белый нарушил лад
между мной и миром, которого я добивался с таким трудом, пока он не
восстановится, я не буду чувствовать себя в безопасности. Да, я пойду к
Гаррисону и открыто спрошу, в чем дело, что я такого сказал, почему он
обиделся. Гаррисон, как и я, черный; не буду обращать внимания на
предостережение белого и поговорю напрямик с парнем того же цвета кожи,
что у меня.
В обед я перешел улицу, вошел в подъезд и разыскал Гаррисона - он сидел
на ящике в подвале, ел бутерброд и читал дешевый журнал. При виде меня он
сунул руку в карман, блеснул его холодный, настороженный взгляд.
- Слушай, Гаррисон, что происходит? - спросил я, остановившись на
всякий случай поодаль. Он посмотрел на меня долгим взглядом, но не
ответил. - Я же тебе ничего не сделал, - продолжал я.
- И я тебе ничего, - пробормотал он, не сводя с меня глаз. - Я никого
не трогаю.
- Но мистер Олин говорит, ты был утром возле мастерской, искал меня, и
у тебя был нож.
- Да нет, - ответил он, и в голосе его послышалось облегчение. - Я
вообще сегодня не подходил к вашей мастерской.
Теперь он не смотрел на меня.
- Зачем же мистер Олин наговорил мне все это? Я на тебя не злюсь.
- Я думал, что ты хочешь пырнуть меня ножом, - стал объяснять Гаррисон.
- Мистер Олин пришел к нам утром и говорит, что ты собираешься убить меня,
как увидишь, так и убьешь. Дескать, я тебя смертельно обидел. Только я
ничего плохого про тебя не говорил. - Он встал, все еще не глядя на меня.
- И я про тебя ничего не говорил.
Наконец он взглянул на меня, и мне стало легче. Мы, два черных парня,
работавшие за десять долларов в неделю, стояли друг против друга и думали,
зачем было белому морочить нас, спрашивали себя, можем ли мы верить друг
другу.
- Ну зачем все-таки мистер Олин сказал, что ты приготовил нож? -
спросил я.
Гаррисон опустил голову и положил бутерброд на ящик.
- Я... я... - он вытащил из кармана длинную блестящую финку, она уже
была открыта. - Я ждал, что будешь делать ты...
Ноги у меня стали ватные, я прислонился к стене, не сводя глаз со
стального лезвия.
- Ты хотел меня зарезать? - спросил я.
- Не ждать же, пока ты зарежешь меня. Мне моя жизнь дорога.
- Ты за что-то на меня злишься? - спросил я.
- С чего ты взял, ни на кого я не злюсь, - смущенно пробормотал
Гаррисон.
Я почувствовал, что был на волосок от смерти. Стоило мне подойти
поближе к Гаррисону, и он подумал бы, что я собираюсь его убить, и всадил
бы в меня нож. Но эка важность - один негр убил другого!
- Слушай, - сказал я. - Не верь ты этому Олину.
- Теперь-то я понял, - ответил Гаррисон. - Он хочет стравить нас.
- Хочет, чтобы мы просто так, за здорово живешь убили друг друга.
- Зачем это ему? - спросил Гаррисон.
Я покачал головой. Гаррисон сел, все еще поигрывая ножом. Я
засомневался. Может, он и вправду злится? Может, ждет, когда я отвернусь,
и всадит мне нож в спину? Вот мука-то!
- Белым забава смотреть, как негры дерутся, - сказал я, выжимая из себя
улыбку.
- Но ты же мог меня убить, - сказал Гаррисон.
- Для белых мы вроде собак, - сказал я.
- Я и не думал тебя убивать, - сказал Гаррисон.
- И я не думал убивать тебя, - сказал я.
Так мы разговаривали, стоя на безопасном расстоянии друг от друга, и в
конце концов решили никому не говорить о нашей встрече. Пусть мистер Олин
не знает, что нам известно, что он хотел втравить нас в драку. Даже если
он на этом не успокоится, мы не будем обращать на его слова внимания. В
час дня, когда я вернулся на фабрику, мистер Один поджидал меня. Вид у
него был важный, лицо озабоченное.
- Видел Гаррисона? - спросил он.
- Нет, сэр, - солгал я.
- Смотри, он подкарауливает тебя с ножом.
Меня душила ненависть, но я и бровью не повел.
- Ты нож купил? - спросил он.
- Нет, сэр, - ответил я.
- Хочешь, возьми мой, - сказал он. - Тебе придется защищаться.
- Не надо, сэр. Я не боюсь.
- Какой же ты дурак, черномазый, - прошипел он. - Я-то думал, у тебя
есть хоть капля соображения! А ты ждешь, пока тот черномазый выпустит тебе
кишки. Он-то взял у своего хозяина нож, чтобы пырнуть тебя! Бери мой нож,
балда, и кончай валять дурака!
Я боялся взглянуть на него; если бы я взглянул ему в глаза, мне
пришлось бы сказать ему, чтобы он оставил меня в покое, что я понял его
замысел, что никакой он мне не друг и, если меня зарежут, он просто
посмеется. Но ничего этого я ему не сказал. Он был мастер и мог выгнать
меня, если я ему не угожу. Он положил открытый нож на табуретку. Нож был
совсем рядом, и я почувствовал непреодолимое желание схватить его и
вонзить Олину в грудь. Но я этого не сделал. Я просто взял нож и положил
себе в карман.
- Ну вот, так-то лучше, - сказал он.
Пока я работал, мистер Олин наблюдал за мной, стоя у своего станка.
Когда я проходил мимо, уходя с работы, он меня окликнул.
- Слушай парень, - начал он, - мы велели этому черномазому Гаррисону
держаться отсюда подальше и не приставать к тебе, понял? Но когда ты
пойдешь домой, я не смогу тебя защитить. Ес