Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Райт Ричард. Черный -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -
тимся в истинную веру, то мы неминуемо умрем во сне, может быть, даже нынешней ночью, и попадем прямо в ад. Прихожане почувствовали важность минуты, и вся церковь подхватила псалом. Неужто их проникновенное, надрывающее душу пение заставит нас уверовать и мы, рыдая, бросимся на колени? Несколько женщин вскрикивали и приплясывали от радости. Запели другой псалом: Не брат мой, не брат мой, Но я стою, ожидая молитвы... Теперь проповедник применил другую уловку: перекрывая своим голосом хор, он произнес нараспев, скорбно и торжественно: - Скажите, присутствуют ли здесь сегодня матери этих юношей? Вместе с другими поднялась и моя мать, взволнованная и гордая. - Прошу вас, добрые, любящие матери, подойдите сюда, - пригласил проповедник. Моя мать проковыляла вперед, смеясь и плача, она надеялась, что уж сегодня-то я наконец вступлю на путь спасения. Женщины окружили своих сыновей, что-то умоляюще шептали. - О добрые, любящие матери, олицетворение Девы Марии у гроба Господня, преклоните же колена и помолитесь за своих сыновей, своих единственных сыновей, - воззвал проповедник. Женщины опустились на колени. Мать схватила меня за руки, и на них закапали жаркие, обжигающие слезы. Я задыхался от омерзения. Нас, мальчишек, загнала в ловушку община, клан, среди которого мы жили и были плоть от его плоти. Ради собственного своего спасения клан просил нас быть с ним заодно. Наши матери стояли коленопреклоненные на виду у всей церкви и молились о нашем согласии. Хор умолк, и проповедник начал пламенную, сплошь в аллегориях проповедь, он говорил о том, как наши матери дали нам жизнь, как лелеяли нас и растили, как проводили у нашей постели бессонные ночи, когда мы болели, они охраняют нас каждый час, каждый миг нашей жизни, лишь мать всегда знает, в чем благо сына. Он попросил прихожан спеть еще один гимн, хор тихо запел, и он протяжно, нараспев призвал: - Пусть мать, которая истинно любит своего сына, приведет его ко мне для крещения. О черт, да будь ты проклят, подумал я. Быстро он все провернул, я такого не ожидал. Мать неотрывно смотрела на меня. - Не противься, сынок, позволь своей матери привести тебя к богу, - с мольбой сказала она. - Я родила тебя на свет, позволь же мне теперь спасти твою душу. Она поймала мою руку, я стал ее вырывать. - Я делала для тебя все, что могла, - прошептала мать со слезами. - Господь слышит каждое ваше слово, - поддержал ее проповедник. Эти спасатели душ шли напролом, без стыда и совести эксплуатируя самые святые человеческие отношения. По сути, клан сейчас спрашивал нас, с ним мы или нет, и, если мы откажемся принять его веру, мы тем самым его отвергнем и поставим себя в положение выродков и отщепенцев... Какая-то мать уже вела своего сломленного, запуганного сына к проповеднику среди ликующих возгласов "аминь" и "аллилуйя". - Ричард, неужели ты совсем не любишь свою старую калеку-мать? - снова прошептала мать. - Не заставляй меня стоять здесь с протянутой рукой! - сказала она, боясь, что я унижу ее перед людьми. Теперь уж не важно было, верю я в бога или нет, не важно, буду ли я лгать, воровать и убивать, теперь речь шла просто о моем уважении к людям, о том, насколько я связан с кланом, и решать надо было мгновенно. "Нет" будет означать, что я не люблю свою мать, и заявить такое в этой маленькой, сплоченной негритянской общине мог только сумасшедший. Мать тянула меня за руку, и я пошел за ней к проповеднику и пожал ему руку, и это рукопожатие символизировало мое согласие принять крещение. Опять пели гимны, молились, снова пели, и так до глубокой ночи. Домой я шел совершенно измочаленный; ничего, кроме глухой ярости и жгучего, невыносимого стыда, я не чувствовал. Но было и что-то похожее на радость от того, что все свершилось, - теперь между мной и общиной уже ничего не стояло. - Мама, а я совсем ничего не чувствую, - честно покаялся я ей. - Не огорчайся, это придет потом, - пыталась успокоить меня мать. Признался я и мальчишкам, и они тоже сказали, что ничего особенного не чувствуют. - А, ладно, главное - это стать членом братства, - говорили они. И вот воскресенье, день нашего крещения. Я надел лучшее, что у меня было, и, обливаясь потом, явился в церковь. Кандидатов в члены общины толпой погнали слушать проповедь, в которой путь спасения был расписан от рождения до смерти. Потом нам велели пройти к алтарю и там выстроили. Облаченный в белую рясу проповедник опустил веточку в огромную чашу с водой и помахал над головой первого обращенного. - Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, - звучным голосом произнес он, помавая мокрой веткой. По лицу мальчишки поползли капли. Он переходил от одного к другому, каждый раз окуная ветку в чашу. Наступил мой черед - как же глупо и неловко я себя чувствовал, как мне хотелось крикнуть ему: "Перестаньте! Ведь это же шарлатанство!" Но я молчал. Мокрая ветка помоталась над моей головой, обрызгав лицо и рубашку, несколько капель упало за ворот, они поползли по спине, как козявки. Меня стало передергивать, я еле сдержался. Но вот и конец. Мне стало легче. Проповедник тряс ветку уже над головой следующего обращенного. Я глубоко вздохнул. Все, крещение мое свершилось. Даже после того, как религиозное братство "дало мне свою правую руку", я продолжал изнывать в воскресной школе от скуки. По сравнению с журнальным чтивом, от которого кровь стыла в жилах, библейские предания казались такими пресными, тягучими. Не один я так думал - многие засыпали в воскресной школе. Наконец самый смелый из нас заявил, что нас просто надули, и мы стали со спокойной совестью прогуливать занятия. В самом конце весны с матерью случился еще один удар. И снова я глядел, как она мучается, слушал ее стоны и ничем не мог ей помочь. Ночи напролет я лежал без сна, вспоминая свое детство в Арканзасе, событие за событием, эпизод за эпизодом восстанавливал мамину жизнь, пытался понять, почему же на ее долю выпало столько незаслуженных страданий, и меня охватывал ужас, какого я никогда не испытывал даже в церкви. Ответа мой ум не находил, но принять эту жизнь я не мог, во мне поднимался протест. В доме произошла еще одна перемена. Мы сильно нуждались, и бабушка с тетей Эдди решили, что дом наш для нас слишком велик, и поселили наверху дядю Тома с семьей - пусть он платит нам хоть сколько-нибудь. Столовую и гостиную превратили в спальни и впервые за все время почувствовали, что у нас стало тесно. Мы начали раздражать друг друга. Дядя Том тридцать лет учительствовал по разным городишкам и, поселившись под одной крышей со мной, принялся втолковывать мне, как неправильно я живу. Я его поучений не слушал, а он возмущался. По утрам меня будил грохот кастрюль и сковородок в кухне - это завтракала семья дяди Тома. Однажды я проснулся от того, что он тихо, но настойчиво звал меня. Я разлепил веки и увидел за приоткрытой дверью кухни смутное пятно его лица. - Сколько на твоих? - послышалось мне. - А? Чего? - пробормотал я спросонок. - Сколько на твоих часах? - повторил он. Я приподнялся и глянул на стул возле кровати, где лежали мои купленные за доллар часы. - Восемнадцать минут шестого, - пробормотал я. - Восемнадцать минут шестого? - переспросил он. - Да, сэр. - А часы точные? - не унимался он. Я устал вчера как собака, не выспался, еще раз глядеть на часы не хотелось, тем более что я сказал ему время более или менее правильное. - Точные, точные, - ответил я, зарываясь головой в подушку. - Если опаздывают или спешат, так самую малость. Наступила тишина. "Ушел", - подумал я. - Что, что ты сказал?! А ну-ка объясни! - раздался злобный крик. Я сел на постели и захлопал глазами, стараясь разглядеть в полутьме выражение его лица. - А чего тут объяснять? - удивленно спросил я. - Все и так ясней ясного. - Неужели я неправильно сказал ему время? Я еще раз посмотрел на часы. - Сейчас уже двадцать минут шестого. - Ах ты, черномазый нахал! - рявкнул он. Я сбросил одеяло, сообразив, что дело плохо. - Чего ты разозлился-то? - спросил я. - В жизни не встречал такого наглеца, такого хама, - брызгая слюной, визжал он. Я спустил ноги на пол, не сводя с него глаз. - Почему ты ругаешься? - спросил я. - Ты спросил у меня время, я ответил - что тебе еще? - "Если опаздывают или спешат, так самую малость", - злобно передразнил он меня. - Я тридцать лет проработал в школе, и никто никогда мне так не дерзил. - Да что я такого сказал? - в изумлении спросил я. - Молчать, нахал! - заорал он. - А то я буду говорить с тобой по-другому. Посмей только рот открыть, возьму розгу и проучу! - Господь с тобой, дядя Том! Что плохого я сказал? Дыхание со свистом вырывалось из его груди, я видел, что он в бешенстве. - Давно по тебе розга плакала, но уж сегодня ты получишь сполна! - пообещал он. Я вскочил и сгреб в охапку одежду, не веря, что все это происходит наяву. Мне объявили войну так неожиданно, что я на миг растерялся. С чего это он, ведь я ему не дерзил! Говорил с ним, как со всеми разговариваю, другие же на меня не обижаются, а он почему-то взвился. Хлопнула дверь - ага, он вышел во двор. Я быстро натянул одежду и к окну, дядя Том стоял возле вяза и ломал длинную тонкую зеленую лозу. Я весь подобрался. Да будь я проклят, если позволю ему прикоснуться к себе этой лозиной. Мы живем в одном доме без году неделя, он меня не растил, не воспитывал. Я работаю, сам себя кормлю и одеваю, все гроши, что зарабатываю, отдаю бабушке на хозяйство. А какой-то чужой человек заявляет, что я, видите ли, нагло с ним разговариваю, и хочет, чтобы я вел себя, как темные забитые негры, которых я видел на плантациях, хочет, чтобы я подобострастно улыбался, не смея поднять головы, и, когда ко мне обращаются, униженно мямлил. Но тут мой здравый смысл запротестовал. Да нет, какая чепуха, мне все это показалось. Не будет он меня бить, только постращать хочет. Он сейчас остынет, одумается и поймет, что дело-то яйца выеденного не стоит. Я сел на краешек кровати и стал ждать. На заднем крыльце застучали дядины шаги. На меня накатила слабость. Да сколько же это будет продолжаться? Сколько еще меня будут бить за какие-то пустяки, вообще ни за что? Мои родственники так меня вышколили, что когда я проходил мимо них, то начинал дергаться, а теперь вот меня собирается сечь человек, которому не понравился мой тон. Я подбежал к комоду, выхватил из ящика пачку стальных бритв, распечатал ее, взял в обе руки по тонкому серо-синему лезвию и приготовился. Дверь открылась. Я из последних сил надеялся, что все это неправда, что этот кошмар сейчас кончится. - Ричард! - холодно и строго позвал меня дядя Том. - Да, сэр? - отозвался я, стараясь не выдать голосом волнения. - Поди сюда. Я вошел в кухню, глядя ему в лицо, руки с зажатыми между пальцев лезвиями я держал за спиной. - Слушаю, дядя Том, что ты от меня хочешь? - спросил я. - Ты не умеешь разговаривать с людьми, хочу тебя научить, - ответил он. - Может, и не умею, только учить тебе меня не придется. - Сейчас ты у меня по-другому запоешь, - пообещал он. - Слушай, дядя Том, бить меня ты не будешь - я не дамся. Кто ты мне? Да никто. Ты меня не кормишь. Я в твоей семье не живу. - Прикуси свой поганый язык и ступай во двор! - рявкнул он. Он не видел лезвий в моих руках. Я бочком проскользнул в дверь и спрыгнул с крыльца на землю. Он сбежал по ступенькам и, подняв прут, пошел на меня. - У меня в руках лезвия! - с угрозой процедил я. - Не подходи - зарежу! Может, и сам порежусь, но уж тебе живому не быть, пусть поможет мне бог! Он остановился, глядя в занимающемся свете утра на мои поднятые руки. Между большим и указательным пальцем я крепко зажал острые, стальные лезвия. - О господи! - ахнул он. - Я вовсе не хотел тебя утром обидеть, - сказал я. - А ты говоришь, я тебе надерзил. Тебе что-то померещилось - и поэтому я позволю бить себя?! Черта с два! - Ты преступник, убийца! - прошептал он. - Хочешь драться - пожалуйста, будем драться. Я согласен. - Ты плохо кончишь, - сказал он, потрясение качая головой и хлопая глазами. - Ну и прекрасно, - сказал я. - Отстань от меня и впредь держись подальше, больше мне ничего не надо. - Тебя повесят, - торжественно провозгласил он. - Ну и пусть, не твое дело. Он молча глядел на меня; видно, он не поверил, что я всерьез, и сделал шаг вперед, испытывая. - Брось лезвия, - приказал он. - Я убью тебя, убью! - закричал я истерически, срывающимся голосом, отступая, и стальные лезвия замелькали в воздухе. Он замер на месте; никогда в жизни он еще не натыкался на такую мрачную решимость. Он ворочал глазами и тряс головой. - Идиот! - вдруг завопил он. - Только тронь - пущу кровь! - предупредил я. Он глубоко вздохнул и вдруг весь как-то сник. - Погоди, гаденыш, сломят и тебя, - пообещал он. - Уж во всяком случае не ты! - Узнаешь, почем фунт лиха! - Только не от тебя! - И это человек, который всего несколько дней назад принял святое крещение! - горестно сказал он. - Плевал я на ваше святое крещение! Мы стояли друг против друга, освещенные светом раннего утра; из-за горизонта показался краешек солнца. Перекликались петухи. Где-то рядом запела пичуга. Наверное, соседи все слышали. Лицо у дяди Тома задергалось, из глаз покатились слезы, губы задрожали. - Жалко мне тебя, парень, - наконец проговорил он. - Лучше себя пожалей, - посоветовал я. - Тебе кажется, ты такой умный, - сказал он, опуская руку, и кончик прута прочертил в пыли длинную дорожку. Он в волнении открывал и закрывал рот. - Но ты прозреешь, - наконец выговорил он, - и дорого заплатишь за свое прозрение. Гляди на меня и учись, как надо жить... Я одержал над ним верх, я это знал, я освободился от него нравственно и эмоционально, но мне хотелось полного торжества. - Нет, я буду глядеть на тебя и учиться, как не надо жить! - бросил я ему в лицо. - Чего ты достиг, чем гордишься? Молчал бы уж лучше и не лез учить других. - С тех пор как дядя ушел из школы, он зарабатывал на жизнь починкой сломанных стульев. - Хочешь, чтобы я тоже латал продавленные сиденья для чьих-то задниц? Ну уж спасибо! Он с силой сжал кулаки, стараясь сдержаться. - Ты пожалеешь о том, что сказал, - тихо проговорил он. Повернулся и медленно стал подниматься на крыльцо - длинный, тощий, сутулый. Я еще долго сидел на ступеньке, дожидаясь, пока уляжется волнение. Потом тихонько прокрался в дом, взял шапку, куртку, книги и пошел на работу - исполнять прихоти и капризы белых. 7 Лето. Ясные, жаркие дни. Меня по-прежнему терзает голод. Встречаясь друг с другом в коридорах нашего набитого битком дома, мы молчим. Молчим за завтраком, за обедом, слышатся только застольные молитвы. Мать медленно поправляется, но теперь уже ясно, что она останется инвалидом до конца дней своих. Смогу ли я учиться в школе, когда начнутся занятия? Одиночество, чтение. Поиски работы. Смутная надежда поехать на Север. Но что будет с матерью, если я оставлю ее в этом ужасном доме? И как я буду жить в чужом городе? Меня одолевали сомнения, страх. Приятели покупали себе костюмы с длинными брюками за семнадцать-двадцать долларов, для меня это было недоступно, недостижимо. Так я жил в 1924 году. Кто-то мне сказал, что неподалеку, на кирпичной фабрике, есть работа, и я пошел узнать что и как. Я был щуплый, не весил и ста фунтов. В полдень я отправился на фабрику, прошел мимо отвалов сырой, пахнущей свежестью глины, увидел тачку, наполненную сырыми кирпичами, которые только что выдала формовочная машина. Я взялся за ручки, но еле приподнял тачку: она весила, наверное, раза в четыре больше, чем я. Эх, был бы я покрепче, посильнее! Я спросил насчет работы, и мне сказали, что нужен водонос. Я тут же побежал в контору, и меня взяли. Под горячим солнцем я таскал цинковое ведро с водой от одной группы негров-рабочих к другой: платили мне доллар в день. Рабочий подносил ковш к губам, делал глоток, полоскал рот, сплевывал, а затем пил воду большими, медленными глотками, и пот с его лица капал в ковш. А я шел дальше, выкрикивая: - Воды, кому воды? И кто-нибудь звал меня: - Эй, парень, сюда! То проваливаясь в ямы, то карабкаясь вверх по скользкой глине, я нес ведро воды и чуть не падал от усталости, от голода меня шатало, я то и дело останавливался перевести дыхание. В конце недели деньги исчезали, как в прорве, в наших домашних расходах. Немного погодя меня перевели на другую работу, уже за полтора доллара в день. Я должен был ходить вдоль бесконечных штабелей, выбирать треснувшие кирпичи и складывать их в тачку; когда тачка наполнялась, я сбрасывал кирпичи в пруд с деревянного помоста. Все бы было ничего, если бы не собака. Собака принадлежала владельцу фабрики, она бегала мимо глиняных отвалов, грозно рыча и кидаясь на рабочих. Ее много раз били, рабочие-негры часто бросали в нее кирпичами. Когда собака появлялась, я тоже хватал кирпич и швырял в нее; собака отбегала, но тут же снова показывала клыки, готовясь вцепиться в меня. Многих рабочих она перекусала, все просили хозяина привязать ее, но он отказывался. Однажды я катил тачку к пруду, и вдруг что-то острое вонзилось мне в бедро. Я взвился от боли, собака отскочила на несколько футов, грозно рыча. Я прогнал ее и спустил штаны, на боку краснели глубокие следы от ее зубов, лилась кровь. Боли я не боялся, но боялся заражения. Я пошел в контору рассказать, что собака хозяина меня укусила. Там сидела высокая белая блондинка. - Чего тебе? - спросила она. - Мне бы повидать хозяина, мэм. - Зачем он тебе? - Меня укусила его собака, мэм, я боюсь, она бешеная. - Куда она тебя укусила? - В ногу, - солгал я, стесняясь сказать правду. - Покажи. - Нет, мэм, не могу. А где хозяин? - Хозяина нет, - сказала она и снова принялась стучать на машинке. Я вернулся на работу, но время от времени осматривал укушенное место - оно распухло. Днем ко мне подошел высокий белый мужчина в легком белом костюме, соломенной шляпе и белых ботинках. - Это тот самый черномазый? - спросил он у мальчишки-негра, показывая на меня. - Да, сэр. - А ну, черномазый, подойди сюда. Я подошел. - Говорят, моя собака тебя укусила, - сказал он. - Да, сэр. Я приспустил штаны. - Хм-м, - промычал он и засмеялся. - Ну, от собачьего укуса черномазому вреда не будет. - Нога вон распухла, болит, - сказал я. - Если не пройдет, скажешь мне. Но я еще сроду не видел, чтобы собачий укус повредил черномазому. Он повернулся и зашагал прочь, а рабочие подошли ко мне, и мы вместе смотрели, как он молодцевато идет среди штабелей сырого кирпича. - Вот сукин сын! - Сволочь! - Ничего, отольются кошке мышкины слезки! - Да разве на белого управу найдешь! - А ну прекратить митинг! - крикнул мастер. Мы покатили наши тачки. Один из парней подошел ко мне. - К доктору-то сходи. - Денег нет. К счастью, дня через два опухоль и краснота исчезли. Лето подходило к концу, и фабрика закрылась, я снова остался без работы. Прослышал, что требуются мальчики отыскивать и подносить м

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору