ли свои кружки на стол, а  миссис  Уилсон  прижала  руки  к  груди  и
шептала с восхищением:
     - Господи!

              Эй, друзья, помчимся бурей по равнинам и горам!
              И добычу и невзгоды мы поделим пополам.
              Вместе мы ускачем в горы, вместе гибель встретим мы.
              Лучше смерть, чем цепи рабства, лучше смерть, чем мрак тюрьмы.

     - Вот это песня, - хрипло сказал Артур, садясь и протягивая  кружку  за
пивом. - Она помогает человеку, когда работе конца не видно.
     После этого Питеру захотелось  расшевелить  компанию.  Он  был  слишком
занят пивом, чтобы зря тратить время на шотландские песни, но он помнил  две
строки из  стихотворения  Адама  Линдсея  Гордона  и  повторял  их  почти  с
благоговейным трепетом.
     Они пришли ему в голову, как раз когда он наливал  пиво  из  бутылки  в
кружку. Вдруг он застыл с обоими предметами в руках, уперся глазами в  стену
и с чувством продекламировал низким голосом:

                Между небом и водой Клоун поравнялся с ней,
                И, столкнувшись, загремели наши стремена.

     Закончив, он с секунду продолжал стоять, неподвижно глядя в стену.
     Артур сморщился и задумчиво посмотрел на него.
     - Он все еще скачет верхом на Клоуне, - заключил он и сосредоточил свое
внимание на кружке.
     Оправившись после этого краткого экскурса в поэзию, Питер  почувствовал
потребность объяснить продекламированные им строчки.
     - Понимаете, что это значит, да? До некоторых ребят стихи  не  доходят.
Клоун здорово берет препятствия. Он разгоняется и, как птица, летит над ямой
с водой, понятно? Другая лошадь прыгнула раньше, а Клоун сразу за  ней  и  в
прыжке догнал. Вот что  значит  "между  небом  и  водой".  Они  одновременно
касаются земли. Ну, другая лошадь перепрыгивает яму с трудом и почти падает,
тут они  сталкиваются.  Клоун,  видно,  здорово  натренированная  лошадь,  с
хорошими ногами... Хотел бы познакомиться с парнем, который это сочинил.
     Он проглотил кружку пива и крякнул, глядя на пустую посудину.
     Принц так распелся, что его трудно было остановить. Он пел  "Кольцо  на
полу бара", "Товарный вагон" и "Что ты мне купишь, папа?".
     После каждой песни по лицу миссис Уилсон ручьем текли слезы.
     - Какая красивая песня, правда? - рыдала она.  -  Вы  еще  знаете?  Еще
какие-нибудь песни?
     - Конечно, миссис Уилсон, я их  очень  много  знаю,  -  говорил  Принц,
скромно опуская голову. - Где бы я ни бывал - стараюсь запомнить песенку.
     -  Вы  не  знаете  "Роковую  свадьбу"?  -  спросила  она,  с   надеждой
наклонившись к нему.
     - Нет, этой я не знаю, миссис Уилсон, но я ее выучу. Обязательно.  Зато
я знаю другую: "Мамочка, в раю со мною  будут  ангелы  играть?".  Хотите  ее
послушать?
     - Ну конечно! - воскликнула миссис Уилсон. - Такое хорошее название.  -
Она повернулась к Питеру и Артуру, которые горячо спорили о том, кто  больше
потянет - волы или лошади.
     - Потише, вы! - потребовала она. - Принц сейчас  споет  хорошую  песню.
Доспорите потом. Начинайте, Принц!
     Питер опустил руку, которой он  энергично  размахивал  в  подтверждение
своих доводов, и подчинился.
     - Ладно, валяй, Принц! - Он откинулся на спинку стула, слегка покачивая
головой. - Спускай тормоза, - пробормотал он.
     Принц встал и объявил название песни: "Мамочка, в  раю  со  мною  будут
ангелы играть?"
     Он склонился над своей гармоникой, которая жалобно заныла  у  него  над
грудью, потом выпрямился, тряхнув головой, отбросил волосы назад и  запел  в
нос:
                    Во дворе, где детвора весело играла,
                    Девочка на костылях в стороне стояла.
                    Как манил к себе бедняжку их веселый гам!
                    - Уходи, - сказали дети, - ты мешаешь нам! -
                    Тихой ночью ангел божий девочку унес,
                    И на мертвых губках словно трепетал вопрос:

     Тут Принц дрожащим голосом запел припев:

                    - Мамочка, в раю со мною
                    Будут ангелы играть?
                    Иль за то, что я калека, захотят меня прогнать?
                    Здесь мне дети говорили: "Уходи, не смей мешать..."
                    Мамочка, в раю со мною будут ангелы играть?

     Когда Принц уселся, уверенный в том, что сейчас посыплется град похвал,
Питер встал, чуть пошатываясь, потом выпрямился и ударил кулаком  по  столу,
выставив упрямый подбородок с блестящей бородой.
     - Песня жалобная, что надо, да только ее не следовало бы петь при  этом
малыше. - Он драматически ткнул пальцем в мою сторону. - Это  не  подходящая
для него песня. - Затем  повернулся  и  наклонился  ко  мне:  -  Не  обращай
внимания, Алан. - Питер тяжело сел и налил себе пива. - "Между небом и водой
Клоун поравнялся с ней..." - пробормотал он.
     Его вспышка поразила меня. Я  никак  не  связывал  содержание  песни  с
собой. Меня растрогала несчастная маленькая девочка, и я жалел, что не  могу
поиграть с ней. Слушая голос Принца,  я  мысленно  раздавал  оплеухи  детям,
которые не хотели с ней играть. Меня удивило, что девочка сама не  сумела  с
ними справиться, и я решил, что она, видно, была очень  мала.  Но  мне  и  в
голову не приходило сравнивать себя с нею - это было бы нелепостью.
     Принц рассердился на Питера. Как  раз  когда  он  приготовился  внимать
возгласам одобрения, Питер обругал его.
     - Что тут плохого? - сказал он возмущенно Артуру. - Это хорошая  песня.
Алан знает, что он калека, верно? И мы знаем.
     Артур встал и, наклоняясь через стол к Принцу, сказал ему тихо:
     - Вот тут ты ошибаешься, Принц; он не знает, что  он  калека.  -  Артур
выразительно взмахивал пальцем после каждого слова. - Он никогда  не  узнает
этого, даже если проживет сто лет.
     Артур  выпрямился,  задрал  подбородок  и,  плотно  сжав  губы,  строго
взглянул на Принца, как бы ожидая его возражения,  но  Принцу  стало  не  по
себе. Он сник, и это смягчило Артура.
     - Я не говорю, что это плохая песня, - продолжал  он,  -  но  нужно  ли
растолковывать ему, что думают о нем дураки?
     Принц согласился, что лучше мне этого не растолковывать.
     - Господи! - воскликнула миссис Уилсон, слышавшая этот  разговор.  -  Я
всегда говорю, что лучше не знать о своих болезнях. Люди, у которых рак  или
еще что страшное... Просто ужас!
     Артур задумчиво поглядел на нее, потом пожал плечами и сказал Принцу:
     - Спой нам еще песню. Что-нибудь этакое бодрое, а?  Ты  не  знаешь  эту
песню про Бен Холла? Вот это был человек! Спой ее.
     - Я не знаю слов, Артур. Ты начало не помнишь? Артур  набрал  в  легкие
воздух и прижал подбородок к груди.
     - "Только богатым был страшен разбойник Бен Холл", - запел он дрожащим,
неуверенным голосом, потом остановился и вытер рот тыльной стороной  ладони.
- Дальше я не знаю. Но это чертовски хорошая песня. Ты должен ее выучить.
     - Спойте, пожалуйста, "На стене повешен чей портрет?", - просила миссис
Уилсон.
     - Белиберда, - проронил Артур  с  презрением  и  торопливо  допил  свою
кружку.
     - Я слышал эту песню на концерте в Балунге, - сказал один из лесорубов.
- Хлопали и кричали так, что стены чуть не обвалились.  Парень,  который  ее
пел, специально приехал из Мельбурна. Я забыл его фамилию, но говорили,  что
он известный певец. Знаете, ему за каждую песню платили.
     - Я знаю два куплета, -  сказал  Принц.  -  Сейчас  попробую  вспомнить
мотив. Один раз я ее пел, но... Как она поется?
     Склонив голову набок и закрыв глаза, он прислушивался к звукам, которые
издавала гармоника, потом вдруг улыбнулся и кивнул головой:
     - Все в порядке, вспомнил.
     - Тише там! - Миссис Уилсон взглянула в сторону Питера и Теда,  которые
разговаривали оба сразу, не слушая друг друга.
     - Это седло было немного потрепанное, подпруга никуда не годилась, но я
бросил его  в  повозку...  -  Голос  Теда  звучал  так,  словно  он  сообщал
величайшие тайны.
     - Я за своего Серого отдал пять фунтов, - перебил Питер, держа кружку в
нескольких дюймах ото рта и пристально  глядя  сквозь  нее  на  стену.  -  И
проскакал на нем двадцать миль в ту ночь...
     - Это было седло из Квинсленда, - продолжал Тед, наливая себе пива.
     - А коньку моему хоть бы что... - упорствовал Питер.
     - Я купил новую подпругу... - не сдавался Тед.
     - Даже не вспотел, - произнес Питер, обращаясь к стене.
     - Ну, и после этого... -  Тед  дошел  до  критического  момента  своего
повествования.
     - Заткнитесь вы оба, - сказал Артур, - хозяйка хочет послушать песню.
     Питер и Тед посмотрели на Артура, как на назойливого чужака.
     - Какого чер... - начал Тед.
     - Принц сейчас споет новую песню.
     - Давай начинай, - добродушно согласился Питер и, откинувшись назад  на
своем стуле, уставился в потолок. - Мы слушаем.
     Принц запел: - Отчего, скажи, ты плачешь, детка? Папу огорчать тебе  не
жаль? Отчего теперь смеешься редко? Расскажи, голубка, про свою печаль.

                    - Ты хороший, папа, - девочка сказала, -
                    В целом мире лучше папы нет.
                    Только, если любишь, ты мне правду скажешь:
                    На стене повешен чей портрет?

     Все  мы  внимательно  слушали  Принца.  Даже  Питер  повернулся,  чтобы
смотреть на него, и с большим жаром подхватил припев.

                    В этой темной раме улыбалась мама,
                    А теперь я вижу - в ней чужая  дама.
                    Улыбалась мама лучше и нежней,
                    А чужая дама не сравнится с ней.

     Когда Принц начал новый куплет, миссис Уилсон тихонько заплакала.

                    - Дорогая детка, будет новой мамой
                    Та, что, улыбаясь, смотрит на тебя.
                    Ты играть с ней будешь, ты ее полюбишь,
                    Чтоб не огорчать меня.

     Артур выпил две кружки пива, пока Принц  пел,  и,  когда  он  закончил,
мрачно заявил мне:
     - Человек, который женится второй раз, - сумасшедший.
     Я устал и уснул на стуле под звуки песен. Когда  Питер  разбудил  меня,
все уже разошлись.
     - Пробудись, - сказал он тоном  священника,  начинающего  проповедь.  -
Пробудись и пойдем со мной.
     Мы вышли и направились к навесу, где он уже приготовил нам постель.
     Я поскорее залез на мешки, но Питер продолжал стоять, держась за  столб
и покачиваясь. Вдруг он поднял голову и продекламировал в ночь:

                Между небом и водой Клоун поравнялся с ней,
                И, столкнувшись, загремели наши стремена.


ГЛАВА 29

     Отцу  хотелось  знать  все  о  моей  поездке  с  Питером.  Он  подробно
расспрашивал о  людях,  с  которыми  мне  довелось  встретиться,  и  о  том,
разговаривал ли я с ними. Когда  мать  попыталась  выразить  слабый  протест
против такого обилия вопросов, отец заставил ее замолчать словами:
     - Я хочу знать, может ли он быть самостоятельным.
     Мой восторженный рассказ о выносливости лошадей, о том, как они  тащили
нагруженные дроги, ни  разу  не  ослабив  постромки,  доставил  ему  большое
удовольствие.
     - Да! Хорошая упряжка, что и говорить, - заметил он. - У Питера недаром
лошади породы марло - крепкие, никогда не подведут.
     После недолгого молчания он спросил:
     - Он давал тебе править?
     В ожидании моего ответа отец отвел глаза в сторону, а его руки  застыли
на столе.
     - Да, - сказал я.
     Он просиял и кивнул головой, улыбаясь своим мыслям.
     - Пара рук - вот что главное, - пробормотал он, думая о своем,  -  пара
умелых рук...
     Он знал, как нужны крепкие умелые руки, чтобы править лошадью.
     Я живо помнил ощущение лошадиного прикуса  на  туго  натянутых  вожжах,
ощущение силы, которой лошади, таща свой тяжелый груз, казалось, делились со
мной, - эта сила так и вливалась в меня через поводья.
     "Когда лошадь напрягается, все твои силы  уходят  в  вожжи",  -  как-то
сказал отец, но я этого не находил.
     "Нечего горевать, что ты не можешь ездить верхом, - сказал он, -  уметь
хорошо править упряжкой - большое дело".
     Впервые за несколько лет отец упомянул о том,  что  верховая  езда  для
меня недоступна. После возвращения из больницы я  говорил  о  верховой  езде
так, как будто через какие-нибудь несколько недель я уже  буду  носиться  на
норовистом скакуне. Отец не любил разговоров на эту тему. Он  всегда  упорно
отмалчивался,  когда  я  просил  посадить  меня  на   лошадь,   но   наконец
почувствовал необходимость объясниться начистоту. Он сказал, что  я  никогда
не смогу ездить верхом, - во всяком  случае,  до  тех  пор,  пока  не  стану
взрослым и не научусь ходить без костылей.
     Он положил мне на плечо  руку  и  говорил  очень  серьезно,  как  видно
придавая большое значение тому, чтобы я его понял как следует:
     - Когда едешь верхом, бока лошади сжимаешь ногами. Если  переходишь  на
рысь, то тяжесть тела переносишь на стремена. Парню со здоровыми ногами  это
нетрудно... У него, разумеется, должно быть чувство равновесия. Он сливается
с лошадью как бы в одно целое. Но ты не можешь  сжать  ногами  бока  лошади,
Алан. С твоими ногами ты можешь добраться куда нужно, но для  верховой  езды
они не годятся. Так что брось думать об этом. Мне хотелось,  чтобы  ты  умел
ездить верхом, и маме - тоже. Но, видно,  не  судьба...  Так  часто  бывает:
человеку хочется сделать и то и другое, но он не может.  Я  хотел  бы  стать
таким, как ты, но не могу, а ты хочешь ездить верхом, как я, но  не  можешь.
Вот нам обоим и не повезло.
     Я молча слушал его, но мне не верилось, что это правда.  Меня  удивило,
что он сам верит в свои слова. Всегда он бывал прав,  а  сейчас  он  впервые
ошибся.
     Я  твердо  решил  научиться  ездить  верхом  и  даже  в  ту  минуту   с
удовольствием представлял себе,  как  счастлив  будет  отец,  когда  в  один
прекрасный день я прогарцую мимо нашего дома на скакуне  с  круто  изогнутой
шеей и лошадь будет грызть удила, чувствуя, как твердо я держу поводья.
     У одного из ребят в школе был арабский пони, по кличке "Звездочка". Это
был белый пони с длинным волнистым хвостом и быстрым ритмичным ходом. У него
были сильные, сухощавые ноги, и ступал он по земле, как  будто  стараясь  не
обременять ее своим весом.
     Я видел в Звездочке верх совершенства. И другие ребята  в  школе  имели
своих пони, но тем было далеко до Звездочки. Когда ребята скакали вперегонки
- а это бывало часто, - я с удовольствием смотрел,  как  Звездочка  выходила
вперед, и восхищался ее резвостью.
     Боб Карлтон, хозяин Звездочки, худой, рыжий парнишка, охотно  беседовал
со мной о своем пони: моя восторженность поощряла его к хвастовству.
     - Я на Звездочке кого хочешь обгоню, - говорил он, и  я  с  готовностью
соглашался.
     Каждый день во время  большой  перемены  он  ездил  поить  Звездочку  к
водоему у дороги, за четверть мили от школы.  Эта  обязанность  была  ему  в
тягость, так как из-за нее он не мог участвовать в играх на школьном  дворе,
но его с детства приучили заботиться о своей лошади.
     Однажды я предложил Бобу вместо него съездить к водоему на Звездочке, и
он охотно согласился.
     - Идет, - сказал он с радостью.
     Боб всегда ездил туда без седла, но на этот раз он оседлал Звездочку  и
посадил меня на спину пони с напутствием дать ему  полную  волю,  и  он  сам
домчит меня до водоема и обратно, даже если я не дотронусь до поводьев.
     Я и сам это понимал и решил держаться обеими руками за луку  седла,  не
заботясь о поводьях.
     Когда я уселся в седло и Боб укоротил стремена, я  нагнулся,  приподнял
руками "плохую" ногу и засунул ступню в стремя до подъема так, чтобы ее  вес
не обременял меня. То же самое я проделал с "хорошей" ногой, но она не  была
так сильно парализована, и оказалось, что я могу даже  слегка  опираться  на
нее.
     Затем я взял поводья и, не выпуская их, сжал руками луку  седла.  Я  не
мог дергать  за  поводья,  но,  когда  Звездочка  поворачивала  голову,  они
натягивались, и мне казалось, что я сам управляю ею.
     Пони проворно выбежал из ворот на дорогу и повернул в сторону  водоема.
Я думал, что буду чувствовать себя в седле уверенно и устойчиво, но  ошибся.
От напряжения у меня начали  болеть  пальцы.  Опасаясь  упасть,  я  не  смел
выпустить луку седла, откинуться и сесть посвободнее. Меня охватили  стыд  и
злость, - злость на свое бессильное тело.
     Добравшись до водоема, Звездочка погрузила  морду  глубоко  в  воду.  Я
посмотрел на ее шею, круто опускающуюся от луки седла, и, положив одну  руку
на круп пони, откинулся назад, чтобы не смотреть в водоем.
     Пони пил, шумно втягивая  воду,  но  через  минуту  поднял  голову  над
поверхностью воды и, прижав уши, стал всматриваться в лужайку по ту  сторону
водоема.
     Каждое его движение  запечатлевалось  в  моем  мозгу  с  необыкновенной
ясностью. Вот я совершенно самостоятельно еду на пони;  вот  так  пони  пьет
воду, вот какой у него на спине всадник, а вокруг никого нет; вот что значит
ездить верхом.
     Я поглядел вниз, на землю, на разбросанные там и сям камни,  о  которые
может удариться костыль, на грязь вокруг водоема, в  которой  костыль  может
поскользнуться. Сейчас все это уже не страшно для меня. Когда  я  верхом  на
пони, эти препятствия уже не существуют и нечего о них думать.
     Высокая  трава,  в  которой  запутываются  костыли,   крутые   подъемы,
вызывающие одышку, твердая неровная земля - сейчас я думал о них  отвлеченно
и спокойно, радуясь, что все это теперь не может привести  меня  хотя  бы  в
минутное отчаяние.
     Пони снова начал пить. Я наклонился вперед и дотронулся рукой до нижней
части его горла, чтобы почувствовать, как  там,  пульсируя,  проходит  вода,
которую он глотает. У него были крепкие мышцы  и  большое  сердце.  Я  вдруг
ощутил страстную и отчаянную любовь к нему.	-
     Напившись, он повернулся, и я чуть не слетел на  землю,  но  страх  мой
исчез. Я сжал руками луку седла и спокойно доехал до школы. Пони шагал  подо
мной без малейшего усилия, без всякого напряжения, и мне казалось,  что  его
ноги - мои.
     Боб снял меня с седла.
     - Ну, как бежала Звездочка? - спросил он.
     - Хорошо, - ответил я. - Завтра снова поеду, ее поить.


ГЛАВА 30

     Каждый день я ездил на Звездочке к водоему. Я сам взнуздывал  и  седлал
ее, потом отводил к Бобу, он помогал мне сесть верхом и ставил мои костыли у
стены школы.
     Через несколько недель я освоился в седле настолько,  что  уже  мог  не
думать все время о том, как бы не упасть. Я сидел свободнее  и  уже  не  так
цеплялся за луку.
     Но по-прежнему я не мог справиться с поводьями. Я не  мог  ни  сдержать
пони, ни направить в ту или иную сторону. Бродя по зарослям или  путешествуя
в своей коляске, я обдумывал, как с этим быть. Вечером, прежде чем  заснуть,
я изобретал седла с движущимися ручками,  со  спинками,  как  у  стульев,  с
ремнями, чтобы привязывать ноги к бокам лошади, но, сидя на спине Звездочки,
понимал, что все это бесполезно. Я должен научиться держаться  в  седле,  не
прибегая к помощи ног, постичь искусство ездить верхом не держась!
     За несколько ярдов от водоема я начинал  погонять  пони,  побуждая  его
идти легкой рысью, постепенно увеличивал это расстояние и довел его в  конце
концов до сотни ярдов.
     Такая езда доставляла мне мало приятного. Меня  сильно  подбрасывало  в
седле, а смягчать толчки, пружиня ногами, я не мог.
     Ребята наблюдали за моей верховой ездой, но не смеялись  надо  мной.  Я
все делал по-своему, и они привыкли  к  этому.  Держался  я  в  седле  очень
неустойчиво и легко мог свалиться. Однако, заметив, что я не  боюсь  упасть,
они потеряли к этому интерес.
     Ребята, имевшие своих пони,  часто  возвращались  домой  галопом.  Меня
удивляла легкость, с какой они держались в седле. Нетерпеливое  желание  как