а вашем месте, - сказал я ему.
     Стоял сентябрь, школа была закрыта на неделю, и у меня были каникулы. Я
поехал в своей коляске за  упряжкой  Питера:  мне  хотелось  посмотреть  его
пятерых лошадей на водопое. Он отнес ведро двум  коренникам,  а  я  сидел  и
наблюдал за ним.
     - Почему? - спросил он.
     - Тогда я увидел бы девственные заросли.
     - А ну, не торопись! - крикнул он лошади, обнюхивавшей  ведро,  которое
он поднес к ее морде. Лошадь начала шумно пить.
     - Я свезу тебя туда, - сказал Питер.  -  Мне  нужен  хороший  парень  в
помощники. Я возьму тебя с собой, если только ты захочешь.
     - Правда? - спросил я, не в силах скрыть волнение.
     - Разумеется, - ответил он. - Узнай у своего  старика,  можно  ли  тебе
поехать.
     - Когда вы выезжаете?
     - Завтра ровно в пять утра. Будь у моего дома к этому времени.
     - Хорошо, мистер Маклеод, - сказал я. - Спасибо, мистер Маклеод. Я буду
у вас в пять утра.
     Дальнейшие подробности меня не интересовали. Я помчался домой  со  всей
скоростью, на которую были способны мои руки.
     Когда я рассказал отцу и матери, что мистер Маклеод обещал взять меня с
собой в заросли, отец удивился, а мать спросила:
     - Ты уверен, что он это серьезно, Алан?
     - Да, да, - быстро ответил я. - Он  хочет,  чтобы  я  помогал  ему.  Мы
настоящие товарищи. Он сам сказал это. Он велел мне спросить папу, можно  ли
мне поехать.
     - Что он тебе говорил? - обратился ко мне отец.
     - Он сказал, чтобы я был у  его  дома  завтра  в  пять  утра,  если  ты
позволишь мне ехать.
     Мать вопросительно посмотрела на отца, и он ответил на ее взгляд:
     - Да, я знаю, но все это оправдается в конце концов.
     - Не так страшна поездка, как пьянство и ругань, - сказала мать.  -  Ты
сам знаешь, что бывает, когда люди живут подолгу в зарослях.
     - Ругани и водки  там  будет  сколько  хочешь,  -  согласился  отец.  -
Сомневаться в этом не приходится. Но  это  ему  не  повредит.  Как  раз  тот
паренек,  который  никогда  не  видел  пьяных,  сам  начинает  пить,   когда
вырастает. То же самое и с руганью:  мальчик,  не  слышавший  сквернословия,
став взрослым, ругается как извозчик.
     Мать взглянула на меня и улыбнулась.
     - Так ты собираешься покинуть нас, да? - заметила она.
     - Только на неделю. - Я чувствовал себя виноватым. -  А  когда  вернусь
домой, все расскажу вам.
     - Говорил мистер Маклеод что-нибудь насчет еды? - спросила она.
     - Нет, - ответил я.
     - Что у тебя есть дома? - Отец посмотрел на мать.
     - Кусок солонины к ужину.
     - Положи его в сумку вместе с двумя караваями хлеба. Этого ему  хватит.
Чай у Питера будет.
     - Мне надо выехать из дому в четыре, - сказал я. - Опаздывать нельзя.
     - Я тебя разбужу, - пообещала мать.
     - Помогай Питеру во всем, в  чем  сможешь,  сынок,  -  сказал  отец.  -
Покажи, какова наша порода. Разжигай костер,  пока  он  кормит  лошадей.  Ты
многое можешь сделать.
     - Я буду работать, - сказал я. - Еще как буду! Честное слово!
     Матери не пришлось будить меня. Я услышал скрип  половицы  в  коридоре,
когда мать вышла из спальни. Вскочив с кровати, я зажег свечу. Было темно  и
холодно, и почему-то мне было не по себе.
     Когда я вышел на кухню, мать уже разожгла печку и готовила мне завтрак.
Я торопливо заковылял в комнату к Мэри и разбудил ее.
     - Не забывай кормить птиц. Хорошо, Мэри? - попросил я. - Выпускай  Пэта
полетать впять часов. У опоссума много свежих листьев, но ты давай ему хлеб.
Тебе придется поменять всем воду сегодня, потому что я забыл. Попугай  любит
чертополох, у нас за конюшней растет куст.
     - Ладно, - пообещала она сонным голосом. - А который час?
     - Без четверти четыре.
     - Господи! - воскликнула она.
     Мать изжарила яичницу, и я, чуть не давясь в спешке, стал глотать ее.
     - Не надо так спешить, Алан.  У  тебя  еще  много  времени.  Ты  хорошо
умылся?
     - Да.
     - И за ушами?
     - Да, и шею.
     - Я кое-что приготовила тебе с собой в  маленьком  мешочке.  Не  забудь
каждое утро чистить зубы солью. Щетка в  мешочке.  Я  положила  тебе  старые
штаны. Ботинки у тебя чистые?
     - Как будто.
     Она посмотрела на мои ноги.
     - Нет. Сними их, я почищу.
     Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с  водой.  Пока
она начищала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не  терпелось
отправиться в путь. Мать начистила их до блеска и помогла мне обуться.
     - Я ведь научила тебя завязывать шнурки бантиками,  -  сказала  она.  -
Почему ты всегда делаешь узлы?
     Она принесла два мешочка из-под сахару под навес,  где  я  держал  свою
коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для  ног  и
привязывал костыли.
     Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со  старого  эвкалипта
слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано,  и  меня  волновал
этот новый день, еще не испорченный людьми, полный сонной тишины.
     - Никто на свете еще не встал, правда? - спросил я.
     - Да, ты сегодня встал первый в целом мире, - сказала мать. - Ты будешь
умницей, хорошо?
     - Хорошо, - пообещал я.
     Она открыла ворота, и я на  самой  большой  своей  скорости  выехал  со
двора.
     - Не так быстро! - раздался голос из темноты.
     Под деревьями темнота обступила  меня  стеной,  и  я  замедлил  ход.  Я
различал верхушки  деревьев  на  фоне  неба  и  узнавал  каждое  из  них  по
очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал,  где  лучше  ее  пересечь  и
какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков пути.
     Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так,  как  мне
заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной.  Все,  что  я
делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера  Маклеода
было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.
     Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться  быстрее,  и,
когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.
     Свернув к дому,  я  услышал  удары  копыт  о  пол  конюшни,  выложенной
булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел  их  глазами
слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна  овса  летели
из  ноздрей  фыркающих  лошадей,  дверь  конюшни  громыхала,  когда  лошадь,
проходя, задевала ее. Я слышал  голос  Питера,  покрикивавшего  на  лошадей,
собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.
     Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще  темно,  и
он не сразу узнал меня. Он уронил  постромку,  которую  держал  в  руках,  и
подошел к коляске, разглядывая меня.
     - Это ты, Алан? Гром меня разрази, что  ты  здесь  де...  Черт!  Уж  не
собираешься ли ты ехать со мной, а?
     - Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что  я
его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.
     - Конечно, звал, я тебя давно уже жду.
     - Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.
     - Верно, - пробормотал он и вдруг задумался. - Твой старик сказал,  что
тебе можно ехать?
     - Да, - заверил я его. - И мама. У меня и еда с собой.  Вот  она.  -  Я
поднял мешок, чтобы показать Питеру.
     Он улыбнулся мне сквозь бороду.
     - Я с этим разделаюсь нынче вечером. - Потом другим тоном: -  Подтолкни
свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге. - Лицо его  вновь
стало серьезным. - Это точно, что старик разрешил тебе ехать?
     - Да, - повторил я. - Он хочет, чтобы я поехал.
     - Ладно. - Питер повернулся к лошадям. - А ну, отойди!  -  крикнул  он,
положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с  земли
постромку.
     Я поставил коляску под навес и стоял, следя за ним и держа в руках своп
два  мешка,  как  новичок-путешественник,  собирающийся  впервые  сесть   на
пароход.
     Дроги представляли собой тяжелую деревянную телегу с широкими железными
ободьями  на  колесах,  с  тормозами  из   эвкалиптовых   брусьев,   которые
приводились в действие торчавшим сзади рычагом.  Дерево,  из  которого  были
сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог  не
было, но на каждом из четырех  углов  возвышался  тяжелый  железный  прут  с
петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог состояло
из массивных, неплотно  пригнанных  досок,  которые  грохотали  на  неровной
дороге. Гремели и  колья,  лежавшие  на  них.  Дроги  были  с  двумя  парами
оглобель, по паре на каждого коренника.
     Питер рывком  поднял  оглобли,  прикрепил  чересседельник,  надетый  на
коренника, к подвижному крюку оглобель, затем перешел на другую  сторону,  к
другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.
     Запрягая, он  то  и  дело  покрикивал:  "Стой!",  "А  ну,  подвинься!",
"Давай!" - каждый раз, когда лошадь проявляла беспокойство или  отказывалась
слушаться его руки.
     Три головные лошади, стоя бок о бок, ждали, чтобы он подтянул поводья и
прикрепил постромки. Они были шотландской породы, а коренники -  йоркширские
тяжеловозы.
     Кончив запрягать лошадей, Питер бросил на дроги сумки, несколько мешков
с кормом, заглянул в ящик с провизией, чтобы  проверить,  все  ли  он  взял,
потом повернулся ко мне и сказал:
     - Все в порядке. Теперь влезай. Постой, давай мне твою поклажу.
     Я перешел к передку дрог и, держась  за  оглобли  одной  рукой,  другой
бросил костыли на дроги.
     - Помочь тебе? - спросил Питер неуверенно, сделав шаг в мою сторону.
     - Нет, спасибо, мистер Маклеод. Я сам.
     Он подошел к головным лошадям н стал ждать. Я подтянулся  на  руках  до
того уровня,  когда  смог  опереться  коленом  "хорошей"  ноги  на  оглобли,
вытянулся, схватился за круп лошади, стоявшей рядом. Потом снова  подтянулся
и очутился, на ее спине. Спина была теплая, упругая и разделялась неглубокой
ложбинкой хребта на два мощных холма мускулов.
     "Обопрись руками о хорошую лошадь,  и  ее  сила  перейдет  в  тебя",  -
говаривал отец.
     С крупа лошади я перебросился на дроги и уселся на ящик с провизией.
     - Готово! - крикнул я Питеру.
     Он взял вожжи, висевшие петлей на оглоблях, и  взгромоздился  рядом  со
мной.
     - Не всякий сумеет влезть на дроги, как ты, черт возьми! -  сказал  он,
усаживаясь. Потом, натянув поводья, спросил: -  Может,  сядешь  на  мешок  с
соломой?
     - Нет, мне здесь хорошо, - ответил я.
     - Но, Принц! - крикнул Питер. - Но, Самородок!
     Позвякивая цепочками постромок, поскрипывая упряжью,  лошади  двинулись
вперед. Позади них затряслись и загромыхали дроги. Небо на востоке чуть-чуть
посветлело.
     - Я люблю выезжать затемно, - сказал Питер. - Тогда  выигрываешь  целый
день для работы. - Он громко зевнул, потом вдруг обернулся ко мне: - Слушай,
ты не сбежал от своего старика, а? Он на самом деле позволил тебе ехать?
     - Да.
     Питер хмуро посмотрел на дорогу:
     - Не могу раскусить твоего старика!


ГЛАВА 24

     Головные лошади шли с ослабленными постромками, натягивая их только  на
подъемах. Мне казалось это несправедливым по отношению к коренникам.
     - Коренники делают всю работу, - пожаловался я Питеру.
     - Когда дроги в движении, они ничего не весят, - объяснил Питер. -  Моя
упряжка преисподнюю  с  корнями  вытащит,  если  надо  будет.  Подожди,  вот
нагрузим дроги бревнами, тогда увидишь, как все будут тащить!
     Занималась заря, и  восток  порозовел.  На  деревьях  весело  затрещали
сороки. Мне казалось, что не может быть  ничего  прекрасней  на  свете,  чем
сидеть вот так  позади  упряжки  лошадей  ранним  утром  и  слушать  сорочью
болтовню.
     С дальнего выгона раздался голос человека, кричавшего на собаку:
     - Назад, назад!
     - Это старик О'Коннор выгоняет коров,  -  сказал  Питер.  -  Что-то  он
раненько сегодня... Верно, отправляется куда-нибудь. -  Питер  задумался  на
минуту. - Едет в Солсбери на  распродажу.  Конечно,  он  собирается  шарабан
купить.  -  В  голосе  Питера  послышалось  раздражение.  -  Чего  ради  ему
вздумалось покупать шарабан, когда он должен мне десять гиней за бревна?
     Он сердито хлопнул вожжами по крупу лошади:
     - Но, живей!
     И, помедлив немного, сказал со вздохом:
     - Вот что получается, когда веришь людям! Он разъезжает в шарабанах,  а
я на дрогах.
     Мы проехали но пустынным улицам Балунга, когда взошло солнце, и  вскоре
очутились на проселочной дороге, вьющейся между деревьями, которые росли все
гуще и гуще; и наконец мы въехали в лес, где уже не было изгородей.
     Пыль, поднимавшаяся из-под копыт лошадей, мягко оседала на наши  волосы
и  одежду.  Колеса  задевали  склонившиеся   ветки   кустарника,   и   дроги
встряхивало, когда колеса попадали в выбоины.
     Мне хотелось, чтобы Питер начал рассказывать о  своих  приключениях.  Я
считал его человеком знаменитым. Он был героем бесчисленных историй, которые
пересказывались везде, где люди собирались поболтать.
     - Бывало, - рассказывал отец, - в баре при гостинице кто-нибудь заведет
разговор: "Что вы знаете о драках! Вот я видел, как Питер Маклеод  дрался  с
длинным Джоном Андерсеном позади  пивной  в  Туралле".  И  все  с  интересом
слушали  описание  этой  драки,  длившейся  два  часа.  "Да,   -   продолжал
рассказчик, - длинного Джона унесли еле живого".
     За всю свою долгую карьеру кулачного бойца Питер был бит лишь  однажды,
да и то когда был так  пьян,  что  едва  держался  на  ногах.  Один  фермер,
известный своим пристрастием нападать сзади, набросился на  Маклеода,  чтобы
отплатить  за  давнюю  обиду.  Ошеломленный   внезапностью   и   свирепостью
нападения, Питер очутился на земле и потерял сознание.  Когда  он  пришел  в
себя, фермера и след простыл. Но на следующее утро, еще до  восхода  солнца,
Питер, к крайнему изумлению фермера, был уже около  его  скотного  двора  и,
сжимая верхнюю перекладину забора сильными руками, проревел  с  покрасневшим
лицом:
     "Ты и сегодня такой же храбрый, как вчера? А ну, давай выходи!"
     Фермер так и застыл,  держа  в  руке  ведро,  до  половины  наполненное
молоком.
     "Я... а... я не могу драться с тобой  сейчас,  Питер,  -  заскулил  он,
взмахивая свободной рукой в знак полной капитуляции. - Ты ведь  трезвый.  Ты
же убьешь меня".
     "Ты  наскочил  на  меня  вчера  вечером,  -  заявил  Питер,   несколько
озадаченный таким оборотом дела. - Попробуй положить меня сейчас".
     "Но ведь вчера ты был пьян, - возражал фермер. - Ты же  на  ногах  едва
держался. Я бы никогда не стал с тобой драться с трезвым, Питер. Я  ведь  не
сумасшедший".
     "Черт побери! - воскликнул Питер, не зная, что делать. - Да  выходи  же
ты, заячья душа!"
     "Нет, Питер, когда ты трезвый, я с тобой драться не стану ни  за  какие
деньги. Можешь обзывать меня как хочешь".
     "А на черта мне это надо, если ты не желаешь драться!"  -  окончательно
разозлился Питер.
     "Я тебя понимаю, - добродушно сказал фермер. -  Ругань  ни  к  чему  не
приведет. Как ты себя чувствуешь?"
     "Хуже некуда, - пробормотал Питер, оглядываясь по сторонам, как бы  ища
выход. Вдруг он устало облокотился на забор. - Меня  сегодня  скрутило,  как
паршивую собаку".
     "Подожди, я сейчас дам тебе глоток, - сказал  фермер.  -  У  меня  есть
немного виски".
     Отец говорил, что Питер  ушел  домой  в  сопровождении  хромой  лошади,
которую ему продал фермер, но мать утверждала, что лошадь была хорошая.
     Мне очень хотелось, чтобы Питер вспомнил какой-нибудь случай  из  своей
жизни, и я сказал ему об этом.
     - Отец говорит, что вы деретесь, как молотилка, мистер Маклеод.
     - Неужто? - воскликнул он, и лицо его просияло от удовольствия.
     Он подумал немного и потом заговорил:
     - Твой старик высоко меня ставит. У нас всегда найдется время друг  для
друга. Я слыхал, он когда-то был замечательным бегуном. На днях я еще раз на
него посмотрел. Он вынослив, как чернокожий. - И  другим  тоном:  -  Так  он
сказал, я умею драться? Так он сказал?
     - Да, - ответил я и добавил: - Хотелось бы мне уметь драться.
     - Ты когда-нибудь тоже станешь хорошим бойцом. Твой  старик  умел  дать
сдачи, а ты такой же,  как  он.  Ты  умеешь  принимать  удары.  Если  хочешь
чего-нибудь стоить, надо научиться принимать удары. Вот  послушай,  в  какую
переделку я попал с братьями Стенли. Их было четверо, и  все  умели  драться
как следует. Я их не знал, но слышал о них. Один из них - кажется, Джордж  -
пошел за мной на заднее крыльцо и все время ругал меня на чем свет стоит,  а
когда я предложил ему  схватиться,  он  сказал:  "Смотри,  я  ведь  один  из
Стенли!" - а я ответил: "Мне наплевать, что вас  четверо.  Подавай  их  всех
сюда!" Но как только мы сцепились, три его братца оказались тут как  тут,  и
мне пришлось иметь дело со всеми четырьмя сразу.
     - Они все напали на вас одного?
     - Ну да, все. Я начал наступать, бросил одного на  землю,  а  когда  он
падал, поддал ему коленом в живот - и его  сразу  скрутило!  Остальные  трое
здорово задали мне жару, но я все время  старался  бить  ниже  груди  -  это
единственный настоящий способ биться на кулаках. Старайся наносить удары как
можно ниже. О лице беспокоиться  не  стоит.  Если  хочешь  его  разукрасить,
успеешь сделать это, когда измотаешь противника. Я уперся спиной в  стену  и
давай бить то правой, то левой. Пришлось-таки попотеть, но потом я свалил их
всех и удрал. Игра не стоила свеч. Она  чересчур  дорого  мне  обошлась.  Но
победа была на моей стороне. Да, черт возьми! - сказал он,  с  удовольствием
отдаваясь воспоминаниям. - Это была драка!
     Мы  проезжали   через   большую   поляну,   расчищенную   в   зарослях.
Полуразрушенный забор из срубленных тут же деревьев окружал выгон,  где  уже
появились молодые побеги и кусты, свидетельствуя о том, что лес  начал  свое
наступление. Заброшенная, поросшая травой тропа  вела  от  подобия  ворот  к
покинутой хижине, сделанной из коры;  тонкие  молодые  деревца  уже  отчасти
закрыли ее стены своей листвой.
     Питер стряхнул с себя задумчивость и сказал:
     - Это дом Джексона. Сейчас я покажу тебе пень, о  который  молодой  Боб
Джексон сломал себе шею. Лошадь понесла его и сбросила, а через  два  месяца
старик Джексон обмотал себя цепью, которой привязывают волов, и  утопился  в
пруду. Потом я покажу тебе пруд. Пень  уже  недалеко.  Вон  там...  ярдах  в
двадцати от забора. У него на груди была шишка с мою  голову.  Должно  быть,
угодил прямо в пень... Куда же этот пень девался? - Питер поднялся  во  весь
рост, внимательно всматриваясь в выгон. - Вот он. Тпру! Стойте! Стойте, черт
вас побери!
     Лошади остановились.
     - Вон на той стороне. Видишь? Около засохшей акации... Стой! - закричал
он на лошадь, нагнувшую голову, чтобы пощипать траву. - Я  должен  взглянуть
еще раз на этот пень. Пойдем, я покажу тебе.
     Мы перелезли через забор и  подошли  к  обугленному  пню  с  торчавшими
остатками корней около поросшей травой ложбинки.
     - Говорят, он ударился грудью об этот, а головой о тот корень. -  Питер
указал на два  заостренных,  как  пики,  корня,  торчавшие  из  пня.  -  Его
лошадь... Стой, где она понесла? Вон, она поскакала туда. - Он описал  рукой
полукруг, охватив часть выгона. - Немного в сторону. Потом повернула у этого
дерева, пошла кругом, видно, проскакала мимо тех папоротников и затем вот по
этой лужайке. Она испугалась пня и понесла.
     Он отошел шага на четыре от пня и с секунду измерял глазами расстояние.
     - В этом месте он слетел с лошади. Тут она бросилась в сторону. - Питер
указал рукой в сторону плетня. - И упал он направо...  -  Питер  помолчал  с
минуту, пристально глядя на пень. - Он так и не узнал, что его убило.
     Когда мы вернулись к дрогам, Питер рассказал мне,  что  старик  Джексон
стал каким-то странным после смерти сына.