ня нет
таких рук, как у тебя. Ты легко перегнал бы всех.
     Так он болтал, пока мы, сидя друг  против  друга  в  коляске,  ритмично
двигали руками взад и вперед и катили к реке. В этот вечер у нас обоих  было
чудесное настроение, потому что  мы  запаслись  "клубком".  Удить  угрей  на
крючок -  занятие  весьма  увлекательное,  но  ловить  на  "клубок"  -  куда
интереснее: это удовольствие непрерывное и улов гораздо больше.
     "Клубок" делается из червей, нанизанных один за  другим  на  скрученную
шерстяную нить так, что в результате получается один огромный червяк  длиной
в несколько ярдов.
     Этот тяжелый шнур из  червей  затем  сворачивается  кольцом  и  к  нему
привязывается леска. Поплавок в этом случае уже не  употребляется.  "Клубок"
забрасывается в воду и сразу погружается на дно;  почти  сейчас  же  к  нему
бросается угорь, но его пилообразные зубы застревают в шерсти.
     Когда рыболов с удочкой почувствует толчок, он вытаскивает угря из воды
на берег вместе с "клубком". Надо успеть быстро схватить угря, прежде чем он
снова удерет в воду, перерезать ему шею ножом и бросить его в мешочек.
     Угри скользкие, удержать их трудно,  а  иногда  в  "клубок"  вцеплялись
сразу два; тут  мы  с  Джо  поспешно  бросались  на  них,  хватали,  но  они
выскальзывали из рук, и  нам  опять  приходилось  их  ловить.  Ожидая,  пока
клюнет, мы натирали ладони сухой землей, чтобы пыль, приставшая  к  ним,  не
давала рукам скользить. От слизи, которой всегда покрыто тело угря, пыль  на
ладонях превращалась в липкую грязь, и через некоторое время нужно было мыть
руки и снова натирать их землей.
     Добравшись до старого эвкалипта, мы развели костер и вскипятили чайник;
в него моя мать заранее положила чай и сахар. Мы  следили  за  стаями  уток,
которые быстро летели вверх по реке, точно следуя  всем  изгибам  ее  русла.
Завидев нас, они резко взмывали вверх.
     - Какая сила уток на этой реке! - заметил Джо, жуя толстый бутерброд  с
солониной. - Вот бы мне столько  пенни,  сколько  уток,  скажем,  отсюда  до
Тураллы.
     - И сколько, думаешь, у тебя набралось бы денег? - спросил я.
     - Не меньше ста  фунтов,  -  ответил  Джо,  который  всегда  оперировал
круглыми цифрами.
     В представлении Джо сто фунтов были целым состоянием.
     - Чего только не сделаешь на сотню! - сказал он. - Все, что угодно.
     Эта тема увлекала нас.
     - Ты смог бы купить любого пони - какого захочешь! - воскликнул я.Самые
дорогие седла. Черт! Захотел книгу... Ты  ее  тут  же  купишь,  и  если  дал
почитать кому-нибудь и тебе не вернули, - пускай, это все равно.
     - Нет, книгу отдадут, - возразил Джо. - Ведь ты знаешь, у кого она.
     - А может, и не знаешь, - упорствовал я. - Люди никогда не помнят,  кто
у них берет книги.
     Я выбросил хлебные корки в реку, и Джо сказал:
     - Смотри, перепугаешь  угрей  до  смерти.  Угри  ужасно  трусливые,  и,
главное, сегодня восточный ветер, а они не клюют, когда ветер с востока.
     Он встал и намочил палец, сунув его в рот. Потом подержал его с  минуту
в вертикальном положении. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка.
     - Конечно, восточный! Видишь - холодный, с восточной стороны.
     Но угри клевали лучше,  чем  предсказывал  Джо.  Не  успел  я  вытащить
"клубок" из устланной травой жестянки и  опустить  его  в  воду,  как  леска
вздрогнула. Я дернул удочку вверх и выбросил  "клубок"  вместе  с  угрем  на
берег. Угорь забился.
     - Хватай его! - закричал я.
     Джо зажал обеими руками извивающегося угря, а я  тем  временем  раскрыл
перочинный ножик, потом перерезал рыбе позвоночник,  и  мы  отправили  ее  в
мешочек, лежавший у костра.
     - Один есть, - с удовлетворением сказал Джо. - Должно  быть,  восточный
ветер стих, и хорошо сделал. Мы сегодня наловим много.
     К  одиннадцати  часам  у  нас  было  восемь  угрей,  по  Джо   хотелось
обязательно десять.
     - Если наловишь десять, это здорово!  -  рассуждал  он.  -  Куда  лучше
сказать: "Мы вчера наловили десять", чем: "Мы наловили восемь".
     Мы решили остаться до  полуночи.  Взошла  луна,  света  было  много,  и
добраться домой не представляло для нас труда. Джо собрал побольше  хвороста
для костра. Стало прохладно, а мы были легко одеты.
     - Нет ничего лучше хорошего костра,  -  заметил  я,  подбрасывая  сухие
эвкалиптовые ветки в огонь, пока пламя не взвилось выше наших толов.
     Джо швырнул на землю охапку сучьев и бросился к дрогнувшей в это  время
удочке. Он вытащил на берег угря,  который  упал  неподалеку  от  костра  и,
поблескивая серебристо-черным телом, стал уползать от огня.
     Это был самый крупный из пойманных нами угрей, и я с жаром  ринулся  на
него. Он вырвался из моих рук и скользнул к реке. Я быстро  потер  ладони  о
землю и пополз вслед за ним, но Джо бросил удочку и  успел  схватить  его  у
самой воды. Угорь извивался в руках Джо, размахивая головой и  хвостом.  Джо
цепко держал его, однако он все нее как-то вывернулся и упал на  землю.  Джо
снова бросился за ним и поймал бы угря, хотя тот уже был почти  в  реке,  но
поскользнулся в грязи и слетел в воду.
     Джо никогда много не ругался, но тут он начал чертыхаться.
     Он выглядел сейчас очень смешно, но  я  не  смеялся.  Джо  выбрался  на
берег, выпрямился, растопырив руки, и посмотрел на лужу, собравшуюся  у  его
ног.
     - Ну и попадет же мне за это, - сказал он  озабоченно.  -  Еще  как!  Я
должен высушить штаны, хоть умри.
     - Сними их и повесь у костра, - предложил я. - Они мигом высохнут.  Как
это он у тебя вырвался? Джо обернулся и взглянул на реку.
     - Я в жизни не видел еще такого большого угря, - сказал он. - Я не  мог
обхватить его руками. А какой тяжелый! Черт! Вот это вес! Ты ведь держал его
- как думаешь, сколько он потянет?
     Это был замечательный случай дать волю фантазии, и мы с Джо упивались.
     - Не меньше тонны, - сказал я.
     - А то и больше! - прикинул Джо.
     - А как он бросался! - воскликнул я. - Точно змея...
     - Он обвился вокруг моей руки, - заметил Джо, - и чуть было  не  сломал
ее.
     Он замолчал, потом вдруг стал снимать штаны с такой  поспешностью,  как
будто в них забрался большой муравей.
     - Надо их высушить.
     Я взял палку с развилиной и воткнул ее в землю так, что  верхняя  часть
находилась над костром и штаны могли скорее высохнуть.
     Джо вытащил из карманов кусок мокрого шпагата,  медную  дверную  ручку,
несколько стеклышек, положил все это на землю, потом повесил штаны на  палку
и начал прыгать вокруг костра, чтобы согреться.
     Я снова бросил "клубок" в  реку,  надеясь  поймать  Угря,  которого  мы
упустили, и, когда клюнуло, дернул Удочку с силой, рассчитанной  на  большую
тяжесть.
     Извивающийся угорь вместе с "клубком" мелькнул  высоко  в  воздухе  над
моей головой, описал дугу и угодил прямо  в  палку  со  штанами  Джо.  Штаны
полетели в огонь.
     Джо нырнул было вслед за ними, но стремительно  отскочил  назад,  когда
пламя дохнуло ему в лицо. Он поднял руку, защищаясь  от  жара,  и  попытался
другой дотянуться до штанов.  Потом  вдруг  помчался,  зло  ругаясь,  вокруг
костра, выхватил у меня удочку и стал тыкать ею в  горящие  штаны,  стараясь
подцепить их и вытащить. Когда наконец ему удалось подсунуть под них удочку,
он поторопился и рванул ее так, что штаны стрелой  вылетели  из  пламени  и,
прочертив огненную дугу на темном небе, оторвались от удочки  и  с  шипением
упали в реку, откуда поднялись клубы пара.
     Когда пламя угасло, Джо охватило отчаяние; тонущие штаны темным  пятном
выделялись на  поверхности  поблескивающей  воды,  потом  исчезли;  Джо,  не
отрывая глаз, следил за этим пятном, наклонившись над водой, упершись руками
в колени; при свете костра его голый зад казался нежно-розовым.
     - Господи! - произнес Джо.
     Оправившись  настолько,  что   он   уже   мог   обсуждать   создавшееся
затруднительное положение, Джо объявил,  что  мы  должны  как  можно  скорее
попасть домой. Ему уже не хотелось поймать именно десять угрей, и  он  думал
только о том, что его могут увидеть без штанов.
     - Ходить без штанов запрещено законом, - серьезно заявил он мне. - Если
меня кто-нибудь заметит в таком виде, я пропал. Как только тебя поймают  без
штанов, сразу угодишь в каталажку. Вот Добсон, - Джо имел  в  виду  местного
велосипедиста-спортсмена, который недавно сошел с ума, - поехал в Мельбурн и
пробежал без штанов через весь город. Его посадили  черт  знает  на  сколько
времени... Надо двигаться! И зачем только сегодня полнолуние!
     Мы торопливо привязали удочки к коляске, положили мешочек с  угрями  на
подставку для ног и отправились в путь. Джо в мрачном молчании сидел на моем
колене.
     Я вез тяжелый груз, и, когда встречался подъем, Джо приходилось слезать
и подталкивать коляску сзади. Но  подъемов  было  мало,  и  я  двигался  все
медленнее и медленнее.
     Джо жаловался, что совсем замерз. Мне было тепло, так  как  я  усиленно
работал руками, а от  ветра  защитой  мне  служил  Джо,  который  все  время
похлопывал себя по голым ногам, чтобы согреться. -
     Далеко впереди, на ровной дороге, мы увидели горящие  свечи  в  фонарях
приближающегося экипажа. Слышно  было  цоканье  копыт  лошади,  трусящей  не
спеша.
     - Похоже, что это Серый старика О'Коннора, - заметил я.
     - Ну да, это он, - сказал Джо. - Остановись! А  вдруг  он  не  один!  Я
сойду и спрячусь за деревьями. Он подумает, что с тобой никого больше нет.
     Я подъехал к краю дороги, Джо выскочил, побежал по траве и  скрылся  за
темными деревьями.
     Я сидел, обрадовавшись передышке, наблюдая за приближающимся экипажем и
вспоминая по кускам путь,  который  мне  еще  предстояло  проделать:  легкие
участки, длинные подъемы, нашу дорогу и последний перегон перед домом.
     Когда фонари экипажа были еще на некотором  расстоянии,  ездок  перевел
лошадь на шаг, а поравнявшись со мной, крикнул: "Тпру!" Лошадь остановилась.
     Он наклонился с сиденья и взглянул на меня:
     - Здравствуй, Алан!
     - Добрый вечер, мистер О'Коннор.
     Он перекинул вожжи через руку и полез за трубкой.
     - Ты откуда?
     - С рыбной ловли, - ответил я.
     - С рыбной ловли! - воскликнул  он.  -  Гром  меня  разрази!  -  Затем,
растирая в ладонях  табак,  он  проворчал:  -  Не  пойму,  чего  ради  такой
парнишка,  как  ты,  болтается  по  дорогам  среди  ночи  в  этой  проклятой
штуковине. Ты убьешься! Вот увидишь! Я тебе говорю. - Он  повысил  голос:  -
Черт! Тебя кто-нибудь переедет насмерть спьяну, вот что будет.
     Он перегнулся через щиток и сплюнул на землю.
     - Будь я проклят, если могу раскусить твоего  старика,  и  не  один  я,
другие тоже никак не разберут. Калека мальчонка,  вроде  тебя,  должен  быть
дома в кровати. - Он растерянно пожал плечами: - Что ж, слава богу, это дело
не мое! Нет ли у тебя спички?
     Я вылез из коляски, отвязал костыли  и  подал  ему  коробок.  Он  зажег
спичку и поднес ее к трубке. Потом начал энергично,  с  шумом  и  бульканьем
втягивать воздух, и огонек в трубке то  разгорался,  то  затухал.  Затем  он
отдал мне спички, поднял голову с трубкой, торчащей изо  рта  под  углом,  и
продолжал сосать, пока весь табак не затлел.
     - Да, - произнес он, - у каждого свои заботы. Вот у меня от  ревматизма
так и сводит плечо, так и сводит. Я знаю, что такое беда!  -  Он  взял  было
вожжи в руки, потом спросил: - А как поживает твой старик?
     - Неплохо. Он объезжает пять лошадей миссис Карузерс.
     - Миссис Карузерс! - фыркнул О'Коннор. Потом он добавил: -  Спроси,  не
займется ли он моей  кобылой-трехлеткой.  Она  еще  не  ходила  под  седлом.
Спокойная, как ягненок. Сколько он берет?
     - Тридцать шиллингов.
     - Слишком дорого, - решительно сказал он.  -  Я  дам  ему  фунт  -  это
хорошая цена. У кобылы нет ни на грош норова. Спроси его.
     - Хорошо, - обещал я. Он дернул вожжи.
     - Будь я  проклят,  если  знаю,  чего  ради  такой  парнишка,  как  ты,
болтается чертовой ночью по дорогам, - пробормотал он. - Но-о! Трогай!
     Лошадь вздрогнула и пошла.
     - Будь здоров, - сказал он.
     - Доброй ночи, мистер О'Коннор. Когда он отъехал,  Джо  вынырнул  из-за
деревьев бегом помчался к коляске.
     - Я совсем закоченел, - нетерпеливо проворчал он. - Ноги  стали  совсем
как деревянные; если их согнуть, они сломаются. Чего  он  так  долго  торчал
здесь? Поехали скорее!
     Он влез мне на колено, и мы снова  тронулись  в  путь.  Джо  дрожал  от
холода и все время принимался ругаться из-за сгоревших штанов:
     - Мать здорово рассердится. У меня есть только еще одни, и те в дырках.
     Я изо всех сил дергал и толкал ручки,  прижимаясь  лбом  к  спине  Джо.
Коляска подпрыгивала на неровной дороге, длинные удочки постукивали  друг  о
дружку, а угри перекатывались из стороны в сторону в мешочке у наших ног.
     - Одно хорошо, - сказал Джо,  стараясь  хоть  чем-нибудь  утешиться,  -
прежде чем штаны сгорели, я успел все вынуть из карманов.


ГЛАВА 21

     Однажды бродяга, присевший отдохнуть у наших ворот, рассказал мне,  что
знал человека, у которого не было обеих ног, и все же он плавал как рыба.
     Я часто думал об этом человеке, плавающем как рыба,  Но  я  никогда  не
видел, как люди плавают, и не имел представления о том, какие движения  надо
делать руками, чтобы держаться на поверхности.
     У меня хранился толстый переплетенный  комплект  газеты  для  мальчиков
"Приятели", где была  статья  о  плавании.  Она  была  иллюстрирована  тремя
картинками, изображавшими человека с усиками в полосатом купальном  костюме;
на первой он  стоял  с  руками,  вытянутыми  над  головой,  глядя  прямо  на
читателя; на второй руки пловца находились под прямым углом по  отношению  к
телу, а на третьей руки были прижаты к бокам. Стрелки, идущие по  кривой  от
рук к коленям, обозначали движение руки вниз, которое автор  статьи  называл
"Гребок на грудь". Этот термин вызывал во мне  слегка  неприятное  ощущение,
поскольку слово "грудь" напоминало мне о матери, кормящей младенца.
     В статье говорилось, что лягушка при плавании также пользуется  приемом
"гребок на грудь". Я поймал несколько лягушек и посадил их в ведро с  водой.
Они нырнули на дно, затем поплыли по кругу, потом поднялись вверх, выставили
над водой ноздри и замерли, распластав лапки. Наблюдение за  лягушками  дало
мне не много, но я твердо решил научиться плавать и  летними  вечерами  стал
тайком ездить на своей коляске к озеру, в трех милях от нас.
     Там я и начал практиковаться.
     - Озеро  находилось  в  котловине,  оно  было  совеем  скрыто  крутыми,
высокими берегами, поднимавшимися террасами на двести  -  триста  ярдов  над
уровнем воды. Видимо, эти террасы продолжались и под водой, так  как  уже  в
нескольких ярдах от берега дно резко  опускалось  на  большую  глубину;  там
протягивали тонкие нити водоросли, и вода была холодной и неподвижной.
     Никто из ребят в школе не умел плавать, да и среди взрослых в Туралле я
не знал ни одного, кто бы умел. Подходящих мест для  купания  поблизости  не
было,  и  только  в  нестерпимо  жаркие  вечера  люди,  поддавшись  сильному
искушению, ходили на озеро, которое всегда считалось опасным  местом.  Детей
предостерегали, чтобы они держались от него подальше.
     Однако ребята, пренебрегая порой родительскими советами, барахтались  в
озере  у  самого  берега,  стараясь  научиться  плавать.   Если   при   этом
присутствовали взрослые, они не сводили с меня глаз и не подпускали близко к
"ямам", как мы называли места, где дно вдруг уходило из-под ног. Они уносили
меня к берегу на мелкое место, Потому что их беспокоило то, как я  ползу  по
камням или пересекаю полоску ила у самой воды.
     - Эй, давай я перенесу тебя! - говорили  они.  Они  привлекали  ко  мне
внимание всех присутствующих. Когда взрослых не было, ребята  как  будто  не
замечали, что я ползаю, а не хожу. Они обливали меня водой, облепливали илом
во время наших битв или наваливались на меня и колотили мокрыми кулаками.
     В  таких  драках,  когда  мы  кидались  илом,   я   представлял   собой
великолепную  мишень,  так  как  не  мог   увертываться   или   преследовать
нападавших. Я легко мог бы уклониться от участия  в  этих  схватках:  стоило
лишь запросить пощады и предоставить победу противникам. Но, поступив так, я
уже  не  мог  бы  оставаться  на  равной  ноге  с  мальчишками.  Я  навсегда
превратился бы только в наблюдателя, и ребята стали бы относиться ко мне так
же, как к девчонкам.
     Я  не  сознавал,  что  руководствуюсь  в  своих   действиях   какими-то
соображениями, и не понимал, что поступать так, а не иначе  заставляет  меня
стремление добиться полноправия. Я действовал из неясных побуждений, которые
не мог объяснить. Так, когда передо мной вырастал мальчишка, решивший во что
бы то ни стало забросать меня  илом,  я  полз  прямо  на  него,  не  обращая
никакого внимания на летевшие в меня  комья,  и  в  конце  концов,  когда  я
находился уже совсем близко и готов был схватиться с ним, он поворачивался и
удирал.
     То же самое происходило и в драках на палках. Я сразу бросался в бой  -
я принимал на себя сыпавшиеся  удары,  -  ведь  только  таким  путем  я  мог
добиться уважения, с которым дети относятся к победителям во всех играх.
     Умение плавать весьма высоко ценилось ребятами, и обычно если  ты  умел
лежать на воде лицом вниз,  передвигаясь  по  дну  с  помощью  рук,  то  уже
считалось/что ты научился плавать. Но я хотел плавать там,  где  глубоко,  и
так как другие дети очень редко ходили на озеро, я стал ездить туда один.
     Оставив коляску в кустах акаций, я карабкался вниз по  поросшим  травой
террасам до  берега,  там  раздевался,  переползал  камни  и  полосу  ила  и
добирался до песчаного дна. Вода там была мне по грудь, когда я сидел.
     В статье, напечатанной в "Приятелях", ничего не говорилось о  том,  что
надо сгибать руки и выбрасывать их вперед так, чтобы они легко тли по  воде,
не оказывая ей сопротивления. По картинкам у меня  сложилось  представление,
что процесс плавания заключается в движении вытянутых рук поочередно вверх и
вниз.
     Я добился того, что мог держаться на воде, с силой  колотя  руками,  но
двигаться вперед я еще не умел. Только на втором  году,  поговорив  у  наших
ворот о плавании с одним "сезонником", я научился правильно двигать руками.
     После этого я стал плавать с каждым разом все  лучше,  и  пришел  день,
когда я почувствовал, что могу поплыть куда угодно. Я  решил  испытать  себя
над "ямами".
     Был жаркий летний вечер, и озеро казалось  синим,  как  небо.  Я  сидел
голый на берегу, наблюдая за черными лебедями, которые  далеко  на  воде  то
поднимались, то опускались, плавая по крошечным волнам, и препирался  с  тем
Другим Мальчиком, который хотел, чтобы я отправился домой.
     "Ты проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, -  увещевал  он  меня.  -
Никто в школе не способен этого сделать".
     Но я не обращал на нею внимания, пока он не сказал:
     "Смотри, как здесь пустынно".
     Одиночество пугало меня. Вокруг озера  не  росли  деревья.  Оно  лежало
совсем открытое небу, и над ним  всегда  царило  полное  безмолвие.  Изредка
раздавался крик лебедя, но  это  был  печальный  звук,  лишь  подчеркивающий
уединенность озера.
     Немного погодя я сполз в  воду  и,  загребая  руками,  чтобы  держаться
прямо, продолжал двигаться вперед, пока не добрался до края обрыва в темную,
холодную синеву. Тут я остановился, двигая руками и  глядя  вниз,  в  чистую
воду; в глубине на крутых  склонах  подводной  террасы  видны  были  длинные
бледные стебли водорослей, извивающиеся, как змеи.
     Я посмотрел в небо надо мной, - оно  казалось  таким  огромным:  пустой
купол неба и пол из синей воды. Я  был  совсем  один  в  мире,  и  мне  было
страшно.
     Постояв немного, я  вздохнул