а прибудут депутаты от волисполкома, тогда судить. Значит, завтра.  Си-
час спать надо, каки дела-то... А мы ни ужнали...
   Мужики, напирая к воротам, размахивая кольями, загудели. Кто-то швыр-
нул куском глины в Топошина. Старуха, просившая корову,  утираясь  плат-
ком, выкрикнула:
   - Девку жалко?.. Богоотступники-и!..
   Тогда, словно расколов колья, с шипом метнулась толпа. Топошин осадил
лошадь:
   - Товарищи-и!..
   - Волк тебе товарищ, сволочь!..
   - За девку людей бить?..
   - Дава-ай сюды просфирню... мы ей кишки-то повыжмем. Давай!..
   - Каки там исполкомы, давай баб! Гони!..
   Красногвардейцы, вороша  локтями  солому,  выстрелили  вверх.  Мужики
отошли. Немного спустя на лугу загорелся стог.  Мужики  ходили  кучками.
Выли бабы.
   Через луг, махая маузером, проскакал без шапки Запус. За  ним  восемь
матросов с карабинами. Мужики кинулись в деревню.
   Запус вызвал председателя исполкома лазарета. Застегивая гимнастерку,
выбежал молоденький солдатик с перевязанной головой.
   - У нас скоро дежурство будет, - сказал он весело.  -  Сейчас  только
спим... пристали...
   Запус наклонился и, оглядываясь, сказал ему в  лицо  несколько  слов.
Мушка маузера слегка касалась щеки солдатика. Тот быстро  закрестился  и
начал расстегивать гимнастерку:
   - Счас?.. Ночью спят ведь, товарищ комиссар.
   Маузер - оружие тяжелое. Запус улыбнулся и положил его на гриву лоша-
ди.
   - Четыре катушки выпустим, списки на небо придется представлять.  Это
ближе, чем Томская губерня... я, товарищ, говорю просто: через пять  ми-
нут...
   Матросы и Запус поскакали к ферме.  Председатель  исполкома  лазарета
пощупал опотевшие подмышки, сплюнув, и пошел будить лазарет.
   И вот через пять минут тестообразными, сонными голосами весь  лазарет
запел "Марсельезу". Натягивал штаны, халаты, сморкался и пел. Два солда-
та подыгрывали на балалайках. Дальше лазарет сел в фуры; на углу каждого
переулка останавливался.
   Пропев "Соловей, соловей, пташечка" и "Дуню", двигался к другому  пе-
реулку.
   Сначала примчались мальчишки,  потом  бабы.  Мальчишки,  подпрыгивая,
подпевали, свистели. Бабы шли от фермы.
   - Лечебники с ума спятили!
   - Удумали!..
   - Спать не дают...
   Старуха Власьевна грозила кулаком, обернутым в платок, ферме:
   - Долечили!..
   Фиоза Семеновна, охлапывая платье, подымая к плечам налившиеся  жаром
руки, нашла Запуса у сарая. Он, подпрыгивая на одной ноге, с хохотом об-
тирал шапкой потную лошадь. Поводя тонкими ушами, лошадь весело  фыркала
ему в уши.
   - Идем, Васинька, - сказала Фиоза Семеновна.
   Запус кинул шапку, схватил Фиозу Семеновну за груди и слегка ее  кач-
нул:
   - Идем.
 
   ---------------
 
   Заднело совсем, когда встал Запус. Сухо и задорно пахло осенней  зем-
лей. Лазоревый пар подымался от куч соломы.
   Красногвардейцы гнали лошадей к реке. Мальченка, растирая сажу по ли-
цу, раздувал огонь под казаном.
   Топошин ковшом из ведра обливал себе широкую рыжую шею. Запус  осмот-
рел его подбородок и сказал:
   - Усы бы тебе надо...
   - Усы?.. Нет, зачем же усы? Мне вот "техническая энциклопедия" нужна.
Дела улягутся, - я в строители, техником пойду. Ты  с  инженерным  делом
знаком?
   - Инженерное дело?.. Нет, зачем же мне инженерное дело?..
   - Ладно, дразнись. Здесь вон, в какую-то деревню, летчик с фронта  на
побывку прилетел - это фунт!.. А то что...
   А в обед, Запус шел мимо скирдов, за селом. Вздумал закурить и  услы-
шал у скирда вздохи. Он их знал хорошо, поэтому не стал  закуривать,  а,
подмигивая сам себе, легонько шагнул вперед. Запнулся о  слегу  и  упал,
шебурша руками по сену. Из-за скирда вышла Ира.  Сморщив  губы,  качнула
плечом и, выпрямляя лицо, сказала:
   - Пожалуйста...
   После ее Запус увидел Пимных. Тот, протянув ему горячую руку,  тягуче
отделяя слюну от крепких губ, посмотрел вслед Ире:
   - Конечно, дело ваше, а я бы на вашем месте, товарищ комиссар...
   Запус быстро лег на сено, расстегнув грудь под  солнце.  Усаживая  на
ноготь божью коровку, длинно и радостно потянулся:
   - Иди ты, Пимных, к чорту...
 
   ---------------
   Тогда же, Василий Дементьев, хромой сказочник, выехал с возом  навоза
ко кладбищу. Скидал навоз, достал со дна телеги седло. Выпряг лошадь  и,
кинув телегу, верхом через степь помчался в казачьи поселки.
   Через четыре дня, зажигая заревом степь, поднялась на Сохтуй  казачья
лава.
 
   IV.
 
   Поликарпыч обошел всю ограду, постоял за воротами  и,  щупая  кривыми
пальцами ноющий хребет, вернулся к мастерской. Тут в тележке под'ехал  к
навесу Кирилл Михеич. Сюртук у него был выпачкан алой пылью кирпичей, на
сапоге прилипла желтовато-синяя глина.
   - За городом дождь был, а тут, как сказать, не вижу.
   - Тут нету.
   Поликарпыч распустил супонь. Лошадь вдумчиво  вытянула  шею,  спуская
хомут.
   - Видал, Кирилл, поселковых? Они на завод поехали, стретим, грит, его
там. Я про бабу, Фиезу, спрашивал...
   - В Талице она гостила...
   - И то слышал, гостила, говорят. Я про хозяйство, без бабы какое  хо-
зяйство?.. поди, так приехать должна скоро, письмо што ль ей?..
   Кирилл Михеич повел щекой. Оправил на хомуте шлею и резко сказал:
   - На пристань пойду, женску роту на фронт отправляют... В штанах, во-
лосы обрили, а буфера-то что пушки.
   Поликарпыч сплюнул:
   - Солдаты и бритых честь-по-честью... Вояки! У нас вот в турецку вой-
ну семь лет баб не видали, а терпели. Брюхо - в коросте!..
   - Воевать хочут, ни что-нибудь, яко-бы...
   - Ну, воевать! Комиссар, Васелий тоже в уезде  воюет.  Грабители  все
пошли... Чай пить не будешь? Сынок!..
   Поликарпыч укоризненно посмотрел на сутулую  спину  уходившего  сына,
скинул свой пиджак, вытряс его с шумом:
   - Маета! Без бабы кака постель, поневоле  хошь  на  чужих  баб  побе-
жишь... Они, вишь, ко фронту за ребятишками поехали...
   Он хлопнул себе по ляжке и, тряся пыльной бороденкой, рассмеялся:
   - Поезжай, мне рази жалко!..
   Кирилл Михеич, крепко расставляя ноги, шел  мимо  тесовых  заборов  к
пристани. Раньше на заборах клеились (по углам) афишки двух кинематогра-
фов "Заря" и "Одеон", а теперь - как листья осенью всех цветов -
   "Голосуйте за трудовое казачество!"
   "Да здравствует Учредительное Собрание!.."
   "Выбирайте социалистов-революционеров!.."
   И еще - Комитет Общественной Безопасности об'являл о приезде  чрезвы-
чайного следователя по делу Запуса. Следователь, тощий паренек с  лохма-
тыми черными бровями, Новицкий, призывал Кирилла Михеича.  Расспросил  о
Запусе и, краснея, показал записки Фиозы, найденные на пароходе.
   Это было неделю назад, а сегодня поселковые рассказали, как Фиоза уе-
хала к Запусу. Казак Флегонт Пестов, дядя убитого Лифантия, грозил кула-
ком в землю у ног Кирилла Михеича:
   - Ты щщо думаешь: за таки дела мы помилуем?  Ане,  думаешь,  как  нас
осилят, не вырежут?.. Она, может, списки составила?..
   Кирилл Михеич считал кирпичи, отмечая их в книжку, и  молчал.  Казаки
кирпичи везли на постройку полусожженной Запусом церкви, - Кириллу Михе-
ичу неловко было спросить о плате. Казаки стыдились и врали  про  Фиозу,
что, уезжая, она три дня молилась, не вставая с колен.
   - Околдовал, штобы его язвило!
   У пристани - крепко притянутая стальными канатами  -  баржа.  За  ней
буксирный пароходик - "Алкабек". По сходням взад и вперед толпились  ме-
щане. На берегу на огромных холмах экибастукской соли прыгали,  скатыва-
ясь с  визгом  вниз,  ребятишки.  Салдаты,  лузгая  семячки,  рядами  (в
пять-восемь человек) ходили вверху по яру. Один  босой,  в  расстегнутой
гимнастерке, подплясывая, цеплялся за ряды и дребезжаще кричал:
   - Чубы крути, счас баб выбирать будем!..
   Пахло от солдат острым казарменным духом. Из-за Иртыша несло осенними
камышами; вода в реке немая и ровная. На носу парохода, совсем у  борта,
спал матрос-киргиз, крепко зажав в руке толстый, как жердь, канат.
   "Упадет", - подумал Кирилл Михеич.
   Здесь подошел Шмуро. Был он в светло-зеленом френче, усы  слегка  от-
пустил. Повыше локтя - трехцветный треугольник.  Выпятив  грудь,  топнул
ногой и, пожимая вялую ладонь Кирилла Михеича, сказал задумчиво:
   - Добровольно умирать еду... Батальон смерти, в Омск.  Через  неделю.
Только победив империалистические стремления Германии, Россия встанет на
путь прогресса...
   - Церкви, значит, строить не будете?..
   - Вернусь, тогда построим.
   Кирилл Михеич вздохнул.
   - Дай Бог. На могиле-то о. Степана чудо свершилось, - сказывают,  ка-
лика исцелилась. Пошла.
   - Религиозные миазмы, а впрочем в Индии вон факиры на  сорок  дней  в
могиле без вреда закапываются... Восток! Капитана давно не видали?
   - Артюшку?
   - Уездным комиссаром назначен, из Омска. Казачий круг  доверие  выра-
зил. Был у него сегодня - обрился, телеграмму читает: казаки  на  Сохтуй
лавой...
   - Куда?.. Брешут, поди. Ленивы они...
   - Сохтуй, резиденция Запуса. Только разве фронтовики в казаках,  -  а
то беспощадно... Заходите.
   Шмуро быстро выпрямился и пошел к  генеральше  Саженовой.  Обернулся,
протянул палец к пуговицам френча:
   - В уезде военное положение. Пароль и лозунг!.. Беспощадно...
   Кирилл Михеич посмотрел на его высоко подтянутый ремень и вяло  улыб-
нулся: Шмуро подражал Запусу.
   Втягивая зад (потому что на него и о нем хохотали солдаты), прошла на
баржу женская рота. Если смотреть кверху - видно Кириллу Михеичу,  такие
же, как и на яру, солдатские лица. Глаза, задавленные широкими щеками со
скулами, похожими на яйца, лбы покрытые фуражками, степные загары. Рядом
с девкой из заведенья хитрого азиата Бикмеджанова увидал Леночку  Сосни-
ну, она в прошлом году окончила гимназию в Омске.  Теперь  у  ней  также
приподнялись щеки, ушли под мясо глаза и тяжело, по-солдатски,  мотались
кисти рук.
   Саженовы кинули на баржу цветы.
   С тележки, часто кашляя и вытягивая челюсть, говорил прощальную  речь
Артюшка.
   Кирилл Михеич речи его не слушал, а пошел, где нет народа. У  конторы
пристани, на завалинке сидели грузчики.  Один  из  них,  очищая  розова-
то-желтую луковицу, говорил бойко:
   - Приехал он на базар, тройка вся в пене. Шелкова  рубаха,  ливервер.
Орет: "Не будь, грит, я Васька Запус, коли всех офицеров с  казаками  не
перебью". Повернул тройку на всем маху и в степь опять...
   - Вот отчайной!..
   - Прямо в город!..
   Извозчик, дремавший на козлах, проснулся, яростно  стегнул  лошадь  и
язвительно сказал Кириллу Михеичу:
   - И для че врут, конь и тот злится... Шантрапа!.. Садитесь, довезу.
   Кирилл Михеич взялся было за плетеную стенку, чтоб  влезть.  Грузчики
вдруг захохотали. Кирилл Михеич опустил руку:
   - Не надо.
   Извозчик, точно поняв что, кивнул и, хлестнув крутившегося в  воздухе
овода жирным и толстым кнутом, опять задремал.
   Расстегнув френч и свесив с дрожек  кривые  ноги,  показался  капитан
Трубычев. Кирилл Михеич тоже расстегнул сюртук:
   - Артюш!..
   Трубычев убрал ноги и, шурша сеном, подвинулся:
   - Садитесь, рядом... Домой!
   Дрожки сильно трясло.
   - Когда это пыль улягет?
   - Да-а... - устало сказал Артюшка. - Как хозяйство идет? Подряды име-
ются? Мне о церквах каких-то говорили.
   - Нету нонче никаких подрядов, например, бумага одна получается.  Как
сказать фунтаменты провели, есть, а народ воюет. Олимпиада здорова?..
   - Скоро можно строить. Казачья лава пройдет, Запуса прогонят.  Следо-
ватель сказывал, письмо Фиозы нашли в пароходе.
   Кирилл Михеич пошарил в кармане, точно ища письма. Вдруг взмахнул ру-
кой и схватил Артюшку за коленку:
   - Ты мне, Артюш, записку, записку такую по всему уезду...  чтоб  про-
пускали везде: дескать, Кирилл Михеич Качанов по всему уезду может,  по-
нял? Я завтра отправлюсь.
   - Записка, пропуск?
   - Ну, пропуск. Мне-то что, мне только ехать.
   - Записка выдается людям, связанным с гражданскими или военными орга-
низациями.
   - Петуха знаешь?
   - Какого петуха?
   - Олимпиада петуху одному горло  перекусила...  А  мне  в  уезд  надо
ехать, церкви строить!.. Давай записку.
   - Петух-то при чем?
   Веки Кирилла Михеича точно покрылись слюной. На лице выступила  розо-
вато-желтая кожа. Он дергал Артюшку за острое колено, и тому казалось, у
него нарастает что-то на колене...
   - Какой петух?..
   - Не петух, а человека губят. Же-ену!.. Пущай я по всему  уезду  спо-
койно... церкви, скажу, осматривать. Я под законный суд привезу.
   - Зачем ее тебе? Таких - к Бикмеджанову ступай, десяток на выбор. Кто
ее потрогает?..
   - Могу я осматривать свои постройки; я в губернию  жаловаться  поеду.
Стой!
   Он выпрыгнул из дрожек и, застегивая сюртук, побежал через площадь  в
переулок. Киргиз-кучер посмотрел на его ноги и шлепнул  пренебрежительно
губами:
   - Азрак-азрак сдурел... Сопсем урус бегать ни умет. А-а!..
   Вечером, архитектор Шмуро сидел перед Кириллом Михеичем  в  кабинете.
Шоркая широкими ступнями по крашеному полу, он вразумительно говорил:
   - Окончательно, на вашем месте я бы отказался. Я люблю говорить прав-
ду, ничего не боюсь, но головы мне своей жалко,  сгодится...  Хм...  Так
вот: я об'ясню - Трубычев вам не давал бумажку потому, что ревнует  жену
к Запусу, а Фиоза Семеновна при нем если, - не побежит же туда  Олимпиа-
да. Затем Олимпиада повлияла, сплетница и дура. Отпустил.  Мне  говорит:
"Командирую с ним, не выпускайте из казачьей лавы".  А  что  там  палкой
очерчено, здесь идут казаки, а здесь нет. Поедете?
   - Поеду, - сказал Кирилл Михеич.
   - Вам говорю: зря. Откажитесь. Я бы мог, конечно, несмотря на военную
дисциплину - я защищать фронт еду, а не мужей, - мог бы отказаться... Он
меня здесь очень легко со злости под пулю подведет...
   Он вытер потные усы и, еще пошоркав ногами, сказал  обреченным  голо-
сом:
   - Поедете?..
   - Поеду, - отвечал Кирилл Михеич и попросил  отдать  ему  пропуск  по
уезду.
   Шмуро вздохнул:
   - Здесь на нас, на двоих... А впрочем, возьмите.
 
   V.
 
   У тесовых ворот фермы на бревне сидел толстоногий мужик. Увидав Фиозу
Семеновну, он царапнул ружьем по бревну и, тускло глядя ей в груди, ска-
зал:
   - Нельзя пускать, сказано. Вишь  -  проволочны  загражденья  лупят...
Камфорт, язви их!.. Ступай в поселок лучше.
   Лугом, вокруг фермы, трое парней вбивали в сырую землю  колья.  Босой
матрос обматывал колья колючей проволокой.
   Фиоза Семеновна ушла.
   Горьче всего - тлел на ее заветревших  (от  осенних  водяных  ветров)
пальцах мягкий желтый волос Запуса. Дальше - голубовато-желтые  глаза  и
быстрые руки над ее телом... Горьче осенних листьев...
   И шла она к ферме не за милостью - городские ботинки осели в грязь, -
надо ботинки; от жестких и бурых как жнивье ветров - шубу.
   А по жнивью, пугая волков, одетый в крестьянский армяк и круглую  та-
тарскую шапку, скакал куда-то и не мог ускакать Васька  Запус.  Как  та-
тарские шапки на лугах - стога, скачут в осенних ветрах, треплют волосом
и не могут ускакать. Лугами - окопы, мужичьи заставы. Из  степей  желтым
огнем идет казачья лава.
   Плакала Фиоза Семеновна.
   Четвертый раз говорил ей толстоногий мужик Филька, - в ферму не веле-
но пускать. Неделю не под'езжал к полисаднику Запус. Дни над  стогами  -
мокрые ветряные сети, птицы летят выше туч.
   Сидеть бы в городе Павлодаре, смотреть Кирилл Михеича. Печи широкие -
корабли, хлеба белые; от печей и хлебов сытый пар.
   Не надо!
 
   ---------------
 
   Просфирня укоряла Иру: поселком говорят, не блюдет себя.  Ира  упрямо
чертила подбородком. Остры девичьи груди, как подбородок. Фиоза Семенов-
на, проходя в горницу, подумала - "грех... надо в город" и спросила:
   - Урожай какой нынче?
   Просфирня скупо улыбнулась и ответила:
   - Едва ли вы в город проедете... Заставы кругом, не выпустят. Пройдут
казаки, тогда можно.
   - Убьют!
   - Ну, может и не убьют, может простят... Не пускает он  вас?  Другую,
поди, подобрал - до баб яруч. Муж, поди, простит... Не девка... Это дев-
ке раз'езды как простить, а баба выдержит. Непременно выдержит.
   Просфирня стала опять говорить дочери.
   Мимо окон, наматывая на колесья теплую пахучую  грязь,  прошел  обоз.
Хлопая бичем и поддерживая сползавшие с  плеч  винтовки,  скользнули  за
обозом пять мужиков.
   Просфирня расставила руки, точно пряча кого под них:
   - Добровольцы... Сколь их погибши. Что их манит, а? Дикой народ,  бе-
жит: с одной войны на другую, ни один гриб-то?..
   Треснул перекатисто лугом пулемет. В деревне закричали пронзительно -
должно быть бабы. Просфирня кинулась к чашкам, к самовару.  Ира  сказала
лениво:
   - Учатся. Казаки после завтра придут. Испу-угались.
   - Ты откуда знаешь?
   - Пимных, Никола, сказывал.
   Фиоза Семеновна обошла горницу. В простенке, между  гераней,  тусклое
зеркало. Взяло оно кусок груди, руку в цветной пахучей кофте, лицу же  в
нем показаться страшно.
   - Солдатское есть? - спросила тоскливо Фиоза Семеновна.
   Просфирня, охая и для чего-то придерживаясь стены, вошла  в  горницу.
Долго смотрела на желтый крашеный пол.
   - Какое солдатское?
   - Белье там, сапоги, шинель. У всех теперь солдатское есть.
   - Об нас спрашиваете, Фиоза Семеновна?
   И, вдруг хлопнув ладонь о ладонь, просфирня быстро зашарилась по  уг-
лам:
   - Есть, как же солдатскому не быть?.. от сына осталось... сичас  сол-
датского найдем... как же... Ира, ищи!..
   - Ищи, сама хочешь так. Что я тебе барахлом торговать?
   Выкидывая на скамейку широкие, серого сукна, штаны,  просфирня  хитро
ухмыльнулась:
   - К мужу под солдатской амуницией пробраться хочешь?
   - К мужу, - вяло ответила Фиоза Семеновна: -  шинель  коли  найдется,
куплю.
   - Все найдется. Ты думаешь, солдат легче пропускают?
   - Легче.
   - Ну, дай бог. И то, скажешь, с германского фронта ушел: нонче  много
идет человека, как гриба в дождь.
   Штаны пришлись в пору: ноги лежали в них большими солдатскими  куска-
ми. Ворот рубахи расширили, а шинель - узка, тело из-под  нее  выплывало
бабьим. Отпороли хлястик, затянули живот мягким ремнем - вышло.
   - Хоть на германску войну итти.
   Фиоза Семеновна ощупала руки и, спустив рукава шинели до ногтей, тихо
сказала:
   - Режь.
   - Чего еще?
   - Волос режь, на-голо.
   И, дрогнув пальцами, взвизгнула:
   - Да, ну-у!..
   И, так же тонко взвигнув, вдруг заплакала Ира.
   Просфирня собрала лицо в строгость, перекрестилась и, махнув ножница-
ми, строго сказала:
   - Кирилл Михеичу поклонитесь, забыл нас. Подряды, сказывают,  у  него
об'явились огромадные. Держжись!..
   Приподняв смуглую прядь волос, просфирня проворно лязгнула ножницами.
Прядь, вихляясь, как перо, скользнула к подолу платья. Просфирня притоп-
нула ее ногой.
   Провожали Фиозу Семеновну до ворот. Ноги у ней в большом и теплом са-
поге непривычно тлели - словно вся земля нога. От  шинели  пахло  сухими
вениками, а голова будто обожженная - и жар, и легость.
   Растворяя калитку, просфирня повторила:
   - Кланяйтесь Кирилл Михеичу. Вещи ваши я сохраню.
   - Не надо.
   В кармане шинели пальцы нащупали твердые, как гальки, хлебные крошки,
сломанную спичку и стальное перышко. Фиоза Семеновна  торопливо  достала
перышко и передала просфирне. Тогда просфирня заплакала и,  поджав  губы
(чтобы не выпачкать слюной), стала целоваться.
   А за селом, где налево от деревянного моста, дорога свертывала к  го-
роду, Фиоза Семеновна, не взглянув туда, повернула к ферме.
   Толстоногий мужик все еще сидел на бревнах, только  как-будто  был  в
другой шапке.
   - Сирянок нету закурить? - спросил он.
   Фиоза Семеновна молча прошла мимо.
   В сарае, где раньше стояли сельско-хозяйственные машины,  за  столом,
покрытым одеялом, сидел Запус. Подтянув колено к подбородку и часто сту-
кая ребром ладони о стол, он выкрикивал со смехом:
   - Кто еще не вписался?.. Кому голов не  жалко,  а-а?..  Головы,  все?
Последний день, а то без записи умирать придется, товарищщи!..
   Небритое его лицо золоти