- Не придут.
   - Отчего так?
   - Ибо, слышал, на съезде пребывать изволили?
   - Был.
   - И все слышали? А слышали - изречено, - протоиерей повел пальцем пе-
ред бровью Кирилла Михеича: - "власть рабочих и крестьян".  Значит  сие,
голубушка, плоты-то твои не придут совсем. Без сомненья.
   - Не придут? Плоты мои? Три сплава пропадут?
   - Потому, будут здесь войны и смертоубийства. Дабы ограбить нас, раз-
бойники-то на все... Я боюсь, в собор бы не залезли.  Ты  там  за  Запу-
сом-то, сын, следи... Чуть что... А я  к  тебе  завтра,  киргиза-малайку
пришлю - за ним иди непрекословно. Пароход-то, а? Угояли?
   - Чего стоит? Дали бы мне за известкой лучше съездить, -  сказал  Ки-
рилл Михеич. - Известка в цене. Стоит...
   Протоиерей уходил, чуть колыхая прямой спиной - желтый вихрь пыли.  А
тень позади редкая, смешная - как от рогожи.
   Выше, по реке, тальники - по лугам,  сереброголовые  утки.  Рябина  -
земная рана. Вгрызся Иртыш в пески, замер. Ветер  разбежится,  падет,  -
рябь пойдет, да в камышах утячий задумчивый кряк.
   Желтых земель - синяя жила! Какая любовь напрягла тебя,  какая  тоска
очернила?
 
   ---------------
 
   Собака и та газету тащит. Колбаса в газету была завернута. Раньше  же
колбасу завертывали в тюремные и акцизные ведомости. По случаю  амнистий
арестантов в тюрьме не существует, самогон же продается без акцизу - са-
мосудным боем бьет за самогон солдатская милиция.
   На углах по три, по пять человек - митинги. Воевать или  не  воевать?
Гнать из города Запуса или не гнать?
   А Кирилл Михеич знает про это? Каждый  спрашивает:  известно  почему.
Покамест до постройки шел, сколько раз вызывали на разговоры.
   Хочет Кирилл Михеич жить своей прежней жизнью.
   Господи! Ведь тридцать семь лет и четыре месяца! А тут говорят прожил
ты годики эти и месяцы неправильно - вор ты, негодяй и жулик. Господи!
   Не смотрел раньше на Господа-Бога. Как его зовут чуть не забыл.  Ага!
Иисус Христос, Бог-Саваоф и дух святой в виде голубыне.
   Со свадьбы, кажись, и в церкви не был. Нет, на  освящениях  церковных
бывал - опять-таки не помнит, чему молились. Пьяный был и бабой расслаб-
лен. С бабой грешил и в пост и не в пост.
   Жаром пышут деревянные заплоты. Курица у заплота дремлет, клюв  раск-
рыла. На плахах лесов смола выступила. И земля  смолой  пахнет  -  томи-
тельно и священно.
   Обошел постройку, выругать никого нельзя. И глупые ж люди - сами  для
себя строить не хотят. Ну, как к ним теперь, с которого конца? Еще в зу-
бы получишь.
   С красными лентами на шапках  проехали  мимо  рабочие  с  Пожаловской
мельницы. Одежда в муке, а за плечами  винтовка.  "Пополам,  грит,  все.
И-их, и дьяволы"...
   Генеральша ждала у ворот. Она все знала. Липкий пот  блестящими  лен-
точками сох по лицу, щеки ввалились, а вместо  шали  рваный  бешметишко.
Забормотала слезливым басом:
   - Казаки со станиц идут... Вырежут хоть большевиков-то. Дай ты влады-
чица, хоть бы успели. Не видал, батюшка, не громят? Сперва,  пожалуй,  с
магазинов начнут.
   Пока никого не громят. Может ночью? Нельзя ли от Запуса  какую-нибудь
бумажку взять? Два сына раненые и дочь. Возьмут в Иртыш и сбросят.  Ста-
руха плакала, а Варвара в киргизском чувлуке ходила по двору  и  сбирала
кизяк. "Ломается", - подумал Кирилл Михеич и вдруг ему захотелось есть.
   Поликарпыч с пимом в руках появился за воротами.  Был  он  неизвестно
чему рад - пиму ли, удачно зашитому, или хорошо сваренному обеду.
   - Правителей, сказывают, сменили! - крикнул  он  и  перекрестился.  -
Дай-то Бог - може, люду получше будет...
   Он хлопнул пимами и оглядел сына:
   - Жалко? Ничево, Кирьша, наживем. А у те  семья  больша,  не  отымут.
Кы-ыш!.. Треклятые!..
   Он швырнул пимом в воробьев.
   В зале, у карты театра военных действий, стоял Запус и Олимпиада. За-
пус указывал пальцем на Польшу и хохотал. Гимнастерка  у  него  была  со
сборками на крыльцах и туго перетянута в талии.
   - Отсюда нас гнали-и!.. И так гнали а-ах... Не помню даже.
   VI.
 
   Усталые бледно-розовые выплывали из  утренней  сини  росистые  крыши.
Сонные всколыхнулись голуби. Из-под навеса нежно дремотно пахнуло сеном,
- работник Бикмулла выгнал поить лошадей. Вздрагивая и фыркая, пили  ло-
шади студеную воду из долбленого корыта.
   Бикмулла спросил Кирилла Михеича:
   - Пашто встал рано? Баба хороший, спать надда долга.
   Он чмокнул губами и сильно хлопнул ладонью лошадь.
   - Широкий хазяйка, чаксы.
   На разговор вышел из пимокатной Михей Поликарпыч. Он потянулся,  под-
дернул штаны и спросил:
   - В бор не поедешь?
   - Зачем?
   - Из купцов много уехало. Чтоб эти большаки не прирезали.
   Бикмулла стукнул себя в грудь и похвалился:
   - Быз да большавик. - Мой тоже большавик!
   - Молчи ты уже, собачка, - любовно сказал Поликарпыч. - Большавик на-
шелся.
   Бикмулла покраснел и стал ругаться. Он обозвал  Поликарпыча  буржуем,
взнуздал лошадь и поехал в джатаки - пригородные киргизские поселки.
   - Возьми ево! Воображат. Разозлился. Тоже о себе мыслит. Говорю тебе:
поезжай в бор. На заимку или кардон. Там виднее.
   - А Фиоза?
   - Никто ее не тронит. - Поликарпыч подмигнул. - Она удержится,  креп-
ка.
   - Строить надо. Подряд на семнадцать церквей получил.
   Подымая воздух, густо заревел пароход. В сенях звякнуло - выбежал За-
пус, махнул пальцами у шапочки и ускакал. Лошадь у него  была  заседлана
раньше Бикмуллой.
   - Бикмулла стерва, - сказал  Поликарпыч.  -  Пароход-то  ихний  орет.
Должно сбор, ишь и киргиз-то удрал, - должно немаканых  своих  собирать.
Прирежут всех, вот тебе и церкви... семнадцать.
   - Таки же люди.
   - Дай бог. Мне тебя жалко. Стало быть,  не  понимашь  ты  моих  роди-
тельских мук. Ну, и поступай.
   Фиоза Семеновна тоже поднялась. Ходила по комнатам,  колыхая  розовым
капотом - шел от нее запах постели и тела.
   - Умойся, - сказал Кирилл Михеич.
   Лицо у нее распускалось теперь поздним румянцем - густым и  по  бокам
ослабевших щек. Нога же стучала легче и смелее. И где-то  еще  пряталось
беспокойство, за глазом ли, за ртом ли, похожим на заплату стертого ало-
го бархата, - отчего Кирилл Михеич повторил сердито и громко:
   - Умойся.
   Из своей комнаты выпрыгнула упруго Олимпиада и, махая руками под  вы-
шитым полотенцем, крикнула:
   - Надо, надо!.. День будет горячий - пятьдесят потов сойдет.  Сергев-
на, ставь самовар!..
   И верно - день обрушился горячий и блестящий. Даже ядреные тени отли-
вали жирными блесками - черный стеклярус...
   Самовар на столе шипел, блестел и  резал  глаза  -  словно  прыгал  и
вот-вот разорвется - бомба золотая... Сквозь тело, в  стулья,  в  одежду
шел-впитывался жар и пот. Потное пахучее стонало дерево, кирпич и  блес-
тящий песок.
   А жизнь начиналась не такая, как всегда. Ясно это было.
   Разговоры тревожные. Тревожны неровные пятна пудры, румян и застегну-
тое кое-как платье.
   Хрипло - задыхаясь - ревел пароход.
   - Куда их?
   - Плывут, что ли? Уходят?
   Один только Кирилл Михеич сказал:
   - Дай-то Господи! Пущай!
   Да за ним повторила старуха-генеральша на крыльце.
   У палисадника остановилась Варвара. Заглядывая в окна, говорила наме-
ренно громко. От этого ей было тяжело, жарко  и  развивались  волосы  на
висках.
   - Братья у меня уезжают в Омск. У них отпуск кончился.
   - А раны?
   - Зажили. Только пока еще на костылях. В Петербурге большевики волну-
ются, - порядочным людям там быть нужно. Мама очень встревожена, говорят
- по Сибирской линии забастовка... Вы не знаете?..
   Ничего Кирилл Михеич не знал. Выпил положенные  четыре  стакана  чая,
вытер лоб и подумал: "надо итти". А итти было некуда. На постройке -  из
окна, из палисадника видно - нет рабочих. Нет их и на казачьей площади -
все у парохода. Туда же верхами промчались киргизы-джатачники.
   Потоптался у плах. Зачем-то переложил одну. Подошел  старик  Поликар-
пыч, тоже помог переложить. Так всю грядку с места на место и  переложи-
ли. Сели потом на плахи, и старик закурил:
   - Таки-то дела...
   - Таки, - сказал Кирилл Михеич. - Дай закурить.
   И хоть никогда не курил, - завернул. Но не понравилось, - кинул.
   Главное - пока не начиналась хлебная уборка, у киргиз и казаков лоша-
ди свободны. Из бору можно бы много привести сутулков и плах. Не  приве-
зешь - зимой переплачивай... Это главное, - потом известка, - плоты  за-
держатся - лопнут скрепы, - глядишь сгорела. Тут тебе и нож в бок...
   И ничего ни у кого спросить нельзя. Никто не знает. Бумаги летят  как
снег, - засыплет буран смертельный. К Запусу как подступить? Был бы  че-
ловек старый, степенный, - а то мальчишка.
   Впопыхах прибежал киргиз - работник о. Смирнова.
   - Айда... Завут, бакчи.
   И ушел по улице, махая рукавами бешмета и пряча в пыли  острые  носки
байпак.
   Хотел не пойти Кирилл Михеич. Бакчи за церковью, а к  церкви  кладби-
щенской итти через два базара, - жар, духота, истома.
   Все же пошел.
   Лавки некоторые открыты. Как всегда гуськом, словно в траве ходят  от
лавки к лавке, прицениваются киргизы. Толстые ватные халаты - чапаны пе-
ретянуты ремнями, в руках плети. Киргизки в белых чувлуках и ярких  фае-
вых кафтанах.
   Торговцы - кучками, указывают на берег. Указывай, не указывай, -  ни-
чего не поймешь. На досчатых заборах измазанные клейстером афиши,  возз-
вания. Красногвардеец, верхом с лошади, приклеивал еще какие-то зеленые.
Низ афиши приклеить трудно, - длинная, - и висла она горбом,  пряча  под
себя подписи. А подписано было: "Василий Запус".
   Протоиерей о. Степан Смирнов сидел на кошме, а вокруг него и  поодаль
- люди.
   - Присаживайтесь, Кирилл Михеич. Арбузу хотите?
   - Нет.
   - Ну, дыни?
   - Тоже не хочу.
   - Удивительно. Никто не хочет.
   Учитель Отгерчи кашлянул и, взяв ломоть, сказал:
   - Позвольте...
   На что протоиерей протянул ему ножик:
   - Герой. Кушайте на здоровье. Арбуз нонче поразительный. Дыню не  ви-
дал такую. А все зря.
   А на это архитектор Шмуро сказал:
   - Из Индии на континент всевозможный фрукт вывозится. А у нас -  бунт
и никто не хочет не только арбузов, но и винограда.
   - Угостите, - сказал Отгерчи. - Съем виноград.
   Здесь встал на колени Иван Владимирович Леонтьев. На  коленях  стоять
ему было не удобно, и он уперся в арбуз пальцами.
   Саженях в пятидесяти из шалаша выполз старик-сторож и ударил  в  тре-
щетку, отгоняя ворон от подсолнухов. В городе  орал  пароход;  у  Иртыша
стреляли. Ломкие под кошмой потрескивали листья. Тыквы - желтые и огром-
ные - медово и низко пахли. И еще клейко пах горбатый и черноликий  под-
солнечник.
   Леонтьев, перебирая пальцами по арбузу, как по столу, говорил:
   - Граждане! Нашему городу угрожает опасность быть захваченным больше-
виками. Имеются данные, что комиссар Запус, приехавший с западного фрон-
та, имеет тайные инструкции избрать Павлодар базой  организации  больше-
вицкой агитации в Киргизской степи, Монголии и Китае. Имеются также све-
дения, что на деньги  германского  правительства,  отпущенные  Ленину  и
Троцкому...
   - Сволочи!.. - крепко сказали позади Кирилла Михеича. Он обернулся  и
увидал сыновей генеральши Саженовой.
   - В противовес германским - вильгельмовским влияниям,  имеющим  целью
поработить нашу родину, мы должны выставить свою национальную мощь,  до-
вести войну до победоносного конца и уничтожить силы, мешающие  русскому
народу. С этой целью, мы, группа граждан Павлодара, с любезного разреше-
ния о. Степана, созвали вас, чтобы совместно выработать меры  пресечения
захвата власти... Нам нужно озаботиться подготовкой сил здесь, в городе,
потому что в уезде, как донесено в группу Общественного Спасения,  груп-
пирует вооруженные силы среди казаков и киргиз  капитан  Артемий  Трубу-
чев...
   - Артюшка-то!.. - крикнул отчаянно Кирилл Михеич. Посмотрел  тупо  на
Леонтьева и, не донеся рук до головы, схватился за грудь. - Да  что  мне
это такое!.. Сдурел он?..
   - Не прерывайте, Кирилл Михеич, -  проговорил  печально  Леонтьев  и,
хлопая ладонью по арбузу, продолжал, нерешительно  и  растягивая  слова,
высказывать предложения Группы Общественного Спасения: - Захватить паро-
ход... Арестовать Запуса - лучше всего на его квартире... Казакам разог-
нать красную гвардию... Командировать в Омск человека за оружием и войс-
ком... Избрать Комитет Спасения...
   Был Леонтьев сутуловат, тонок и широколиц, - словно созревший подсол-
нечник. Голос у него был грустный и темный: ленивый и домохозяйственный,
любил он птицеводство; преподавал в сельско-хозяйственной школе  геомет-
рию, а отец у него - толстый и плотный баболюб (держал трех наложниц)  -
имел бани.
   Рядом с ним на кошме сидел Матрен Евграфыч, пожилой усталый  чиновник
с почты. Шестой год влюблен он в Лариссу, дочь Пожиловой - мельничихи, и
Кирилл Михеич помнил его только гуляющим под руку с Лариссой.  А  сейчас
подумал: "чего он не женился".
   За о. Степаном, рядом с братьями Саженовыми,  был  еще  бухгалтер  из
казначейства - Семенов, лысый в пикейной паре. Он был очень ласков и да-
же очки протирал - словно гладил кошку. Он  увидал,  что  Кирилл  Михеич
смотрит на него, подполз и сказал ему на ухо:
   - Глупо я умру. Нехорошо. Чего ради влип, не знаю...
   Тут Кирилл Михеич, вспомнив что-то, сказал:
   - А по-моему, плюнуть...
   Леонтьев поднял руки над арбузом и спросил нерешительно:
   - На что плюнуть...
   Кирилл Михеич пошевелил бородку по мягкой кости и ответил смущенно:
   - Воопче. Зря, по-моему. - Он вспомнил Саженову-старуху и добавил:  -
Вырежут...
   - Большевики?
   - Обязательно. О чем и говорят. И Артюшка зря лезет. Я ему напишу,  а
бабе его от квартеры откажу. Хоть и родня, а мне из-за них помирать  ка-
кой план? Брось ты, Иван Владимирыч... На казаков какая надежа.  Брехать
любят, верно. Я с ними церква строил, знаю. Хуже киргиз.
   - Следовательно, с предложеньями группы вы не согласны.
   Кирилл Михеич вынул платок, утер щеки, высморкался и опять сунул пла-
ток:
   - Силы у вас нету...
   - Две сотни казаков хоть сейчас. Под седлом.
   - Вырежут. Впрочем, дело ваше, а меня, Иван  Владимирыч  избавь.  Мое
дело сторона...
   Протоиерей грохнул арбуз о кошму и вскочил.
   - Вот и води с таким народом дела! - закричал он пронзительно.
   Вороны метнулись от подсолнечников. Он сбавил голос:
   - Раз у тебя родственник Артемий Иваныч такой, за родину, я и  думал.
Не подгадит, мол, Кирилл Михеич...
   - Родственник-то он по жене... А жена... воопче.
   - Воопче, воопче!.. - закричал опять протоиерей. - Вы не воопче гово-
рите, а за себя. Ради вас же стараются... Я думал подряды  вам  устроить
побольше. Семнадцать церквей получили.
   - Что вы меня, отец Степан, церквами-то корите? Я их не воровать  бе-
русь, а строить. Да ну их...
   Протоиерей торопливо перекрестил его. Кирилл Михеич сплюнул и  сказал
тише:
   - С такими работниками сартира не выстроишь, не то что  в  готическом
стиле. Надоели они мне все. Столько убытков несут - и я  и  они,  Госпо-
ди...
   Шмуро громко вздохнул:
   - Такой климат. Плотность населения отсутствует, значит,  все  плохо.
Не предприимчивый.
   Кирилл Михеич погладил кадык:
   - В горле першит от крику. Плюньте, господа... Лучше б кумыса по  та-
кому времени, а? Матрен Евграфыч, верно?
   Тот устало повел губами:
   - Кумыс подкрепляет.
   Все подымались. Архитектор скатывал кошму. Леонтьев  собирал  корочки
расколотого арбуза. Когда кошма докатилась до  него,  он  вдруг  яростно
стал топтать корки по кошме. Архитектор, колыхая шлемом, хохотал.
   Леонтьев растянуто сказал:
   - Предатели вы... Артемий надеется. Письмо прислал: "При первой  воз-
можности подойду к Павлодару с казаками. Может быть,  вы  своими  силами
уберетесь". Перетрусили, убрались...
   Протоиерей подмигнул:
   - Ничего. Мы еще наладим. Не так, тогда этак... Я сегодня  обедню  не
стал служить, проповедь отложил, а тут даже арбуз  не  съели...  Челове-
ки-и!..
   Кирилл Михеич спросил протоиерея:
   - Вы, батюшка, семян мне не одолжите?..
   - Каких тебе?
   - Арбузных. От этих полос, подле коих рассуждали.  Крупный  арбуз,  и
главное крепок - как по нему Иван Владимирыч бил, - хоть бы  што...  Мне
на бакча такой, а то в Омск справляю, мнется. Арбуз для этого надо креп-
кий.
   Протоиерей подумал и сказал:
   - Могу.
   Кирилл Михеич счистил приставшую от кошмы шерсть и посоветовал:
   - Брось, отец. Ты в летах, ну их... Я тут почесь всю  ночь  просидел:
программу большевицкую читал. Читал, отец, читал... Ведь я скажу тебе  -
нет такого плана, чтоб не понял. Хоть на всю землю  здание  -  пойму.  А
тут, пошто, откуда оно - никак не вникну. Туман.
   - Не читал, не интересуюсь.
   - Твое дело церковное. Может и грешно...  Как  ты,  отец,  полагаешь:
скажем отымут... дома там, имущество. Надолго?
   - А я думаю, коли отымать, так и совсем отымут.
   Кирилл Михеич ухмыльнулся.
   - Не верю. Главное, пропить некому будет: на кой им это все?
   - Найдут, - шумно дыша, сказал протоиерей. - Им только взять.
 
   VII.
 
   На назьмах, подле белой уездной больницы, расстались.
   Шмуро, Кирилл Михеич и протоиерей шли вместе.
   В самом городе, как заворачивать из-за сельско-хозяйственной школы на
Троицкую улицу - за углом в таратайке ждала их матушка Вера  Николаевна.
Лицо у ней как-то смялось, одна щека косо подрыгивала, а руки  не  могли
удержать вожжей.
   - Куда тебя? - спросил протоиерей: - таку рань...
   И тут только заметили, что попадья в азяме, киргизском малахае и  по-
чему-то в валенках. Тряся вожжами по облучку, она взвизгнула,  оглядыва-
ясь:
   - Садись...
   Протоиерей тоже оглянулся. У палисадника через загородку пегий  теле-
нок силился достать листья тополей. Розовую шею царапали плотные  перек-
ладинки и широкие глаза были недовольны.
   - Ищут!.. - еще взвизгнула попадья, вдруг выдергивая  из-под  облучка
киргизскую купу. - Надевай.
   Протоиерей торопливо развернул купу. В пыль выпал малахай.
   Шмуро дернул Кирилла Михеича за пиджак.
   - Пошли... Наше здесь дело?.. Ну-у...
   Протоиерей, продергивая в рукава руки, бормотал:
   - Кто ищет-то? Бог с тобой...
   - Залезай, - визжала попадья. - Хочешь, чтоб зарезали? Ждать будешь?
   Она вытянула лошадь кнутом по морде. Лошадь, брыкая, меся  пыль,  по-
несла в проулок, а оттуда в степь.
   Кирилл Михеич торопливо повернул к  дому.  Шмуро  забежал  вперед  и,
расставляя руки, сказал:
   - Не пущу!..
   - Ок'рстись, парень. К собственному дому не пустишь.
   - Не пущу!..
   Вся одежда Шмуро была отчего-то в пыли, на шлеме торчал навоз и соло-
ма. Бритые губы провалились, а глаза были как растрепанный веник.
   - Не пущу... - задыхаясь и путаясь в слюне,  бормотал  он,  еще  шире
раздвигая руки: - донесешь... Я, брат, вашего брата видал много...  Про-
вокацией заниматься?
   Кирилл Михеич отодвинул его  руку.  Шмуро,  взвизгнув,  как  попадья,
схватил его за полу и, приближая бритые губы  к  носу  Кирилла  Михеича,
брызнул со слюной:
   - Задушу... на месте, вот... попробуй.
   Здесь Кирилл Михеич поднес к его рту кулак и сказал наставительно:
   - А это видел?
   Шагнул. Шмуро выпустил полу и, охнув, побежал в проулок. Кирилл Михе-
ич окликнул:
   - Эй, обождь... (Он забыл его имя.) - Ладно, не пойду. Только у  меня
ведь жена беспокоится.
   Шмуро долго тряс его руку, потом на кулаке оправил и вычистил шлем:
   - Я, Кирилл Михеич, нервный. От переутомленья. Я могу человека убить.
О жене не беспокойтесь. Мы ей записку и с киргизом. Они -  вне  подозре-
ний.
   - Кто?
   - Да все... - Он косо улыбнулся на шлем. - Продавил.  Где  это?..  Ко
мне тоже нельзя. Может меня ждут арестовать. Пойдемте, Кирилл Михеич, на
площадь, к собору. Народ-то как будто туда идет...
   Из переулков, из плетеных и облепленных  глиной  мазанок,  босиком  в
ситцевых пестрых рубахах сбегались на улицу мещане.  Останавливались  на
средине и долго смотрели, как бабы,