ать неловко, не идет:
   - К этим... проституциям.
   - Ни? - не понял киргиз. - Куды?
   Кирилл Михеич уперся спиной в плетеную скрипучую стенку  таратайки  и
проговорил ясно:
   - К девкам...
   - Можня!..
 
   III.
 
   Все в этой комнате выпукло - белые надутые  вечеровым  ветром  шторы;
округленные диваны; вываливающиеся из пестрых материй груды мяс и  бело-
вато-розовая лампа "Молния", падающая с потолка.
   Архитектор Шмуро в алой феске, голос повелительный, растяжистый:
   - Азия!.. Вина-а!..
   Азия в белом переднике, бритоголовая, глаз с поволокой. Азиатских зе-
мель - Ахмет Букмеджанов. Содержатель.
   Кириллу Михеичу что? Грудь колесом, бородку - вровень стола  -  здесь
человека ценить могут. Здесь - не разные там...
   - Пива-а!.. - приказывает Шмуро. -  Феску  грозно  на  брови  (разгул
страстей).
   Девки в азиатских телесах, глаза как цветки - розовые, синие и черные
краски. Азиат тело любит крашеное, волос в мускусе.
   Кирилл Михеич, пока не напился - про дело вспомнил. Пододвинул к  ар-
хитектору сюртук. Повелительная глотка архитекторская - рвется:
   - Пива, подрядчику Качанову!.. Азия!..
   - Эта как же? - спросил Кирилл Михеич с раздражением.
   - Что?
   - В отношениях своих к происходящим, некоторым родом, событиям. Запу-
са видел - разбойник. Мутит... Протопоп жалуется.  Порядочному  люду  на
улице отсутствие.
   - Чепуха. Пиво здесь хорошее, от крестьян привезли. Табаку не  приме-
шивают.
   - Однако производится у меня в голове мысль. К чему являться Запусу в
наши места?..
   - Пей, Кирилл Михеич. Девку хочешь, девку отведем. На-а!..
   Ухватил одну за локти - к самой бороде подвел. Даже в плечах  заморо-
зило. О чем говорил, забыл. Сунул девке в толстые мягкие пальцы  стакан.
Выпила. Ухмыльнулась.
   Архитектор - колесом по комнате - пашу изображает. Гармонист с  пере-
вязанным ухом. Гармоника хрипит, в коридорах хрипы, за жидкими  дверцами
разговорчики - перешепотки.
   - Каких мест будешь?
   - Здешняя...
   Кирилл Михеич - стакан пива. С плеча дрожь, на ногти - палец не чует.
   - Зовут-то как?
   - Фрося.
   Давай сюда вина, пива. Для девок - конфет! Кирилл Михеич за все отве-
чает. Эх, архитектор, архитектор - гони семнадцать церквей, все пропьем.
Сдвинули столы, составили. Баран жареный, тащи на стол барана.
   - Лопай, трескай на мою голову!
   Нету архитектора Шмуро, райским блаженством увлекся.
   Все же появился и похвалил:
   - Я, говорил, развернется! Подрядчик Качанов-та, еге!..
   - Сила!
   Дальше еще городские приехали: прапорщик Долонко, казачьего  уездного
круга председатель Боленький, учитель Отгерчи...
   Плясали до боли в пятках, гармонист по ладам извивался. Толстый  учи-
тель Отгерчи пел бледненьким тенорком. Девки ходили от стола в  коридор,
гости за ними. Просили угощений.
   Кирилл Михеич угощал.
   Потом, на несчетном пивном ведре, скинул  сюртук,  засучил  рукава  и
шагнул в коридор за девкой. У Фроси телеса, как воз сена - широки... Ко-
лечки по жилкам от тех телес.
   А в коридоре, с улицы ворвалась девка в розовом. Стуча кулаками в те-
совые стенки, заорала, переливаясь по деревенски:
   - Де-евоньки-и... На пароход зовут, приехали!
   Зазвенели дверки. Кирилла Михеича к стене. Шали на крутые плечи:
   - Ма-атросики...
   Отыскал Кирилл Михеич Фросю. Махнул кулаком:
   - За все плачу! Оставайся! Хозяин!
   - Разошелся, буржуй! Надо-о!.. И-иих!..
   Азия - хитрая. Азия исчезла. И девки тоже.
   И хитрый блюет на диване архитектор. На подстриженных усах -  бараньи
крошки. Блевотина зеленоватая. Оглядит Кирилла Михеича, фыркнет:
   - Прозевал?.. Я, подрядчик Качанов... я тово... успел...
 
   ---------------
 
   На другой день, брат Фиозы Семеновны, казак Леонтий  привез  из  бору
волчьи шкуры. Рассказывал, что много появилось волков, а порох дорожает.
Сообщал - видел среди киргиз капитана Артемия Флегонтыча,  обрился  и  в
тибитейке. В голосе Леонтия была обида. Олимпиада стояла  перед  ним,  о
муже не спрашивала, а просила рассказать, какие у волков берлоги.  Леон-
тий достал кисет из бродеи, закурил трубку и врал, что берлоги у  волков
каждый год разные. Чем старше волк, тем теплее...
   Протоиерей Смирнов, в чесучевой  рясе,  пахнущей  малиной,  показывал
планы семнадцати церквей Кириллу Михеичу и убеждал, хоть одну  построить
в византийском стиле. Шмуро - из-под пробкового шлема, значительно пово-
дил глазами. Передав Кириллу Михеичу планы, протоиерей,  понизив  голос,
сказал, что ночью на пароходе "Андрей Первозванный" комиссар Запус  пир-
шество устроил. Привезли из разных непотребных мест блудниц, а на  расс-
вете комиссар прыгал с парохода в воду и переплывал через Иртыш.
   И все такая же золотисто-телесная рождалась и цвела пыль. Коровы, ко-
лыхая выменем, уходили в степь. На базар густо-пахнущие сена везли туго-
рогие волы. Одинокие веселоглазые топтали пески верблюды, и через  Иртыш
скрипучий пором перевозил на ученье казаков и лошадей.
   Кирилл Михеич ругал на постройке десятника. Решил на семнадцать церк-
вей десятников выписать из Долони - там народ широкогрудый и злой. Побы-
вал в пимокатной мастерской: - кабы  не  досмотрел,  проквасили  шерсть.
Сгонял за город на кирпичные заводы: лето  это  кирпич  калился  хорошо,
урожайный год. Работнику Бикмулле повысил жалованье.
   Ехал домой голодный, потный и довольный. Вожжей стирал с холки лошади
пену. Лошадь косилась и хмыкала.
   У ворот стоял с бумажкой плотник Горчишников. Босой, без шапки, зеле-
ная рубаха в пыли и на груди красная лента.
   - Робить надо, - сказал Кирилл Михеич весело.
   А Горчишников подал бумажку:
 
   Исполком Павлодарского Уездн. Совета Р., К., С., К. и К. Ден. извеща-
ет гражд. К. Качанова, что... уплотнить и вселить в две комнаты комисса-
ра Чрезвычайного Отряда т. Василия Запуса.
   Августа...
 
   Поправил шляпу Кирилл Михеич, глянул вверх.
   На воротах, под новой оглоблей прибит красный флаг.
   Усмехнулся горько, щекой повел:
   - Не могли... прямо-то повесить, покособенило.
 
   IV.
 
   Птице даны крылья, человеку - лошадь.
   Куда ни появлялся Кирилл Михеич, - туда кидало в клубах желтой и  ро-
зовой пыли исправничью лошадь "Император".
   Не обращая внимания на хозяина, - давило и раскидывало широкое копыто
щебень во дворе, тес под ногами... И Запус проходил  в  кабинет  Кирилла
Михеича, как лошадь по двору - не смотря на хозяина. Маленькие усики над
розовой девичьей губой и шапочка на голове как цветок. Шел мимо, и  нога
его по деревянному полу тяжелее копыта...
   Семнадцать главных планов надо разложить в кабинете. Церковь  вам  не
голубятня, - семнадцать планов - не спичечная коробочка.  А  через  весь
стол тянутся прокламации, воззвания: буквы жирные  -  калачи,  и  каждое
слово - как кулич - обольстительно...
   Завернул в камору свою (Олимпиаду стеснили в одну комнату) Кирилл Ми-
хеич, а супруга Фиоза Семеновна, на кукорки  перед  комодом  присев,  из
пивного бокала самогон тянет. А  рядом  у  толстого  колена  -  бумажка.
"Письмо!"
   Рванул Кирилл Михеич, "может опять от фельдшера"? Вздрогнула сквозным
испугом Фиоза Семеновна.
   Бумажка та - прокламация к женщинам-работницам.
   Кирилл Михеич, потрясая бумажкой у бутылки самогона, сказал:
   - За то, что я тебя в люди вывел, урезать на смерть меня хошь?  Ехид-
ная твоя казацкая кровь, паршивая... Самогон жрать! Какая такая тоска на
тебя находит?
   И в сознании больших невзгод, заплакала Фиоза Семеновна. Еще  немного
поукорял ее Кирилл Михеич, плюнул.
   - Скоро комиссар уберется? - спросил.
   Пьяный говор - вода, не уловишь, не уцедишь.
   - Мне, Киринька, почем знать.
   - Бумажку-то откеда получила?
   - А нашла... думала, сгодится.
   - Сгодится! - передразнил задумчиво. - Ничего он не сказывал,  гришь?
Не разговаривала?.. Ну...
   От комода - бормотанье толстое, пьяное. Отзывает тело ее угаром, мыс-
лями жаркими. Колыхая клювом, прошла за окном ворона.
   - Ничего я не знаю... Ни мучай ты меня. Господь с вами со всеми,  что
вы мне покою не даете?..
   А как только Кирилл Михеич, раздраженный, ушел, пересела от комода  к
окну. Расправила прокламацию на толстом колене.
   Жирно взмахнув крыльями, отлетела на бревно ворона и  с  недоверчивым
выражением глядела, как белая и розовая и синяя человечья самка, опустив
губы, вытянув жирные складки шеи, следила за стоящим у лошади желто-вих-
рым человеком.
   За воротами Кирилла Михеича поймала генеральша Саженова.
   Взяла его под руку и резко проговорила:
   - Пойдем... пойдем, батюшка. Почему же это к нам-то не  заглядываешь,
грешно!
   Остановила в сенях. Пахло от ее угловатых, завернутых в  шелк  костей
нафталином. А серая пуховая шаль волочилась по земле.
   - Что слышно? Никак Варфоломеевскую ночь хотят устроить?
   Кирилл Михеич вяло:
   - Кто?
   Нафталин к уху, к гладкому волосу (нос в сторону), шопотом:
   - Эти большевики... Которые на пароходе. Киргиз из степи сзывают  ре-
зать всех.
   - Я киргиза знаю. Киргиз зря никого...
   - Ничего ты, батюшка, не знаешь... Нам виднее...
   Грубо, басом. Шаль на груди расправлена:
   - Ты по совести говори. Когда у них этот съезд-то будет? У  меня  два
сына, офицеры раненые... И дочь. Ты материны чувства жалеть умеешь?
   - Известно.
   - Ну, вот. Раз у тебя комиссар живет, начальник  разбойничий.  Должен
ты знать.
   - А я, ей-Богу...
   С одушевлением, высоко:
   - Ты узнай. Немедленно. Узнай и скажи. У тебя в квартире-то?
   - У меня.
   - Ты его мысли читай. Каждый его шаг, как на тарелочке.
   Приоткрыв дверь, взволнованно:
   - Два. На диване - дочь. Варвара. Понял?
   - Известно.
   Сметая шалью пыль с сапог Кирилла Михеича,  провела  его  в  комнату.
Представила.
   - Сосед наш, Кирилл Михеич Качанов. - Дом строит.
   - Себе, - добавил Кирилл Михеич. - Двухъэтажный.
   Офицеры отложили карты и проговорили, что им очень  приятно.  А  дочь
тоненько спросила про комиссара, на что Кирилл Михеич ответил, что чужая
душа - потемки, и жизнь его, Запуса, он совсем не знает - из  каких  зе-
мель и почему.
   На дочери была такая же шаль, только зеленая, а руки тоньше  Олимпиа-
диных и посветлей.
   Кирилл Михеич подсел к офицерам, глядя в карты, и после разных вежли-
вых ответов, спросил:
   - К примеру, скажим, ежели большевики берут правления - церкви  стро-
ить у них не полагается?
   - Нет, - сказал офицер.
   - Никаких стилей?..
   - Нет.
   - Чудно.
   А генеральша, меся перед пустой грудью пальцами, басом воскликнула:
   - Всех вырежут. На расплод не оставят...
   Дочь тоненько, шелковисто:
   - Ма-а-ма!..
   - Кроме дураков, конечно... Не надо дураками быть. Распустили! Покае-
тесь горько. Эх, кабы да...
   Ночью не спалось. Возле ворочалась, отрыгивая самогоном, жена. В ком-
нате Олимпиады горел огонь и тренькала балалайка. Из кухни несло щами  и
подымающейся квашней.
   Кирилл Михеич, как был в одних кальсонах и  рубахе,  вышел  и  бродил
внутри постройки. Вспомнил, что опять третий день не  выходят  каменщики
на работу, - стало обидно.
   Говорили про ружья, выданные каменщикам, звать их будут теперь  крас-
ной гвардией.
   Ворота не закрыты, въезжай, накладывай тес, а потом ищи... Тоже обид-
но. А выматерить за свое добро нельзя, свобода...
   Вдоль синих, отсвечивающих ржавчиной, кирпичей блестела чужим  светом
луна. Теперь на нее почему-то надо смотреть, а раньше не замечал.
   При луне строить не будешь, одно - спать.
   Тени лохматыми дегтяными пятнами пожирали  известковые  ямы.  Тягучий
дух, немножко хлебный, у известки...
   И вдруг за спиной:
   - Кажись, хозяин?
   По голосу еще узнал - шапочку пильмешком, курчавый клок.
   - Мы.
   Звякнув о кирпичи саблей, присел:
   - Смотрю: кого это в белом носит. Думаю,  дай  пальну  в  воздух  для
страха. Вы боитесь выстрелов?
   Нехорошо  в  подштанниках  разговаривать.  Уважения  мало,  видишь  -
пальнуть хотел. А уйти неудобно, скажет - бежал. Сидит на грудке кирпича
у прохода, весь в синей тени, папироска да сабля - серебро  видно.  Надо
поговорить:
   - Киргиз интересуется: каких чеканок сабля будет?
   Голосок веселый, смешной. Не то врет, не то правду:
   - Сабля не моя. Генерала Саженова слышали?
   Дрогнул икрами, присел тоже на кирпичики. Кирпич шершавый и теплый:
   - Слы-ы-шал...
   - Его сабля. Солдаты в реку сбросили, а саблю мне подарили.
   Махнул папироской:
   - Они тут, рядом... В этом доме Саженовы. Знают. Тут, ведь?
   - Ту-ут... - ответил Кирилл Михеич.
   Запус проговорил радушно:
   - Пускай живут. Два офицера и Варвара, дочь. Знаю.
   Помолчали. Пыхала папироска и потухла. Запус, зевая, спросил:
   - Не спится?
   - Голова болит, - соврал Кирилл Михеич.
   Спросил:
   - Долго думаете тут быть?
   - Надоел?
   - Да, нет, а так - политикой интересуюсь.
   - Долго. Съезд будет.
   - Будет-таки?.. ишь!..
   Скребает осколки кирпича саблей. Осколки звенят как  стекло.  Небо  -
синего стекла и звон в нем, в звездах, тонкий и жалобный - "12". Двенад-
цать звонов. Чего ему не спится. Зевнул.
   - Будет. Рабочих, солдатских, казачьих, крестьянских и киргизских де-
путатов. Как вас зовут-то?
   - Кирилл Михеич.
   - А меня Василий Антоныч. Васька Запус... Власть в свои руки возьмет,
а отсюда может власть-то Советов в Китай, в Монголию... Здесь  недалеко.
Туркестан. Бухара, Маньчжурия.
   Кирилл Михеич вздохнул покорно:
   - Земель много.
   Запус свистнул, стукнул каблуками и выкрикнул:
   - Много!..
   А Кирилл Михеич спросил осторожно:
   - Ну, а насчет резни... Будет? Окромя, значит, Туркестана и Китая - в
прочих племенах... Болтают.
   Запус, звеня между кирпичей, фиолетовый и востренький, колотил  кула-
ком в стены, царапал где-то щепкой.
   - Здесь, старик, - Монголия. Наша!.. Туда, Михей  Кириллыч,  Китай  -
пятьсот миллионов. Ничего не боятся. На  смерть  плевать.  Для  детей  -
жизнь ценят. Пятьсот миллио-нов!.. Дядя, а Туркестан - а, о!..  Все  на-
ша!.. Красная Азия! Ветер!
   Он захохотал и, сгорбившись, побежал к сеням:
   - Спать хочу!.. Хо-роо-шо, дьяволы!.. Ей-Богу.
   И тотчас же Кирилл Михеич - тихим шагом к  генеральше.  Мохнатый  пес
любовно схватил за икру, фыркнул и отправился спать под крыльцо.  Посту-
чал легонько он.
   Гулким басом спросили в сенях:
   - Кто там?
   - Это я, - ответил, - я... Кирилл Михеич.
   - Сейчас... Дети, сосед: не беспокойтесь.
   Звякнула цепь. Распахнула генеральша дверь и  тут  при  свете  только
вспомнил Кирилл Михеич - в одних он подштанниках и ситцевой рубахе.
   Охнул, да как стоял, так и сел на кукорки. На колени рубаху натянул.
   Генеральша - человек военный. Сказала только:
   - Дети! Дайте Сенин халат.
   В этом Сенином пестром халате, сидел Кирилл Михеич в гостиной и расс-
казал три раза про свою встречу. На третий раз сказала генеральша:
   - Тамерлан и злодей.
   И подтвердила дочка тоненько:
   - Совсем как во французскую революцию...
   Потом, отойдя в уголок, тихонько заплакала.
   Тогда попросила генеральша посидеть у них и покараулить.
   - Вырежут, - гулко добавила.
   А сын на костылях возразил с насмешкой:
   - Спать ушел. Напрасно беспокоитесь.
   Генеральша, махая руками, передвигала для чего-то стулья.
   - Я - мать! Если б не я вас вывезла, вас давно бы в живых не было.  А
тебе, Кирилл Михеич, спасибо.
   Указывая перстом на детей, воскликнула:
   - Они не ценят! Изметались - ничего не стоят.  Кабы  не  любовь  моя,
Господи!..
   И вдруг, присев, заплакала тоненько как дочь. Кириллу  Михеичу  стало
нехорошо. Он поправил на плечах  широчайший  халат,  кашлянул  и  сказал
только:
   - Известно...
   Поплакав, генеральша велела поставить самовар.
   Офицеры ушли к себе, долго доносился их смех и стук не то стульев, не
то костылей.
   Варвара, свернувшись и укутавшись в шаль, качала на руках кошку.
   Генеральша говорила жалобно:
   - Ты уж нас, батюшка, побереги. Разве я думала, что здесь экая смута.
Нельзя показаться - зарежут. Тут и халаты носят, - только ножи  прятать.
Сходи ты на этот съезд, послушай. Какие они там еще казни выдумают...
   И отправился Кирилл Михеич на съезд.
 
   V.
 
   А оттуда вернулся хмурый и шляпу держал под мышкой. Сапоги три дня не
чищены, коленка выпачкана красным кирпичом. Взглянула на него Фиоза  Се-
меновна и назад в комнаты поплыла, - в ручках пуховых атласистых жалост-
ный жест.
   Дребезжащими словами выговорил:
   - Чего тебе? Что под ноги лезешь?
   Все такой же сел на стул, ноги расслабленно на  половицы  поставил  и
сказал:
   - Самовар вздуй.
   Слова, должно быть, попались не те, потому - отменил:
   - Не надо.
   - Ну, как? - спросила Фиоза Семеновна.
   Бородка у него жаркая, пыльная; брови устало сгорбились. Кошка  сине-
шерстная боком к ноге.
   Вспомнил - утром видел - Запус веточкой играл с этой кошкой. Пхнул ее
в бок.
   Подбирая губы, сказал:
   - Генеральшину Варвару за воротами встретил. Будто  киргизка,  чувлук
напялила. Чисто лошадь. Твое бабье дело - скажи, хорошо, что ль, собачьи
одеянья носить? Скажи ей.
   - Скажу.
   Хлопнул ладонью по столу, выкрикнул возбужденно:
   - Молоканы не молоканы, чего орут - никаких средствиев  нету  понять.
Киргизы там... Новоселы.
   - Наших лебяжинских нету?
   - Есть. Митрий Савицких. Я ему говорю: "Митьша, неужто и ты резать  в
Варфаламеевску ночь пойдешь?" "Обязательно, - грит, - дяденька. Потому я
большавик, а у нас - дисциплина. Резать скажут, -  пойду  и  зарежу".  Я
ему: "И меня зарежешь?" А он мне: "Раз, грит, будет такое  приказанье  -
придется, ты не сердись". Ах, сволочь, говорю, ты,  и  не  хочу  я  тебя
больше знать. Хотел плюнуть ему в шары-то, да так и ушел. Свяжись.
   - Вот язва! Митьша-то, голоштанник.
   - Я туды иду - думаю, народ может не строится, так по теперешним вре-
менам приторговать хочет. Ситцу, мол,  им  нельзя  закомисить?..  Лешего
там, а не ситцу... Какое. Делить все хочут, сообща, грит, жить будем.
   - И баб, будто?..
   - А ты рада?
   Несколько раз вскакивал и садился. Тер скулистые пермские щеки. Голо-
ва отстрижена наголо, розоватая.
   - Тоисть как так делить, стерва ты этакая? Ты это строил? На-а!.. Вот
тебе семнадцать планов, строй церкви. Ржет, сука!..
   - Штоб те язвило, кикиморы!
   Однако, съезду не поверил, - попросил у Запуса программу большевиков.
Раскрыл красную книжку, долго читал и, прикрыв ее шляпой, ушел на  пост-
ройки.
   - Все планы понимаю, весь уезд церквями застроил, а тут никак не пой-
му - пошто мое добро отымать будут?
   А над книжкой встретились Олимпиада и Фиоза Семеновна.  Густоволосое,
пахучее и жаркое тело Фиозы Семеновны и под бровью - волчий глаз, серый.
И рука из кружевного рукава - пышет, сожжет, покоробит книжку.
   Как степные увалы - смуглы и неясны груди Олимпиады. Пахнет от нея  -
смуглые киргизские запахи: аула, кошем, дыма.
   - Пусти, - сказала Фиоза Семеновна, - пусти: мужу скажу. Убьет.
   Зуб вышел Олимпиады - частый,  желтоватый.  Вздрагивая  зубом,  резко
выкрикнула:
   - Артюшка? Этому... Говори.
   Рванула книжечку, ускочила, хлопнув дверью.
   Между тем, Кирилл Михеич с построек пошел было к  генеральше  Сажено-
вой, но раздумал и очутился на берегу.
   У Иртыша здесь яры. На сажени вверх ползут от реки. А  воды  голубые,
зеленые и синие - легкие и веселые. В водах как огромные рыбины  сутулки
плотов, потные и смолистые.
   С плотов ребятишки ныряют. Как всегда, пором скрипит, а река под  по-
ромом неохватной ширины, неохватной силы - синяя степная жила.
   У пристани на канатах - "Андрей Первозванный" пароходной компании  М.
Плотников и С-ья.
   Какая компания овенчалась с тобой, синеголовым?
   Весело.
   - Гуляете? - спросил протоиерей Смирнов, подходя.
   - Плотов с известкой из Долона жду. Должны завтра, крайне, притти.
   Седым, старым глазом посмотрел протоиерей по Иртышу.  Рясу  чесучевую
теплый и голубой ветер треплет - ноги у протоиерея жидкие  -  как  стоит
только.