Полянский повертел в руке пустую рюмку, снова взял бутылку и налил себе
еще порцию.
     - Оно, конечно... Ладно, смотрите сами.
     - Короче, я пошел звонить! Мне по фигу - Суля, не Суля...
     Леков пружинисто поднялся со стула.
     -  По фигу мне, - повторил он. - Я  товар скину, деньги получу, сколько
надо - отдам, а вы с вашим Сулей сами разбирайтесь.

     ***

     Все сложилось на редкость удачно.  Леков дозвонился в Москву, поговорил
с Кудрявцевым, с которым дружил уже несколько лет, пару раз оказывался в его
квартире вместе с  Полянским,  выпивал-закусывал, ездил на дачу  Романа, что
пряталась в сосновом лесу Николиной горы и через два дня  Царев с Куйбышевым
проводили его в столицу. Напутствий на вокзале Лекову не давалось - все было
обговорено заранее, Леков  был  трезв, гордо вышагивал  по  перрону в  своем
новом  костюме,  за  ним  следовали  Царев  и  Ихтиандр,  по  такому  случаю
перегрузившие  свое  добро  из грязноватых рюкзаков  в два  вполне приличных
чемодана. Чемоданы больше соответствовали респектабельному облику их курьера
и шансы на  то, что Лекова  по дороге в Москву "свинтят" сводились  почти  к
нулю.
     Первые  известия  из Москвы Ихтиандр с Царевым получили через  два дня.
Игорю  Куйбышеву  позвонила Стадникова  и радостным голосом сообщила, что ее
любимый звонил  от Кудрявцева, что товар отдан, деньги получены и  он ночным
поездом выезжает в Ленинград.
     - Ништяк!  - крикнул Ихтиандр. - Олька, я, честно говоря, не верил, что
все получится.
     - Не верил, - хмыкнула в трубку Стадникова.  -  А чего  же тогда вы все
ему отдали? Там же хренова туча денег.
     - А черт его знает, - растерянно ответил Куйбышев. - Так хорошо сидели.
И  потом  он, Василек,  действительно, как будто заново  родился.  И не  пил
почти. Все то с Кудрявцевым этим по  телефону базарил, то Дюка подкалывал. Я
точно говорю, почти не бухал. Сухенького  пару стаканов принял и все. Убедил
нас, короче. Поверили  ему просто.  Знаешь, так,  по-человечески.  Нужно  же
иногда с людьми по-человечески. А? Как скажешь?
     - Скажу, что повезло вам, - ехидно сказала Стадникова. - Так что, номер
поезда сказать? И вагона? Может, встретите его?
     -  Точняк,  -  деловито согласился Куйбышев. - Точняк. Обязательно надо
встретить. Такие бабки...
     - Да, бабки большие, - согласилась Ольга. - ну, записывай. Слушай-ка!
     - Да?
     - Так давайте, я с вами на вокзал поеду?
     - Давай. Отличненько. Пивка вместе попьем. И Васильку приятно будет.
     - Думаешь? - с сомнением в голосе спросила Стадникова.
     -  Ну. я не знаю. Это ваши  дела.  Мне бы приятно было, если бы меня на
вокзале такая красивая девушка встречала.
     -  Ну  да, конечно...  Ладно,  давай.  короче, на  вокзале  у Головы  в
половине девятого.
     - А поезд-то во сколько приходит?
     - В девять с копейками.
     - А... Ну ладно. Рановато, вообще-то.
     - Брось. Вы же все равно опоздаете.
     - Нет уж. На такие встречи мы не опаздываем.

     ***

     Они   встретились  у  Головы  ровно  в  половине  девятого.  Народу  на
Московском  вокзале  в  это  время  много, но окрестности  Головы  были  той
площадкой, потеряться на  которой  было невозможно, даже если бы  количество
приезжающих,    встречающих,    провожающих,    отъезжающих     и     просто
праздношатающихся увеличилось бы вдвое, втрое, да, пожалуй что, и вдесятеро.
     Голова   была  центром   главного  зала,  она  возвышалась   на  темном
параллелепипеде не  слишком высоко, но, как-то, очень значимо, очень солидно
и крепко сидела голова на каменном постаменте.
     Голова была нейтрального  серого цвета,  стирающего  все предполагаемые
эмоции. Предполагаемые - потому что их, в общем-то  и так не было обозначено
на лице Головы, но цвет усиливал  ее нейтральность, равнодушие к копошащимся
под Головой людям, подчеркивал уверенность Головы в собственной значимости и
в правильности выбранного Головой пути.
     Живой  прототип  Головы,  точнее,  давно уже  не  живой,  но  когда-то,
все-таки,  дышащий, разговаривающий,  машущий  руками, кричащий  с дворцовых
балконов и топающий ногами,  пьющий  пиво в Женевских  кафе,  сосредоточенно
строчащий  бесчисленное  количество статей,  тезисов,  докладов,  памфлетов,
занимающийся любовью,  трясущийся в автомобиле по московским  улицам,  живой
прототип, конечно, эмоциями  обладал.  Даже больше  чем  нужно было  у  него
эмоций.  Слишком   был  эмоционален.  Но  задачи  прототипа  и  Головы  были
совершенно разные.  Прототип  решал  проблемы, Голова  их  решила.  Прототип
ломал,  строил и снова  ломал, перекраивал уже сделанное на новый лад, юлил,
хитрил,  садился  сразу на два стула, проскальзывал  ужом между  сходящимися
жерновами опасности,  Голове же  все  это  было  ни  к чему. Голова являлась
символом стабильности  и хорошо  выполненной работы. Настолько  хорошо,  что
результат  этой работы менять не следовало.  Ни к  чему было  что-то менять.
Опасно было менять. Категорически нельзя. Под страхом смерти - кого угодно и
скольких  угодно  -  нельзя.  Сотни  тысяч Голов и Головок, разбросанных  по
стране, закатившихся в самые дальние и потаенные  ее уголки,  словно грузила
удерживали  над страной  невидимую  сеть,  под  которой, в тине, тихо  спали
старики и дети, солдаты и матросы, мужчины и женщины, воры и милиция - спали
и знали, что Головы хранят их покой.
     Утро на  Московском  вокзале -  время  суетное. Электрички каждые  пять
минут выдавливают из зеленых вагонов толпы заспанных,  хмурых, в большинстве
своем граждан,  спешащих на службу,  московские  дорогие поезда высыпают под
крыши  перронов  дробь  пассажиров дальнего следования.  Снуют, выкрикивая в
утреннее  небо  слова  предостережения  носильщики,  толкающие  перед  собой
железные, лишенные цвета тележки,  бродят одетые  в нелепые серые костюмчики
милиционеры, в  общем, суета царит  на Московском  вокзале  по утрам,  суета
неупорядоченного и не вошедшего в рабочий ритм движения чужих - пассажиров и
встречающих  и  своих  -  проводников,  носильщиков, милиционеров,  уборщиц,
ларечных продавщиц и дворников. Днем все войдет в  деловой, четкий  ритм, но
до  этого  еще  далеко. Нужно  еще  окончательно  проснуться,  опохмелиться,
вспомнить, какое нынче число или день недели, осознать, сколько осталось  до
получки и сколько мелочи в кармане, в общем, непросто утром сориентироваться
в бестолковой вокзальной суете.
     И только в непосредственной близости Головы можно расслабиться, застыть
на месте, уставившись остекленевшим спросонья взором в  ограниченное стенами
серого  зала  пространство  и  быть уверенным в том,  что тот, кого ты ждешь
увидит тебя наверняка. Можно не водить глазами по сторонам,  не выискивать в
толпе знакомых  -  они сами  увидят тебя, промахнуться, пройти  мимо  Головы
невозможно.
     - Какая точность! - Стадникова  улыбнулась и даже игриво  раскланялась,
едва ли не книксен сделала перед хмурым Ихтиандром.
     -  Привет, - кивнул Куйбышев.  - Ты тоже не задерживаешься. Соскучилась
по своему-то?
     - А Царев где?
     - За пивом пошел, - так же хмуро ответил Куйбышев.
     - За пивом? А где это здесь в такое время пиво продают?
     -  Он найдет. Не было случая, чтобы Царев пива не нашел. У  носильщиков
возьмет, у проводников... Не знаю, на парь меня, репа болит...
     - Нажрались вчера?
     -   Ну  так,  -  неопределенно   ответил  Куйбышев.   -  Слегка  так...
Чуть-чуть... Вон он идет.
     -  Пошли  на   платформу,  -  буркнул  Царев,  не   поздоровавшись   со
Стадниковой.  В  сумке, висящей на  худом,  квадратном  плече Царева  громко
звякнули бутылки.
     Когда из седьмого  вагона вышел  последний пассажир - пожилая женщина в
плюшевом жакете  и черной,  неопределенной ткани юбке,  Ихтиандр кашлянул  и
покосился на Стадникову.
     - А точно вагон седьмой?
     - Точно...
     - И поезд этот?
     - Да.
     - Ну что же... Давай пивка, что ли?
     Царев молча вытащил из сумки  две бутылки пива,  сцепил  их пробками  и
дернул резко,  с поворотом. Пена с шипением полилась на  асфальт  платформы,
глухо звякнули пробки - Царев умел открывать две бутылки одновременно.
     - А девушке? - спросил Ихтиандр.
     Царев молча вытащил третью бутылку, ощерясь, закусил пробку и сорвал ее
с необыкновенной легкостью, ничуть не изменившись в лице.
     - На, Оля...
     -  Что  делать  будем?  - спросил Ихтиандр,  сделав  несколько  больших
глотков.
     - Что-что...
     -  Поехали  ко  мне, -  печально предложила Стадникова. - Он, если  что
случилось, будет домой звонить...
     - Да.
     Куйбышев влил в себя остатки пива и согласно кивнул.
     - Да. Других вариантов нет.


     ***

     - Он у тебя был?
     Стадникова приложила палец к губам и  покосилась  на телефонную трубку,
которую она прижимала к уху.
     -  Был?  Сколько? Три  дня?  А  потом?  Выгнала?  А куда он отправился?
Ясно... Ну ладно,  извини... У  меня  нормально. Слава Богу... Да,  да. Все,
целую... Да, слушай, если что, может, я перезвоню еще? Спасибо... И ты звони
если что-нибудь узнаешь, ладно? Ну, целую.
     - Вот сука!  - Ольга шваркнула трубкой об аппарат, трубка скользнула по
черному пузатому боку  старинного телефона  и,  не удержавшись в  держателе,
полетела  на пол.  Не  долетела,  закачалась, запрыгала  как древняя детская
игрушка  "растягайчик",  крутясь  вокруг  своей оси на витом,  перекрученном
шнуре.
     - Сволочь! Гад! Ненавижу!
     Стадникова   кричала,   топала   ногами,   не   обращая   внимания   на
вопросительные взгляды Царева и Куйбышева.
     - Ну  что  там  происходит, -  Цареву наконец  удалось поймать  паузу в
стенаниях Стадниковой и он не преминул ею воспользоваться. - Что там, Оля?
     Поиски Лекова начались три дня  назад, сразу по возвращении с вокзала в
квартиру Стадниковой. Точнее, формально Стадниковой - Лекова,  но Куйбышев и
Саша Царев быстро  поняли, что стационарно  проживала здесь Ольга.  Леков же
болтался Бог  знает где,  иногда  брал  с собой  свою любимую,  как он любил
выражаться  "в   концерт",   или  "на  вечеринку",  но  чаще  -  исчезал  на
трое-четверо  суток,  а  то и на  неделю, исчезал  в  совершенно неизвестном
направлении,  исчезал  внезапно  и  так  же  внезапно  появлялся  -   иногда
совершенно пьяный,  разухабистый  и веселый,  иногда  с  похмелья  - побитой
собакой заглядывал Ольге  в глаза, дрожащими  губами шептал слова извинения,
вымаливал прощение и мелочи на кружку пива...
     - Слушай,  а  мы  его  встретили -  такой  респектабельный...  Думали -
исправился парень. Деньги начал зарабатывать...
     - Ну да. Меня бы спросили. Этот костюм ему приятель  один подарил.  Они
здесь,  в  этой  квартире  неделю  квасили. Какой-то  журналист  московский.
Насосанный как черт. Бабок немеряно. И одежды с собой навез - целый чемодан.
Ну, когда уезжал, костюм  и оставил Васильку. Леков-то к тому времени совсем
поизносился, - ответила тогда Ольга.
     Звонить в  Москву начали сразу  же. Кудрявцева  застали  на даче  -  на
Николиной горе.  Дача у Романа  была  настоящая, московская  -  с телефоном,
канализацией, со  светом и газом, с ванной  -  даже  дачей  эту  домину было
называть  как-то  неудобно.  Впрочем,  до  понятия  "особняк"  она  тоже  не
дотягивала. Деревянный дом, двухэтажный,  с  башенкой, а в башенке, по витой
лестнице подняться - и комнатка  с  небольшим  оконцем. Леков  любил в  этой
комнатке жить.  Дружили они с Кудрявцевым - Ольга никак не могла понять, что
нашел  респектабельный,  солидный  Роман  в  Лекове - ленинградском  алкаше,
правда, и блестящем музыканте, но его выходки, по крайней мере для Ольги все
чаще перекрывали музыкальный талант любимого.
     Любимого..
     Она  много  раз  задавала  себе  вопрос -  зачем ей нужен этот  парень,
оказавшийся невероятным эгоистом, трусоватым и слабым, случись что - бегущем
плакаться  ей  в  жилетку, а через час уже напивающимся водкой до  судорог и
трехдневной тошноты... Ответить не могла. Чертова любовь... Все равно она не
променяла бы  его  ни на кого из знакомых. Да,  пожалуй  что, и  незнакомых.
Песня была  такая у Лекова.  "Кобелиная любовь"... Часто  слушала  ее Ольга,
пожалуй, чаще чем что бы то ни было. Сучья любовь...
     -  Я его  на  вокзал вчера проводил, - озабоченно  ответил Кудрявцев на
вопрос  Стадниковой.  -  Я  на  дачу ехал ночевать.  Довез его,  на  вокзале
высадил.  Он  трезвый был. Да, и  с деньгами.  Нет, нет.  все  в  порядке  -
трезвый, в костюме, чистый,  красивый... Я  его  до перрона  довел... Нет, в
вагон  не сажал. Но до поезда довел. Нет, без чемоданов. Чемоданы он у  меня
оставил. Сказал,  что потом заберет. Да и то - денег у него - на  сто  таких
чемоданов. Сама посуди, Оля - трезвый, стильный молодой человек, до поезда я
его,  тем более,  едва  ли не  за  руку проводил.  Может быть,  в дороге что
случилось?
     В дороге его  не было,  это Ольга  знала точно. Так же,  как и  Царев с
Куйбышевым.  Они спрашивали у проводницы - тринадцатое место, которое должен
был  занимать Леков оставалось свободным от самой Москвы. Никто на это место
не садился.
     Трое  суток сидели Саша Царев и Игорь Куйбышев по прозвищу "Ихтиандр" в
квартире Стадниковой. Иногда  они  выходили в  магазин,  иногда  засыпали  -
принадлежностей  для  этого  в  гостеприимном доме  молодого  рокера было  в
достатке.  Три спальных мешка  неизвестного происхождения,  кажется,  как  и
костюм, подаренных какими-то заезжими хиппи, матрас  на полу, диван, который
занимала хозяйка дома.

     ***

     На  вторую  ночь  Царев предложил Ихтиандру переночевать в  собственных
домах, но тот покрутил пальцем у виска.
     -  Ага.  А  там   Суля  до  нас   дозванивается.  То-то  приятно  будет
побеседовать. Врубился?
     - Врубился. Ну что, уходим в подполье?
     -  А чем вам тут  плохо? -  спросила Стадникова. - Сходите-ка, лучше, в
магазин. Деньги-то у нас еще есть?
     - Есть  малехо,  -  ответил Царев.  Ихтиандр  же, пошарив  по карманам,
поморщился, но кивнул согласно.
     Ольга обзвонила  всех своих  московских знакомых, нашла  на подоконнике
старую  записную книжку Лекова и пошла  по алфавиту - об исчезнувшем невесть
куда  Васильке никто  ничего  не  знал.  Два  дня  прошло  в  беспомощных  и
бесполезных попытках выйти  на след растворившегося на Ленинградском вокзале
курьера - Стадникова обзванивала теперь уже ленинградских знакомых,  выявляя
косвенные связи, о которых прежде не знала. Устроители подпольных концертов.
Журналисты, бабы,  какие-то забубенные алкаши, ни имени  ни фамилии  которых
ленинградские друзья  не  знали, а представляли исключительно  по  кличкам -
"Новорожденный",   "Железный",   "Мойва",   "Приостановленный",   "Нырок"  -
некоторые  из  них  подходили  к  своим  московским  телефонам, но  отвечали
Стадниковой  невнятным  мычанием, лишь по интонациям  которого  догадывалась
Ольга, что они не видели своего старого собутыльника уже очень долгое время.
И где он находится в данный момент они понятия не имеют.
     Телефон девушки Юли дал Стадниковой Митя Матвеев.
     Она очень не хотела звонить Мите, но , в конце концов, решив,  что цель
в данном случае оправдывает средства, набрала его номер.
     Митя долго  мурлыкал в трубку,  не скрывая своей  радости от того,  что
Ольга   ему  позвонила,   предлагал   немедленно   встретиться,   услышав  о
невозможности  рандеву  предлагал  встретиться  завтра,  послезавтра,  через
неделю.  Когда же наконец Стадниковой удалось растолковать ему суть проблемы
он обрадовался еще больше.
     -  Юльке позвони! -  едва  ли не крикнул он.  - Он  у  Юльки  наверняка
тусутеся.
     - Кто это - Юлька?
     - Ну, как тебе сказать, Оля... Девушка такая. Москвичка. Ты не знала? Я
не хотел тебе говорить...
     "Вот сволочь какая, - подумала Стадникова.  - Слизняк сраный.  Не хотел
он говорить. Да  он от  радости просто булькает. Заложил приятеля... Думает,
что  теперь ему от  меня обломится... Думает, что я  Лекова пошлю  и  он его
место  займет.  Да ни хрена! Я  Васильку  устрою, конечно,  он,  подонок, по
полной схеме у  меня получит. Но этот гаденыш  никогда  со  мной в койку  не
ляжет. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок...".
     - Дай телефончик этой Юли.
     - С удовольствием. Записывай.
     -  Кто  там  еще образовался? -  спросил Куйбышев, когда Ольга повесила
трубку.
     - Какая-то курва московская, -  хмуро  ответила Стадникова.  - Позвоню,
узнаю.
     Юля оказалась, как  быстро поняла  Стадникова  по голосу  и  интонациям
девушки, вовсе не "курвой". Она была  очень недовольна  поведением Василька,
сказала.  что  он  приехал к ней без звонка, прямо с вокзала, объяснив  свое
появление тем, что  его  внезапно "пробило". Ну, пробило,  так пробило. Юля,
давняя  знакомая  Кудрявцева  и  не последний  человек в  жизни  московского
андеграунда, пустила бедолагу переночевать,  но среди ночи  бедолага куда-то
исчез, появился под утро в стельку пьяный с  двумя бутылками  водки, которые
Юле  пришлось выпить с ним на пару. Ольга не сомневалась, что именно так все
и  происходило. Уговаривать  Василек умел, особенно женщин, что у него было,
то было.
     В  конце  концов, на второй  день Юля  поняла, что времяпрепровождение,
предложенное  ее ленинградским  гостем  может продолжаться  довольно долго -
денег у Лекова было  более,  чем достаточно, деньги  эти он Юле  показывал и
говорил, что проблем с выпивкой и едой не будет.
     И, действительно, он несколько раз бегал в магазин и проносил в избытке
все самое дорогое  из того, что можно было  купить в московских  гастрономах
или на рынках.
     Улучив  момент,  когда  Леков  находился в расслабленном  и  податливом
состоянии, Юля вытащила у него  из  кармана пятьдесят рублей, взяла такси  и
поехала на  Ленинградский  вокзал.  Там  она купила билет  на ночной  поезд,
вернулась,  вручила  его разомлевшему  Васильку и,  применив физическую силу
выставила засидевшегося, а, точнее, залежавшегося гостя за дверь.
     - Слушай, - спросил Царев. - А деньги-то она не свистнула?
     - Нет,  - ответила Стадникова. - Нет. Я женщин  знаю. И Лекова знаю. Он
уехал с деньгами.
     - Так...
     Ихтиандр потряс над стаканом пустую бутылку.
     - Кто пойдет?
     - Я, - Царев встал. - Моя очередь.
     - И где теперь его искать? - Ихтиандр мрачно покачал головой.
     - На верхней полке.
     Стадникова посмотрела на Царева с интересом. Степень угрюмости в голосе
Куйбышева была столь высока, что более депрессивно, по  ее мнению, уже ничей
голос звучать не мог. Однако Цареву удалось побить рекорд своего друга.
     Шаркая ногами он подошел к двери, ведущей  на лестницу, замер, медленно
повернулся к Стадниковой и совсем уже замогильно вымолвил:
     - Позвони-ка этой твоей Юле.
     - Так я же только что...
     - Позвони, - неожиданным басом повторил Царев. В обычных условиях голос
его имел баритональный диапазон, иногда даже переходил на тенор.
     - А что сказать-то?
     - Пусть узнает телефон ресторана на Ленинградском вокзале.
     - Зачем?
     Куйбышев тяжело вздохнул.
     -  Ты, Саня,  иди  в магазин. А то совсем  свихнешься. Какой,  к черту,
телефон ресторана?
     - Любой.  Администратора,  директора, охраны...  Любой телефон. Ты  сам
подумай, Игорь... Ты же его знаешь.
     - Слушай! Точно!
     Куйбышев вскочил с табурета, едва не уронив его и неуклюже хлопнул себя
руками по округлым бокам.
     - Точно! Оля! Давай, звони!
     - О, Господи.. Да ради Бога. Мне уже все равно.
     - Тебе-то, может быть, и  все равно, а нам, вот с Царевым далеко не все
равно. Это  когда  мы с Сулей встретимся без бабок - вот тогда нам уже будет
все равно.


     ***

     - Я вас слушаю.
     - Простите, нам бы администратора...
     - Я администратор. Что вы хотели?
     - А нельзя ли кого-нибудь из официантов?
     - А вы кто, собственно, будете?
     - Мы, понимае