к
"Закату" не каждый бы рискнул. Вероятно, эта группа, действительно, обладала
таинственными  способностями  экспортировать свою энергетику  как  массовому
зрителю, так  и  отдельным личностям, имевшим неосторожность  слишком близко
подойти к "Закату".
     Вменяемые  люди  старались  к "Закату"  не приближаться.  С  теми,  кто
случайно оказывался в непосредственной  близости  от "Заката" в  период  его
творческой  эрекции происходили всякие нехорошие  вещи. Одних током  било, у
других карма начинала скручиваться и переставать быть.
     Некоторые  везунчики,  правда,  получали банальные вывихи,  ушибы,  или
легкие сотрясения головного  мозга.  Некоторые,  которым  повезло  меньше  -
спинного.  Везунчиков,  впрочем,  было  довольно  много.  Настолько,  что  в
определенный  момент  в  городе образовалось  даже  какое-то  подобие клуба,
членами которого являлись пострадавшие от личных встреч с "Закатом".
     Собирались пострадавшие в котлетной на углу  проспекта Майорова и улицы
Римского-Корсакова, заказывали по паре котлет, доставали из  сумок купленный
в соседнем гастрономе портвейн и делились друг с другом впечатлениями.
     Было  чем  делиться.  В отличие  от глупых и  незрелых  фанатов,  члены
импровизированного  клуба  были  людьми серьезными  и  говорили мало,  но по
существу.
     Кто-то  тихо,  но  с  гордостью  сообщал  товарищам о  том, что у  него
разыгрался простатит, кто-то, краснея  от удовольствия, шептал о неожиданном
искривление позвоночника и проблемами с симфизом.
     Много  собиралось  в котлетной на  углу  Майорова  и Римского-Корсакова
беззубых, лысых, горбатых,  слабовидящих, страдающих пляской  Святого Витта,
золотушных,  трясущихся в  приступе собачьей  чумки,  ритмично  рыдающих  от
гипертрихоза,   изгрызенных   подагрой   и   полумертвых,   уставших   жить,
изнемогающих  от невыносимой  легкости бытия шизофреников, мучающихся помимо
этой королевской болезни острым плоскостопием.
     Впрочем,  все  члены  клуба  были людьми  молодыми и хорошо одетыми,  в
будущее смотрели  с оптимизмом и недуги свои  воспринимали как заслуженные и
выстраданные награды.
     Митя об этом знал и, может быть, в силу врожденной трусости, старался к
"Закату" не приближаться.
     Втянут, закружат и заразят какой-нибудь вычурной пакостью.
     Лечись потом.
     Поэтому и  повел он Сулю  путем  дальним - через  оркестровую  яму,  по
винтовой лесенке  вниз, в подвальный коридор,  вдоль стен  которого тянулись
всегда по-домашнему теплые трубы непонятного предназначения. Они выходили из
одной  стены  и  уходили  в  другую. Какую  субстанцию они  перегоняли,  что
символизировали, в чем  было их предназначение не знал никто. Ни сантехники,
ни газовщики, ни представители ЖЭКа.
     Трубы эти, как говорил Мите сторож Дома Народного Творчества,  в здании
которого   и   базировался  Рок-клуб,  пребывали  здесь  еще  до  постройки,
собственно,  Дома  Народного творчества. Лежали  на  земле. Теплые на ощупь,
обернутые  серыми  листами асбеста, магнетически-притягательные.  А вокруг -
НЭП,  военный  там коммунизм, флаги кумачевые. И вообще, с каждым днем  жить
становилось все лучше, все веселее.
     И  вот  от  этой-то удали безысходной,  от обреченной  радости  и общей
неустроенности, в  пылу трудового энтузиазма и  выстроили вокруг теплых труб
здание невнятного цвета.
     Ну, конечно - мир хижинам - война дворцам.
     Дворцы-то частью поломали.  А хижины строить - западло.  Да и  некогда.
Мировой  революцией заниматься нужно. Лично лев  перманентной революции, Лев
Давидович поход возглавить грозится.
     А трубы, теплые, уютные, идущие из пошлого прошлого в безумное будущее,
из  никуда в  никуда  - под ногами. Среди  битого кирпича.  В  трубах  время
журчит. И все  о них  спотыкаются. И красноармейцы  спотыкаются, и недобитые
буржуи спотыкаются, и товарищи спотыкаются. Р-раз - и споткнулись.
     Уравнивали загадочные трубы классовую принадлежность граждан.
     И дошел слух о трубах лично до товарища Вавилова.
     Вот,  в один прекрасный  день, через  седмицу после дня  рождения Карла
Маркса и приехал товарищ Вавилов.
     Походил-походил, споткнулся,  за маузер схватился  нервно. А потом  как
рявкнет. Что-то про р-рок. И про клуб.
     Что за р-рок-клуб? А спросить боязно.
     Вот на всякий случай и решили выстроить Дворец Народного Творчества. От
греха подальше.
     Лично товарищ Вавилов принимал сдачу объекта. Принял.
     - Трубы-то на месте? - спросил у прораба.
     - А как  же,  товарищ Вавилов,  - вытянулся по струнке  прораб Леков. -
Целехоньки.
     -  Дом-то  говно,  -  сказал  товарищ  Вавилов,  -  за  дом я  вас буду
расстреливать и сажать. А  вот  за трубу -  спасибо. За  трубы  я  вас  буду
награждать,  премировать  и  посылать. Загранкомандировки  - Кипр,  Анталия,
Коста-Брава, Венес-Бич - что хотите просите у Советской Власти. Все дам.
     А прораб Леков стоит, ни жив, ни мертв. Потому что слов таких не знает.
     Что за Коста-Браво, что за Анталия - черт его разберет. Ну, жена есть -
Наталья. Я свою Наталью узнаю по талии. Коль широка талия - то моя Наталия.
     - Сто лет еще журчать будут, товарищ Вавилов,  - только и  нашелся, что
сказать прораб Леков.
     "Р-р-рок", -  сказал товарищ Вавилов. То есть  -  по инопланетному, как
только он умел.  За  это его  в ЦК и держали,  несмотря на  все пьянство его
забубенное,  на дебоширство и половую, а также,  политическую распущенность.
Закрывали глаза товарищи  на то,  что Вавилов имеет тройню от афроамериканки
Марии Мвала  и дети  его - Мартин, Лютер и Кинг  постоянно  по  двору Кремля
болтаются,  лопочут что-то  на своем, никому не  понятном  языке, пристают к
туристам и клянчат у них папиросы и жвачку.
     -  R-rock,  - повторил  товарищ Вавилов на  своем непонятном наречии. А
потом опомнился,  посмотрел  по  сторонам  и,  на  всякий случай  перевел на
русский:  - "Да"!  Советской власти.  "Да" -  дворцам  просвещения. "Да"!  -
перманентной революции.
     С другой  стороны, не сам  же  он в  этом  виноват.  Никто ни в  чем ни
виноват. За месяц до русско-японской войны в песках под Хорезмом был похищен
товарищ  (тогда  господин) Вавилов  инопланетянами. Битых полгода таскался с
ними по  звездным далям, кругозор  расширял. Инопланетяне  научили  Вавилова
пьянству,  дебоширству, половой и  политической  распущенности,  а  также  -
своему  языку. Ну и объяснили, ху из ху  с точки  зрения  классовой  борьбы.
Вавилов ничему инопланетян учить не стал. Достали со своими экспериментами.
     ЦК  все это прекрасно понимала. И терпела. А куда денешься - страна  во
враждебном  окружении.  А с  инопланетянами  только  товарищ  Вавилов  может
договариваться. Понимала  ЦК,  что без помощи инопланетян  не сдюжить стране
интервенцию, разруху,  нарождающийся  социализм  и враждебное  окружение. От
чего-то  оказаться пришлось бы. Но ведь жалко - и интервенцию, и  разруху, и
нарождающийся  социализм и враждебное  окружение.  Оттого и  терпела выверты
товарища  Вавилова,  детей  его  черномазых,  Марию  Мвалу  прости  господи,
терпела, которая повадилась сидеть у Царь-Пушки и  траву целыми днями курить
прилюдно,  сонно  и скучно глядя  на охваченный трудовым  энтузиазмом Третий
Рим.
     А чему удивляться. Вавилов-то - он ЦК за горло держал. Приходил ночью к
спальне ЦК, скребся в дверь, когтями пол паркетный царапал, выл страшно, все
собаки московские обмирали, шерсть на  себе рвал  -  клочья по утру уборщица
часами  выметала из кремлевских коридоров  и  стонал  натужно:  мол, умираю,
открой,  ЦК.  ЦК терпела-терпела, но потом  дверь открывала. И хорошо, ежели
один  был Вавилов,  а  не  с гопотой своей инопланетной - французы (слово-то
какое смешное), немцы, готтентоты, ирокезы и вовсе уже запредельные штатники
какие-то. С ними-то Вавилов и пил. И излишествам предавался.
     А ЦК отказать  ему  не  могла.  Ибо такое получала удовольствие,  когда
Вавилов и вся его инопланетная шобла ЦК  на  постели раскладывали и начинали
ей во все места купюры засовывать. Тугие, очень тугие, свернутые в  трубочку
пачки купюр. Ну и по мелочи, естественно -  танки, звездолеты,  ядерный меч,
ракетный щит. Жвачка та же, папиросы опять-таки.

     В  общем, никто, кроме прораба Лекова не  слышал, как выругался товарищ
Вавилов. Тихонько так выругался, про себя. Но прораб Леков услышал.
     "Smoke", - сказал товарищ Вавилов, вашу on the water".
     "If you  want  to save your money,  fuck yourself, it will be funny", -
тихонько прошептал  оторопевший прораб Леков, но начальник  услышал. Подошел
поближе. В глаза посмотрел прорабу Лекову.
     - Who are you, - тихо спросил.
     - I don `t know, - сказал оторопевший прораб.
     - Я так и думал, - разочарованно протянул товарищ Вавилов. - Ничего  вы
о себе не знаете. В этом весь ужас. Для того революция и понадобилась.
     - Дворец будет, - сказал прораб Леков.  -  Со сценой.  А трубы в подвал
упрячем. На  сцене  представления  будут. Борцы будут  выступать, фокусники.
Престедижитаторы,  трансвеститы, эксгибиционисты и  терминаторы. Come across
my swimming pool, короче.
     - Прор-рок, - похвалил его Вавилов. - В натуре.
     Вынул из кармана Орден Вавилова и на фуфайку прорабскую прицепил. Орден
сорвался, упал в канаву и стал тонуть. Он барахтался, хватался краями звезды
за скользкие  глинистые  берега  канавы, которая  казалась  ему огромной, он
булькал и хрипел. Леков  нагнулся и быстро  спас  орден.  Потом он порылся в
карманах, булавку нашел. Согрел орден а ладонях и к фуфайке приладил.
     - Молодец, - сказал Вавилов. - Сметлив. Не быть тебе прорабом...
     - А кем быть? - спросил мгновенно вспотевший от ужаса Леков.
     - А ты хочешь быть? Ладно, придумаем, - буркнул  заскучавший Вавилов. С
места, лихим  каваллерийским заскоком на  "эмку" прыгнул, ударил ее шпорами,
ожег нагайкой и был таков.
     А  за  "эмкой",  просевшей от  непомерного  груза  свалившейся  на  нее
ответственности  вся  сотня,  гремя копытами  гнедых  откормленных  битюгов,
ударилась  в  грохочущий  аллюр  и  растворилась  в  бензиновой  гари  улицы
Рубинштейна, обернувшись "Марсельезой".
     Прораб Леков вытер пот. Что за жизнь, что за наваждение?
     Ладонью коснулся груди. И перевел взгляд.  На  ватнике ордена  не было.
Одна булавка.


     Убиться бы.
     Наталия дома посуду моет под "Talking Heads" из дешевых динамиков, а  я
тут как мудак траншеи рою для товарища  Вавилова. В гробу бы его видеть. Под
этими самыми трубами и закопал бы. Сука совдепская.
     Ми-мажор, фа-мажор,  ми-мажор... Торжественно так,  фламенко,  мол... И
импровизация, и  смена  тональности и - вперед, только успевайте  следить за
нотами моими. Эй, мальчики-девочки, кидайте свои пальчики быстрее, чем пули,
вылетающие  из  ваших воняющих  ваксой маузеров. Вы же ваши  кобуры сапожным
кремом мажете,  чтоб  блестели,  быдло.  А  кожаные ваши плащи  -  гуталином
умащиваете.  Плебеи. О ваших разведчиках, тех,  что на "Фарманах" летают,  и
говорить  нечего.  Без  кокаина  внутрь  и  без  ваксы  наружу  с  земли  не
поднимаются. Принципиально. Вот она, ваша армия, вот они - ваши отморозки.
     И с этими отморозками вы хотите мир завоевать?
     Завоевывайте.  А я котлован пойду завтра копать для  товарища Вавилова.
Дом Народного Творчества строить будем. Со  сценой и буфетом. Где  все будет
не  по карточкам. И копченый судачок  там  будет всегда, и  картоха, и спирт
сухой в таблетках и плакаты Лекова, и португальское  вино  портвейн будет. И
дрозды маринованные, консервированные, из Америки по лендлизу доставленные -
в  двух вариантах,  в двух  окрасах.  Дневной -  малиновый, ночной - черный.
Сециально они так дроздов красят - под "Спитфайеры". Все там будет. Аквариум
здоровенный  поставим,  воды нальем, карасей запустим  -  пусть живут. А над
стойкой буфетной - клетку повесим. С  дроздами  певчими.  А по выходным и по
праздникам кино будем показывать.  Разное. Про гиперболоид инженера Гарина и
про фрау, у которой в спине семь ножей. И про Алису в стране дураков.
     Главное котлован в блюзовый квадрат вписать. Иначе никак, дома вокруг.
     Дальше - дело привычное.
     Прораб Леков скрутил самокрутку, чиркнул спичкой, втянул в себя сладкий
дым.  Самокрутка зашипела  и погасла. Над головой  прораба  Лекова  пролетел
дрозд и осквернил его самокрутку.
     Проклятые дрозды!  Где Вавилов  - там всегда дрозды. От этом все знают.
На съездах и пленумах только об этом говорят.  Прикармливает он их, что  ли?
Стране танки нужны, самолеты. Ракетный меч  нужен  да ядерный щит. А  тут  -
дрозды.
     Над  товарищем  Вавиловым   орлам   положено   кружиться.   Отточенным,
мускулистым, со свежим,  трезвым взглядом  на  жизнь  мужественным беркутам,
подвижным,  всегда готовым к  подвигу степным орлам, иноземным кондорам даже
можно  виться  над  головой  товарища Вавилова.  А  особенно  идет  товарищу
Вавилову  эскорт белых  орлов  - знай  наших!  Как выйдет,  бывало,  товарищ
Вавилов на Красную площадь, а над ним белый  орел кружит в парадном оперении
-  тут  вся  очередь  возле ГУМа головы задирает. И  непонятно, на кого  она
глядит, очередь - не белого орла, или на товарища Вавилова. Он, ведь,  высок
ростом  был,  бывало,  что  и  Спаса на  Крови  закрывал  своей  фигурой  от
любопытных взглядов туристов.
     Сначала-то,  до того, как уважаемым человеком  стал,  просто сторожем в
Кремле  работал.  Удобно было -  подойдет  сторож Вавилов к  Спасской башне,
платок вынет носовой, плюнет  на него и звезды протрет. Блестят потом  целый
месяц как новенькие, слюной товарища Вавилова умащенные.
     Орлам можно с таким человеком рядом парить, беркутам, кондорам.
     Но  уж  никак не  этим,  зажравшимся,  растерявшим ум честь  и совесть,
обнаглевшим от  собственной расторопности,  наглым дроздам.  И  чего  он  их
привечает, уму непостижимо. Расстреляют товарища Вавилова рано или поздно за
эту его оппортунистическую орнитологию.


     ***

     Митя, на самом деле, про товарища Вавилова  знал очень  мало. Только то
знал,  что  в институте  ему говорили о  Вавилове на  уроках  диалектической
орнитологии и сопромата. Мол,  такой, Вавилов, известный дрессировщик птиц и
сопроматщик знатный.  И все.  Но что-то слышал и про трубы, которые тянулись
вдоль стен подвала Дома Народного Творчества - якобы, известный дрессировщик
имел к ним какое-то отношение. Трубы-то теплые были,  анализировал невнятные
слухи в  минуты похмелья Митя. Под ними, вероятно,  он инкубатор устроил.  И
белых орлов разводил.


     ***

     Трубы, наконец, закончились. Митя и Сулим поднялись по витой лесенке и,
миновав три плана кулис,  очутились в узком коридорчике, ведущем к гримерным
комнатам.
     -  Вон он, там, - показал Митя  на одну из приоткрытых дверей. Уверенно
прошагал по коридору, встал на пороге и окликнул: - Васька!
     Помещение  гримерки было  забито  до отказа.  Какие-то  незнакомые,  не
рок-клубовского вида  личности.  "Сайгоновские" девочки в длинных, до земли,
грязноватых юбках, с "фенечками", с характерным, обреченно-многозначительным
взглядом - все они загораживали от взгляда Сули Василия Лекова.
     Митя кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание. Бесполезно.
     -  Леков,  - он попытался  придать своему  голосу  значимость.  Что  ни
говори, а сзади сам Сулим в затылок дышит.
     Две или три девушки обернулись и враждебно посмотрели на Митю.
     Суля скучающе смотрел по сторонам.
     - Леков! - Митя начал терять терпение.
     -  Ну чего еще? - Леков бесцеремонно отодвинул одну из девиц. Лицо  его
было красным и потным.
     -  Слышь,  Василий,  -  Митя  запнулся.  - Короче, вот, знакомься.  Это
Андрей.
     Леков, не вставая, из-за спин вытянул руку.
     Чтобы пожать.ее Суле  пришлось пересечь гримерку. Пересек. Пожал потную
ладонь артиста.
     - Андрей? - спросил Леков заговорщицки.
     - Андрей, - подтвердил Суля.
     - Андрей, - Леков понизил голос. И вдруг громко и радостно: - Держи нос
бодрей.
     И первый, не дожидаясь  реакции окружающих,  заржал,  донельзя довольны
собой.
     - Ладно, не куксись. - Леков ухватился за кого-то и  грузно поднялся со
стула. Качнулся. Утвердил равновесие.
     - Вы это, - он обвел взглядом почитателей. И грозно повторил: - Вы это!
     - Василий.
     Митя попытался перехватить инициативу. Вот ведь  козел. Подонок полный.
И какого хрена Стадникова в нем нашла. Дура!
     Не  слушая  его,  Леков  подошел к Суле. Все стояли  и  чего-то  ждали.
Похоже, какого-нибудь аттракциона. который вот-вот отмочит их кумир.
     Леков медленно повернул голову.
     - Пидоры гнойные, - рявкнул он на барышень,  явно путая их  с кем-то. -
Мудозвоны.
     Он показал трясущейся рукой на Сулю.
     - Вот... Вот человек! А вы - кал чистой воды.
     Он помолчал, собираясь с мыслями.
     - Слушайте, козлы.
     Одна из барышень хихикнула. Подружка ткнула ее локтем, но поздно.
     - Чего ржешь, мудак! - заревел Леков. - Пойдем выйдем.
     Внезапно он утерял интерес к девчушке.
     - Слушайте, уроды, - голос его сделался торжественным. - Сидим мы с ним
в  этой, обсер...  обсер... Ну там, где люди ночью сидят. С  телескопами.  Я
ему: на хрен же ты у меня фотопластинки помыл? Это я ему так. А  он  молчит.
Потому  что  не такое говно, как вы.  У него  этих фотопластинок... -  Леков
ухватился  за  пиждак Сули. -  Преданно  посмотрел ему в лицо.  Потом  снова
уставился  на слушательниц.  - Много ему их надо.  Потому что... Потому  что
это, эврибади, гений. Он... он звезду новую открыть хотел. - Точно?
     Леков уткнулся лицом в Суле в грудь. Отпрянул.
     - Гений он. Он звезду открывал. Ему фотопластинки  во  как  были нужны.
Когда звезду новую открываешь, до черта фотоматериалов изводить приходтся. А
теперь открыл и сюда пришел. А вы, козлы, не врубаетесь. - Он звезду открыл.
В созвездии имени XX съезда КПСС. Скажи им! Скажи, астроном ты мой любимый!
     Суля брезгливо отцепил пальца Лекова.
     - Давай-ка по коньячку.
     Суля мотнул головой Мите.
     Тот прикрыл глаза.
     - По-конь-яч-ку, - пропел вдруг Леков. - Дер-нем-мы-по-конь-яч-ку.
     Леков полез к Суле целоваться.
     - Родной ты мой. Звездооткрыватель. Star Discoverer.
     - Star Maker, - насмешливо уточнил Суля.
     -  Поняли  вы,  - заорал Леков  удивленной аудитории. -  Лав мейкер он.
Звезду открыл, козлы вы просто, козлы... И мне ее принес.
     - Я принес целых пять звезд, - сказал Суля и достал бутылку.
     Леков шумно упал на колени.
     - Благодетель! Батюшка.  Ваше  преосвященоство. Благословите.  Исцелите
золотушного.
     Он пополз  к Суле.  Тот,  не обращая  внимание  на прихипованный сброд,
присел перед этим юродивым на корточки.
     - Ладно, проехали. Сейчас поедем.
     - Куда?  -  Леков  поднял  к  Суле опухшее  лицо. Взгляд его производил
неприятное впечатление. Казалось, Леков  смотрит куда-то сквозь Сулю, вдаль.
И  по фигу ему  и Суля, и прихипованный сброд, и гримерка - все, все  ему по
барабану.
     - Звезды открывать. - Суля хлопнул его по плечу. - Так что, едем?
     - Летим!
     Леков тяжело поднялся с колен.

     * * *

     Первое, что увидел Леков, проснувшись, были сосны в  окне. Черные ветви
сосен на фоне серебристого неба. Белые ночи.
     Сосны  Лекову были незнакомы.  И окно тоже.  Непривычное оно было. Дома
окно было другое. И форточка расположена иначе.
     Леков  попытался  приподнять  голову.  Ох, ох, ох...  Мать  твою!  Надо
поосторожнее.
     Интересно, где он оказался на этот раз?
     Несмотря  на неприятные  аспекты подобных  пробуждений,  Василий всегда
умел находить  в  них положительные  стороны.  Никогда нельзя  было  угадать
заранее, где ты очутишься.
     Лекову  приходилось порой  просыпаться  в  очень  странных  местах.  На
веранде дома, где пахло сиренью, а по улицам ездили экипажи  и ходили чинные
люди в котелках. Среди кирпичного крош