Есть  в  этом  стиль.  Есть  литература.  Да  и  живопись,  наверное.
Пост-фактум.
     Огурцов  ступил на  тротуар. Теперь от клуба  "Флажолет"  его  отделяла
двойная  асфальтовая  граница. И  хорошо, что отделяла. Он  и так уже  давно
отделился.  Все отделились. По-настоящему.  А сейчас Кольцо, выступив  неким
асфальтовым  символом пролегло запретной полосой и обозначило  это отделение
визуально.
     Мимо Огурцова  прошуршал "Мерседес". Не бог весть, что, но, все-таки...
"Трехсоточка". Огурцу такого в жизни уже не купить.  Это вам  любой скажет -
до сорока хорошей машины не купил - забудь.  Так и будет  на  своем  "Форде"
битом рассекать  под  "Кобелиную Любовь" из  старых  динамиков  и  воевать с
долбаным замком левой дверцы.
     Вот, тоже - едет куда-то, ни свет ни заря. На "Трехсоточке". А Огурец -
на обочине. Как символично, блин.
     - Слышь, мужчина.
     Был  во "Флажолете". Слушал  рок.  Понравилось?  Понравилось. Что самое
паскудное-то - понравилось. Молодые парни, один -  просто теленок, тут и про
молоко на  губах вспоминать нечего,  и  так  видно, что портвейну не нюхал в
жизни,  одно  это молоко сраное да  шипучку ядовитую  жрет  с утра до  ночи.
Точнее - с ночи до утра. А так давал, такого джазу, что мама, не горюй.
     - Слышь, друг...
     А  вот интересно,  если сейчас в "Пекин"  зарулить - дадут  пожрать? Во
"Флажолете" тоже можно было пожрать, но жрать там не  хотелось.  Там слушать
хотелось. Там  необычно было. Интересно. А в "Пекине" -  там  только  жрать.
Место для жранья.  Самое то. Как  всегда  было  - захотел жрать  -  идешь  в
"Пекин"...  Как двадцать  лет  назад, с Кудрявцевым, с  Лековым. Черт бы его
взял.  Да, собственно, и взял, ведь...  А во "Флажолете"  выть хотелось. Где
ты, урод, Василек, где ты, мудак, просравший все, что имел и чуть-чуть еще у
товарищей прихвативший,  когда во  вкус просиранья вошел? Что  бы ты сказал,
когда этих сосунков, этого теленка, этого в жопу трезвого рокера послушал?
     Нет,  должны  же  в "Пекине" круглосуточно кормить, Москва  это  или не
Москва? Обязательно должны.
     А этот сосунок, как он легко все, как правильно... Именно так, гаденыш,
играл, как они  тогда хотели. Ну, положим,  у  Лекова  получалось.  Когда не
очень пьяный был. А если бы  он чаще был не  пьяный - был бы он Лековым? Хер
знает, кем бы он  был, но только не  Васильком. Пан или пропал, короче. Панк
или пропалк. Получается, что пропалк.
     А ни хрена бы ты, Леков,  ни хрена бы не сказал. Либо понты кинул, либо
просто нажрался  мгновенно, как  только  ты  умел. А, скорее  всего - и то и
другое  бы,  в комплекте, в  твоей, всем  известной  фирменной  упаковке - с
матюгами,  с битьем посуды и товарищеских лиц, с разрывание в клочья платьев
интересных дам. С лековщиной,  короче.  Что  тебя сгубило?  Лековщина? Очень
может быть. А может - нет.
     Нет,  конечно, конечно  в  "Пекине" накормят. Или -  ну его? Вот, та же
Анна  -  если бы она все-таки решила под троллейбус  тулупом -  пошла бы она
сначала в "Пекин" зажевать  чего-нибудь напоследок? Схарчить  лангет-другой?
Жульенчик навернуть? Или по-плебейски, с нищенски пустым желудком дала бы на
Садовом акробата-камикадзе? Нет, дворянская кровь непременно бы ее сначала в
"Пекин"  погнала. Бламанже,  Дом Периньон,  бекасов  по-нормандски,  устриц,
икорочки, нет,  икорочка - это для купцов, да под  троллейбус  с икорочкой в
животе  как-то не  очень эстетично. То ли  дело - с  бекасами по-нормандски.
Сразу  увидят люди - аристократа задавили.  А то  - икорочка... Тьфу, скажут
люди, совсем зажралась. С  жиру бесится. А про бекасов такого не скажут. Они
незаметные,  ну птица  и птица, только  знающий человек  оценит.  "Бекас", -
подумает  знающий  человек.  Значит,  причины у  бабки  серьезные были...  С
бекасами-то под троллейбус.
     Постоит  такой человек  с минуту, поглядит на бекасов,  опечалится да и
пойдет  домой  Тургенева  читать.  И  спросит  себя  -  чего  же  старуха  в
Баден-Баден умирать не поехала, как все приличные  люди, а на Садовом кольце
кеды выставила...
     - Оглох, что ли, товарищ?
     Низкий,  хрипловатый,  со скрытой  визгливостью,  однако, с неуловимыми
обертонами, присущими только слабому полу.
     Огурцов  вдруг понял, что он стоит прямо  перед неопрятно  одетой дамой
неопределенного  возраста  и что эта самая  дама уже  в третий  (подсознание
зафиксировало) раз обращается к нему не то с вопросом, не то с предложением.
     "Нашла себе товарища...".
     - Курить есть?
     "Нашла себе товарища..."
     Огурцов   никак  не   успевал  додумать  фразу   до  конца,  все  время
останавливаясь на "товарище".
     - Я вижу, ты удолбан, мужчина.
     Не вопрос, а констатация.
     "Нашла себе това...".
     - МАРИКИЗА?!!
     Женщина  неопределенного  возраста,  неопрятно  одетая  открыла  рот  и
замолчала.  Зубы в неопрятном, неопределенного возраста рту  были, как успел
заметить Огурец, вполне респектабельные. Чуть ли не фарфоровые.
     - Ты кто, мужчина?
     Маркиза отошла на шаг, прищурилась.
     -  Етит твою  мать! Огурец!  Ты-то  здесь  как?  Ты же  теперь  крутой,
говорят? Икрой рыгаешь!
     Грязное троллейбусное колесо переезжающее сухонькое тельце увядшей Анны
Карениной и красная икра в последней предсмертной отрыжке.
     Коньяк "Хеннеси" поднялся из глубин желудка к альвеолам.
     - Тебя тошнит, что ли, Огурцов? - забеспокоилась Маркиза.
     - Старик "Хеннеси", - просипел Огурец.
     - Кто? - не поняла Маркиза.  - Ты поблюй, поблюй как  человек, покашляй
макаронами,  легче станет...  Ой, Огурцов, тебя просто не узнать... А что за
старик-то? Знакомый твой? - затараторила Маркиза.
     -  Более  чем,  - с  трудом  проглотив  наполовину  переваренный коньяк
просипел Огурец.
     - Иностранец?
     - Угу.
     - Ну, я всегда говорила,  что иностранцы  до добра не доведут. Помнишь,
как я  с ирландцами нажралась? Мне  три  ночи  потом всякие Конаны  снились,
морды  эти  красные,  ирландские,  зеленые,  блин,  рукава...   Причем,  что
интересно -  во сне ориентируюсь  нормально. Конан и Конан. А очухаюсь - что
за  Конан,  какой  Конан - откуда я знаю. Потом  только сообразила -  книжка
такая. А как сообразила - враз мне полегчало. Потеть по ночам перестала, сон
нормальный, мужики стали нормальные сниться, бабы  тоже... Ну, ты  знаешь. А
потом мне  Лео эту  книжку принес - там на  обложке этот Конан - ну вылитый,
как  тот,  что  ко  мне во снах являлся.  С  чудищем  каким-то  пехтерится..
Красочно так все, целофанированная обложка, 7БЦ,  офсет, ну, все дела. Конан
этот  на обложке  от  крутости  лопался под  целлофаном.  А  чудище  -  тоже
лопалось. От анатомических противоречий. Помнишь?
     - А ты не изменилась. Ни на и'...
     Слово "йоту" Огурцу произнести не удалось. Снова подкатила тошнота,  он
икнул, прикрыл рот ладонью.
     - Желудок не держит, - тихо вымолвил он, потея и трясясь.
     - Ты  тоже. Только лицом раздался. Знаешь, ты так стоял,  я  думала, ты
под троллейбус сейчас сиганешь.
     - Да? А я про Анну Каренину думал.
     - Я же говорю - не изменился. В  хламину пьяный - а про Анну  Каренину.
Или про Ленина. Курить-то есть у тебя?
     - Есть. На. А ты чего, в Москве теперь живешь?
     - Я где только не живу.
     Маркиза сунула  в рот  сигарету и  вытащила  из  кармана  бордового,  с
вытканными  на  груди  желудями  пальтишка  -  обшлага  кармана были  сильно
потрепаны  -  зажигалку  "Зиппо". Эта  "Зиппа",  по  мгновенной,  на  уровне
рефлекса, оценке Огурца должна была стоить, минимум, долларов двести. А то и
все  триста.  Огурец  чуял  подлинность дорогих  вещей  нутром,  как хороший
"ломщик" или банковский служащий определяет наощупь подлинность, достоинство
и номинал любой купюры.
     "Ну,  пальтишко  и  "Зиппо"  -  это ее  стиль.  Наркотой. что  ли,  она
торгует?".
     - Наркотой торгуешь? - спросил Огурец.
     Последняя  информация,  которую  он  имел  о  Маркизе  была  более  чем
печальна.  Маркиза, по слухам, сторчалась вконец и, в этой связи, собиралась
заняться курьерством. Товар возить.
     - Да не-е...
     Маркиза глубоко затянулась огурцовским "Мальборо".
     - О! Настоящие!  А то я подумала, было,  что ты, как лох - с "Мальборо"
ларечным рассекаешь. Крутые-то, они "Мальборо" не курят.
     - Это смотря какое "Мальборо", - ответил Огурец.
     - Переломалась я, Саша, - сказал Маркиза очень серьезно. - Веришь?
     - Верю, - неопределенно повел плечами Огурец. - Конечно верю.
     - Не веришь, - убеждено сказала Маркиза. -  Никто почти не  верит. Ну и
хрен с тобой.  А я квартиру продала питерскую, замуж вышла. Теперь вот здесь
обитаю.
     - А он кто?
     - А какая тебе разница? Я с ним уже развелась.
     - И что теперь?
     - В  Теплом Стане у меня квартира. Однокомнатная,  так мне  больше и не
надо.  Знаешь,  кайф  такой - лес  из  окна видно. Настоящий.  Воздух, озон.
Только, все равно,  спать не могу. Дурь по ночам снится. Но я - как штык. По
ночам  работаю,  а  днем сплю.  Днем сны  не  снятся. Я, Огурец, предел свой
увидела. Ты видел предел свой?
     Огурцов отвел глаза.
     - Видел? - требовательно спросила Маркиза.
     - Видел.
     Он  вдруг  закашлялся  и от  этого  ему  неожиданно стало легче. Старик
"Хеннеси",  мурлыкнув в гортани,  уполз обратно  в желудок и  там затаился в
ожидании полной ферментации.
     -  А занимаешься-то чем? -  чтобы как-то разрушить неожиданно печальную
паузу спросил Огурцов.
     - А дизайнер я, - беспечно ответила Маркиза. - Между прочим, модный.
     - Да? - с сомнением посмотрев на бордовое пальтишко спросил Огурцов.
     - А в кайф мне так, оценив его взгляд сказал Маркиза. -  В кайф. У меня
шмотья дома этого -  по  углам кучи лежат, в шкаф не лезет. А мне по фигу. И
быки на улице не пристают. А то я пару раз вышла цивильно, так не знала, как
отбиться. Мимикрия. Знаешь, что я делаю-то?
     - Что?
     -  Обложки  для  всякой  попсы  московской.   Ну,  для  компактов,  для
видеокассет... плакаты, шмакаты.  Платят  - боже ты мой! Сама не понимаю, за
что.
     - Ну да,  -  покачал головой Огурцов. - Я тоже не понимаю. Слушай, а ты
есть не хочешь?
     - Есть? Хочу. А что? У тебя бутерброд в кармане заготовленный лежит? Ты
заранее  знал,  что  мы  встретимся?  Взял  колбаски, сырику...  Вот, думаю,
Маркизу встречу, колбаской накормлю.
     - Перестань. Пошли в "Пекин"?
     - Ну.  пошли. Каждый платит  за  себя, или как? У меня бабки есть, могу
угостить.
     - Да брось, Маркиза, не выеживайся. Пошли.


     ***

     Троллейбус был очень  старый. Окажись  он обычным, то есть,  новым,  со
сверкающими, только что вымытыми в гараже боками, с чистенькой табличкой, на
которой  аккуратным хорошо  читаемым  шрифтом обозначен маршрут движения, не
сели бы в него ни Огурцов, ни Маркиза. Ходу до "Пекина" было минут пять. Это
если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча - так и вовсе -  рукой
подать.
     Но чудовище, со  скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы  сразу
очаровало Огурцова. Если не сказать - загипнотизировало.
     Как это мэр Москвы проглядел, облажался,  дал маху, обмишурился, обо...
Как, кто,  зачем  позволил появляться  на  свежих  утренних  улицах  столицы
невероятному средству передвижения?
     Этот  троллейбус  был  асоциален.  Это  был  бомж  в  счастливой  семье
московских троллейбусов.  Это  был опустившийся,  обрюзгший,  потерявший ум,
честь и совесть троллейбус-хмырь.
     Огурцов сразу понял,  что  троллейбус этот чем-то  похож  на  него.  На
известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями.
     "Некоторые, - вспомнил Огурцов, - шагают в ногу  вместе со  всеми...  А
некоторые, - фраза капитана милиции, с  котороым беседовали  в  молодые годы
Огурцов и Полянский, - некоторые гады выбирают окольные  дорожки... чтобы не
шагать в ногу... чтобы...".
     Он  сразу  почувствовал  симпатию к троллейбусу. Этот, явно, ни с кем и
никогда  не шагал в ногу.  Точнее, не ехал  в  колесо со своими  сверкающими
чистыми,  после  мойки  боками, цивильными и представительными  транспорноми
средствами. Этот, совершенно точно,  ездил окольными путями, подбирал бродяг
на  неведомых  и  необозначенных  табличками  остановках,  он  сворачивал  в
закоулки,  он  гулял - гулял, так,  как хотелось ему  и  его водителю. Следы
прошлого  говорили о  многом.  Вон  - с боку  плохо  отрихтованная  огромная
вмятина,  говорщая о том, что  жизнь  тащила  его через овраги и буреломы  -
троллейбус  кренился  на левую  сторону,  покачивался,  словно  с  похмелья,
скрежетал тихими,  невнятными  проклятиями  и,  казалось, что  если бы он не
держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы
на бок неопрятной сине-бурой тушей.
     Троллейбус  подполз к остановке,  на которой стояли Огурец и Маркиза  и
остановился.  Помедлив,  но  зная,  что  есть  в  мире  необходимое зло,  он
попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна  - та, что
в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.
     Огурец и Маркиза  завороженно смотрели  на железного выродка.  Стояли и
смотрели.
     Троллейбус  тоже стоял.  Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он  уже
значительно дольше положенного для обычной остановки времени.
     - Пошли? - тихо спросила Маркиза.
     - Пошли, - уверенно скомандовал Огурец.
     Они   бросились  к  задней  дверце.  Когда  Огурцов,   оступившись   на
скособоченной ступеньке  схватился рукой за  шершавый  поручень, его ощутимо
дернуло током.
     - Брат! - восхищенно прошептал он.
     В  ту  же  секунду  дверца-шторка  злорадно зашипев,  неожиданно быстро
сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.

     ***

     Мужик смотрел в окно.
     Маркиза и Огурец,  несмотря на то, что  троллейбус был, за  исключением
единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной.  Остальные  сиденья
не могли  таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся
в липких, грязных, непонятного происхождения  пятнах, а кое-где и сидений-то
и вовсе не было.
     Оставалась одна,  более или менее приличная лавочка - за уставившимся в
окно гегемоном.
     Солнце  всходило и лучи его били в лобовое стекло машины.  Несмотря  на
то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили
глаза  Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона,  сидящего впереди, спрятаться
от  солнца  не  удавалось.  Слишком  тощей  и  узкой  была его спина,  да  и
покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование  ее в
качестве тента.
     - Пересядем? - спросила Маркиза.
     Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый,
именно  тот  самый  троллейбус,  который  он загнал  когда-то на  киностудии
"Ленфильм" ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне
преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться.  Ему даже показалось, что он
вспомнил  четырехзначный  номер,  наляпанный  масляной  краской  над кабиной
водителя. Самого водителя видно не было - его скрывала выцветшая от  времени
и   взглядов  пассажиров  кустарно  отретушированная  фотография   Владимира
Высоцкого.
     - Пересядем? - повторила Маркиза.
     - Ага. Давай. Только куда?
     - А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.
     - Если очень постараться, - хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки.
     Они  пересели  на   самые  последние  сиденья.  Теперь  Садовое  кольцо
уползало,  уползало вихляясь  и покачиваясь в такт с нетвердыми  и неровными
движениями издыхающего средства передвижения.
     Огурцов смотрел в  заднее стекло. Уползало Кольцо,  уползал "Флажолет",
уползала еще одна ночь.
     "А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.".
     Огурец  вдруг  понял,   что  "дружили"  в  прошедшем   времени  его  не
устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера.
Информации  друг  о друге  не было, ну, последней информации, зато как легко
было. Как просто. Давно  не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось
ему, что и не испытает уже никогда. А вот - на тебе.
     - А ты-то как в Москве? - спросила Маркиза.
     - Я? Ну. у меня тут круто...Я же  теперь  писатель. Книжка новая вышла,
презентация вчера была.
     - Ты? Писатель?
     Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова.
     - И что пишешь?
     - Книги, - помрачнев ответил Огурцов. - Прозаик я. Пишу про заек. И про
Ленина. Устраивает?
     -  Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно.  Не буду терзать. Дашь почитать
чего-нибудь?
     - Конечно.
     "Почитать.  Это  что  же  значит, что мы  теперь с  ней будем видеться?
Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к  чему не обязывающий. Как вчера
на презентации".
     Огурцов вдруг почувствовал, что со  временем происходят  странные вещи.
Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а "Пекина" все нет и
нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.
     - Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь?
     - Да так... В клуб тут один сходил. Музыку послушал.
     - Во "Флажолет", что ли?
     - Ну. Откуда знаешь?
     - Так  я же  москвичка теперь. Мне это  знать положено по чину. Правда,
там мои клиенты не выступают. "Флажолет" - не попсовое место. Правильное.
     Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы  и Огурцова вдруг  тяжело
закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал.
     Тяжелая, по-домашнему теплая, как  старое ватное одеяло, волна перегара
накрыла  Маркизу  с  Огурцом,  лишив   возможности  слышать,  разговаривать,
перекрыла дыхание.
     - Уф-ф-ф, - выдохнула Маркиза.
     Огурцову показалось,  что даже свет  утреннего солнца потускнел, здания
за окном троллейбуса, машины, несущиеся  по Садовому, небо  - все  приобрело
синюшный  оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все
кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам
физики.


     ***


     Старенькая  Анна  Каренина  застыла  за  столом   ресторана  "Пекин"  с
крылышком бекаса во рту.
     Огурец перевел дыхание и  понял, что ни в  какой "Пекин"  они сейчас не
пойдут. Пусть  там Анна своих бекасов кушает, в  тишине и  благолепии. У нее
еще много дел.  Не стоит мешать  старушке. Да.  в "Пекин" они  не  пойдут. А
пойдут они, или поедут в "Россию". К  Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А
там  уж и  бекасиков  по-нормандски отожрут и  манной  кашки в  столовой для
командировочных и  черта  в  ступе - там  уж  они  развернутся. Там  уж  они
оторвутся не по-детски.
     - А что, Маркиза, - втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося
с переднего сиденья, начал  Огурец. - А  что, Маркиза, если нам в "Пекин" не
пойти? А что если нам в номера завалиться?
     - В какие еще номера?
     - Ну,  не  в  номера...  Ко мне  в номер. В "России"  я живу.  Меня там
издатель мой поселил.
     - А там мы пожрем? - строго вопросила Маркиза.
     - Да ты что, москвичка, е-мое... Там  все есть. И кабак, и столовая для
командировочных.
     - Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на
девушке.
     -  Да  ни в жисть! Ты  чего,  Маркиза?  Давно ли ты  так стала  -  "Вы,
питерские"? Пойдем в кабак, а то... Или в номер возьмем...
     - Лучше в номер.
     - Да, я тоже думаю - лучше в  номер.  А то достало меня по клубам... По
кабакам... Во "Флажолете" этом - представляешь? Ничего съесть не мог. Только
пил. Разве это дело?
     - А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая.
     - Музыку слушал, говорю тебе.


     Новая  волна перегара  спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что
букет  старика  "Хеннеси"  с  его  тонким  ароматом  никогда не победит,  не
переломит   бодрого,  вульгарного,   витального  запаха   крепкого  дешевого
портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив "Металлики".