в силах.
     - Чего соришь? - снова спросили его из-за спины  знакомым голосом. - Не
иначе, большие бабки получил... Ладно, я подберу.
     - Спасибо, - не оборачиваясь ответил Огурцов
     "Большие бабки... Большие бабки...".
     Он посмотрел на часы. До презентации оставался час.
     "Ладно. Сейчас пива... И все. А где я?".
     - А где я? - спросил он у продавщицы, но вместо лица увидел перед собой
обширный, дышащий  уютный домашним теплом зад, обтянутый синими  шароварами.
Дородная  продавщица,  пыхтя, копалась  в  своих ящиках  и,  спасибо, что не
пукала от упоения любимой работой в лицо видного писателя.
     - Держи свои бабки. Пиво с тебя, -  сказал терпеливый покупатель за его
спиной.
     - Ага. Спасибо.
     Огурцов,  не  глядя  на  соседа  по  очереди принял  из  невидимой руки
несколько смятых, мокрых бумажек,  не считая,  комком,  запихнул их в карман
пальто и шагнул в сторону, чтобы  освобдить  место  у амбразуры неизвестному
доброжелателю.
     - Пиво-то возьми, - укоризненно напомнил тот.
     - А... Спасибо.
     Он взял с алюминиевого прилавка бутылку, отошел в сторону и огляделся.
     - Ну что, поправимся? Видно, хорошо вчера погулял, да?
     - Что?
     - Хорошо погулял, говорю.
     Рядом с Огурцовым стоял мужичок - среднего роста, в нейлоновой, дешевой
куртке и турецких, с вещевого рынка, джинсах. В руке мужичок держал  бутылку
пива и неотрывно смотрел на своего визави.
     - Слушай, а где я? - спросил Огурцов.
     -  Вот я  и  говорю,  хорошо  погулял.  Бабки-то  большие  у  тебя.  Ты
поосторожней тут... А где? Улица Космонавтов. Район лихой. Так что - гляди в
оба.  Повезло тебе,  что  на меня нарвался. Другой  бы тебя тут прямо у ларя
обул бы. Может, проводить? Тебе куда ехать-то?
     - Мне в центр... А улица Космонавтов - это где?
     - Это тут, - весело ответил мужичок. - До центра-то, в общем, недалеко.
Ты только тачку возьми, а то в метро менты повяжут. А  с твоими бабками, сам
понимаешь... Бизнесмен?
     - Да нет... Писатель.
     - О-о,  писатель...  Сейчас все  пишут. Вот  я бы  написал -  такого бы
написал.  Про свою жизнь - ого-го, сколько у  меня было разного. Роман целый
можно  отгрохать.  Круче  любого  детектива  будет.  У меня, ведь, тоже  - и
большие бабки были,  и все  такое... А теперь, знаешь,  в магазине  работаю,
грузчик  - так и хрен с  ним. Мне понта не надо. А деньги тоже зарабатываю -
не  жалуюсь.  Халтура  каждый  день, наликом  платят -  а  мне  что?  Ну, ты
писатель, ты врубаешься... Как звать-то  тебя, кстати? Меня - Славиком. Меня
тут все  знают.  Так  что, ежели что,  писатель, огурчики, помидорчики - все
ниже  госцены  - обращайся. Тебе, ведь, гостей принимать  надо? Надо.  Вот и
приходи. Седьмой гастроном, ну, семерка, тут все знают.  Спросишь Славика...
Всегда поможем хорошему человеку...
     - А откуда  ты знаешь,  что я  хороший?  Да,  извини,  Саша я.  Огурцов
фамилия.
     - Так видно, что  Саша Огурцов, - хмыкнул мужичок. - Ну, давай, Огурец,
по пивку...
     - А почему это видно, что я...
     Лицо  у  мужика  знакомое.  Аж зло берет  -  настолько  знакомое, явно,
встречались раньше, но не вспомнить, где, когда...И - странная штука - точно
где-то его видел - меняется это  лицо. Очень  привычно как-то меняется - вот
оно  опухшее, а вот  - худое,  строгое...  И улыбается так...  И про большие
бабки он что-то...
     - Васька? - неожиданно для себя спросил Огурцов понизив голос. - Леков?
Ты, что ли? Ты же...
     Лицо мужичка посерьезнело и стало совсем уже знакомым.
     - Знаешь что, писатель Огурцов, - сказал он рассудительно. - Давай-ка я
тебя сам в тачку посажу. А то тебя глючить начинает.  Славик я, а не Васька.
Славик.  Я  тебя  в машину  пристрою и  езжай себе -  Бог  тебе судья.  А за
помидорчиками, ежели что - не забудь - седьмой гастроном. Улица Космонавтов.
Во-он там.
     - Погоди, мужик, погоди... Как тебя.. Славик... Васька...
     Сильные руки тащили Огурцова по мокрому снегу, перед его лицом мелькнул
рукав  нейлоновой куртки,  скрипнули тормоза и через  секунду  он оказался в
тесном, пахнущем бензином, салоне "Москвича".
     -  В центр ему, - услышал Огурцов знакомый  голос.  - Довези,  шеф, это
хороший человек.
     - Ну и куда тебе, хороший человек? - спросил водитель.
     - В "Россию", -  машинально ответил Огурцов, пытаясь рассмотреть сквозь
заляпанное снегом стекло удаляющегося Славика.
     "Это он. Он. Леков. И походка его  и все... Вот, сволочь-то. Скрылся от
всех. Это в его стиле. Сколько раз так исчезал. А теперь дошел уже совсем  -
смерть  свою  инсценировал.  А на  хрена? Может быть,  и мне? Надоели все...
Скучно. Может быть, взять, вот, как он - раз, и всю жизнь поменять. И вместо
одной жизни  две прожить. Полянский  об  этом говорил... Да,  а  что  -  как
Александр Первый,  если это, конечно, не туфта. Бросить все к черту и начать
заново...".
     - В "Россию"? - переспросил водитель.
     - Да, - спохватился Огурцов. - И побыстрей, командир. Не обижу.


     - Отсутствие метафор - это еще не признак плохой литературы. Литература
хороша тем, что она - разная. И фирменный стиль Огурцова  - стальной сюжет и
вкусный текст.  Книга, которую мы сегодня  представляем, надеюсь, оправдает,
уважаемые читатели, ваши ожидания. На  мой, лично, взгляд,  это, я, конечно,
прошу  прощения у  уважаемого  мною  и  всеми  нашими сотрудниками,  автора,
большой шаг вперед. Она чрезвычайно необычна и насыщена... Впрочем,  дорогие
наши гости, вы сами сможете в этом убедиться, купив  и прочитав новую работу
Александра Огурцова.
     Мария Николаевна Зуева, главный редактор издательства "Дронтъ" перевела
дух и посмотрела в сторону Огурцова,  который стоял за колонной. Со  стороны
могло показаться,  что он  потупился от  врожденной  или  благоприобретенной
скромности, но, на самом деле, у основания престола его  души  в смертельную
битву  вступили  пиво  и коньяк -  две  вещи  несовместные, ян и  инь, лед и
пламень, вода и камень.
     Огурцов шагнул к микрофону.
     -  Пиво,  - сказал  он,  -  вторгается  в  коньяк  словно орды северных
варваров в цветущие виноградники юга...
     Щелкнули сразу несколько фотоаппаратов  и  блеснули  вспышками. Огурцов
тут же вспотел.
     - Я продолжу, - сказал он, пытаясь сосредоточиться и чувствуя,  как рот
его наполняется вязкой, с металлическим  привкусом ржавчины, слюной. Опустив
глаза  долу,  чтобы  собраться с  мыслями и  не  видеть  перед  собой  толпы
журналистов  и  читателей, собравшихся  на презентацию  его новой книги,  он
увидел перед собой несколько диктофонов.
     "Раз они лежат,  значит, это кому-нибудь нужно, - ни к селу ни к городу
подумал он. - Пусть будет лучше хотя бы одному из них".
     Он взял первый попавшийся под руку диктофон и поднес его к губам.
     - Так я продолжу, - повторил Огурцов. - Хотя, на самом деле, говорить я
не умею. Я не рассказчик. Все, что я хочу сказать...
     Он говорил давно заученные фразы.
     - Все, что я хочу сказать, я пишу. Такая у меня профессия...
     Это была  не первая  его презентация и  он  знал  уже,  в  каком  месте
монолога  публика  засмеется,   когда  начнут  щелкать  фотоаппараты,  когда
журналисты начнут задавать вопросы разной степени каверзности.
     -  Вот, Анатоль Франс, -  в третий,  за последние  два года, выдавил из
себя Огурцов. - При всей искрометности...
     Он  прекрасно  знал,  что он  внешне  очень похож на  Анатоля Франса  и
старался использовать это  сходство. Перед теми, конечно, кто, хоть однажды,
видел портреты его французского двойника.
     - При  всей  искрометности и упругости  его фразы  был в  быту страшным
мямлей  и занудой. Я  - такой же. Конечно, я  не претендую на его  талант, я
говорю лишь  о быте, об обычной жизни... А что до моей новой книги, - сбился
Огурцов, - то просто читайте ее, я надеюсь, что вам...
     Пиво с коньяком окончательно рассорились.
     - Простите, - перебила его высокая, огненно рыжая девица. Могла бы и не
обращаться  на "вы".  Хотя,  протокол  обязывает.  Огурцов  спал  с ней  уже
неоднократно - Нина, корреспондентка газеты "Московский Ленинец" давала всем
без очереди, как Люся из Сайгона...
     - Простите, - сказала Нина, словно видела Огурцова впервые.  -  В ваших
произведениях  часто мелькает образ  писателя. И, как правило, выглядит он в
вашем прочтении, весьма несимпатично. Чем вы это можете объяснить?
     - Не идентифицируйте героев литературного произведения с автором.
     - Хорошо, - усмехнулась Нина. - А,  скажите, что вы читаете в последнее
время? Какие  произведения современных авторов оказывают  на вас  влияние  и
оказывают ли вообще?
     - Сегодня, - Огурцов громко икнул. - Сегодня утром я прочел книжку  под
названием "Швейцарский излом".
     Зал разразился аплодисментами.
     - Так вот, - Огурцов поднял руку, успокаивая публику. Он уже видел, что
сегодня ему  удается все.  Тем  более, что  в  толпе он распознал  несколько
знакомых  лиц. Та же Нина, еще парочка девушек - Катька и  Маришка, и - вот,
кого он  не  ожидал сегодня увидеть  -  Артур Ваганян приветливо  махнул ему
рукой. Они были знакомы лет  пять, Ваганян работал  администратором у самого
Вавилова  - а Вавилов  -  это  сила.  Это  концерты, это  пластинки,  это  и
издательские дела, наконец, Вавилов - это билеты в любую точку земного шара,
это  отсутствие  проблем  с визами...  А  Ваганян  - просто хороший  дядька.
Приятно с  ним и выпить, и поговорить, и за девочек московских подержаться -
Ваганян всегда самых лучших выписывает, у  него, чуть ли, не своя контора по
этому делу.
     ...  -  Так вот,  что  я могу сказать  об  этом,  с  вашего позволения,
произведении... Если бы  не коньяк, который я, слава Богу,  захватил с собой
из Питера, я, вряд ли  бы  дочитал до конца. И  несть  числа таким  работам.
Завалены лотки - вы посмотрите  только чем? Ну, я все понимаю, авторам нужно
зарабатывать деньги, но нельзя же так... Нельзя же все валить в одну кучу...
Я не  сторонник  цехового братства.  Я  никогда  не  скажу писателю, который
написал полную  лажу, что его творение интересно, оригинально и, вообще, он,
мол, перерос своего читателя... В таком, вот, роде...
     - Ну да, - отчего-то хихикая, снова  встряла  Нина.  - А, вот, в  вашем
предыдущем романе "Петух топчет курицу" вы обратились к Серебряному  веку. И
все писатели, поэты,  вообще, творческие люди той эпохи представлены  вами в
чрезвычайно  карикатурном  виде.   Даже  с  какой-то  злостью.   С  каким-то
садистским  наслаждением  вы выписываете их  пороки, их маленькие  слабости,
представляя  их  важнейшими  чертами  их характеров  и  отрицая тот вклад  в
мировую и отечественную культуру, который они... Ну, взять,  к примеру, хотя
бы созданный Вами образ Валерия Брюсова...
     Все  проходит,  -  сказал Экклезиаст.  Нет, не все.  Ничто не  проходит
бесследно.  Страшный  спазм,  поднявшийся из утихомирившихся,  было,  глубин
желудка, скрутил  Огурцова,  тело его само собой  завязалось сложным морским
узлом и он стошнил -  всеми тремя бутылками коньяка, пивом, выпитым на улице
Космонавтов  - стошнил  прямо на россыпь  диктофонов  и  сверкающие  глянцем
книги,  лежащие  перед  ним  на  столе.  В  последний  миг  перед  тем,  как
отключиться,  Огурцов прочел  название на одной из  них. "А.Огурцов,  - было
написано на обложке с изображением четвертованного иностранца. - Швейцарский
излом".
     Еще  ни  разу ни один питерский писатель не  срывал  в  московском Доме
книги таких аплодисментов.




Глава 7.
Черные яйца

     "Души мертвых уходят на запад"
     В. Леков "Путешествие к центру Земли"

     "Мы красные кавалеристы и про на-а-а-а-с..."
     Ночной вопль в тихом московском дворике. Середина 2001 года.



     Вавилов  быстро  прошел  сквозь стеклянные  двери.  Кивнул охраннику  в
форме,  сидящему  в  прозрачной   пластиковой,  пуленепробиваемой   будочке,
поднялся на второй  миновав  три  лестничных пролета и  два металлоискателя,
предупредительно отключенные  охранников  снизу  и снова  заработавшие,  как
только Вавилов миновал последний и оказался в просторном холле.
     - Здравствуйте, Владимир Владимирович!
     Секретарша   Юля  вскочила   из-за   длинного   прилавка,  уставленного
телефонами,  календарями,  как  в  железнодорожных,  или  авиакассах,  чтобы
посетители отчетливей представляли, какое нынче число и когда им  отъезжать,
объявлениями в стеклянных "стоячих" рамочках, извещавших  о том,  что  через
неделю  -  общее собрание,  что через две недели - общее собрание  но только
одного отдела, что через месяц шеф уходит в отпуск  и его обязанности  будет
выполнять первый  зам  Якунин, кроме  этого на прилавке  стояли  пепельницы,
лежали  гелевые  авторучки,  зажигалки,  ближе  к  окну -  чашки  для  кофе,
электрический чайник, сахарницы, ложечки.
     - Здравствуйте. Владимир Владимирович! К вам уже...
     - Привет, - бросил Вавилов. - Я вижу. Да. По одному.
     Ни на кого не глядя он прошел прямо в свой кабинет, оставив за спиной с
десяток посетителей,  которые, завидев Самого,  как по команде  поднялись  с
мягких кожаных диванов и кресел, в обилии имевшихся в холле.
     Глаза-то его были опущены  долу,  но видел он всех  и каждого. Видел  и
мгновенно отделял зерна от плевел.


     -  Ну что,  Артур? -  спросил Вавилов,  потягиваясь.  Вчерашний  теннис
напоминал о себе.  Как, впрочем, и о том, что почаще  бы следовало Владимиру
Владимировичу вспоминать о любимой игре. И не пренебрегать тренировками.
     Застоялся конь в конюшне, явно, застоялся. Такая утренняя боль в мышцах
- словно напоминание о далекой молодости. Когда растут они, эти мышцы, когда
молочная кислота в них вырабатывается со страшной силой - от нее и боль вся,
от молочной кислоты. И изжить эту  боль можно  одним только  образом - снова
мышцы нагрузить.  Тогда и  рассосется. А иначе -  суток  трое  будет мучить,
заставлять кряхтеть и морщиться каждый раз, когда поворачиваться  приходится
или просто на стул садиться. Не говоря уже о со стула вставании.
     А поворачиваться сейчас ох, как приходится. Знай только  поворачивайся.
Не то, что прежде. Иначе - если поворачиваться не будешь - нет,  конечно, не
хана, пережили уже ту стадию, когда хана, теперь уже не хана.  Теперь  может
быть только покой, домик в Сан-Франциско и еще один - в глуши, в деревне, на
Рублевском шоссе. Ну, конечно, почет и уважение, улыбки ресторанных халдеев,
абонированные кресла на театральных премьерах, но -  не то, не  то. Вылететь
из обоймы отстреленной  гильзой  -  дзынь,  и  покатилась в грязь - нет  уж,
увольте. Есть  еще силы,  есть еще  перспективы, есть  еще цели. А  это  для
человека очень важно, когда цель есть. Цель  -  она силы  дает. А  силы дают
средства. А средства - хотя бы иллюзию личной свободы, независимости, любви,
счастья,  наконец.  Иллюзию,  конечно,  всякий  взрослый,  работящий мужик с
головой это скажет,  но у других-то,  ведь и иллюзии  нет. Пусть  уж иллюзия
будет - все лучше, чем ничего.
     Впрочем, чего себя  обманывать. Средства  - они  новые цели обозначают.
Делают  их  видимыми. Вот и получается:  цели-силы-средства-цели.  Замкнутый
круг.
     Владимир  Владимирович  Вавилов  весьма  почитал   польского   фантаста
Станислава Лема. Особенно - роман "Эдем". Запал в свое время жуткий образ из
"Эдема"   -   завод,   который   работает    сам   на   себя:   производство
элементов-деталей,  сборка, технический контроль, складирование, утилизация,
производство элементов-деталей. И  так до  бесконечности.  Страшно? Страшно.
Нужен  такой завод? Нужен.  В том-то и дело,  что  нужен. Вся жизнь  - такой
завод.  Эдем. Почему Эдем? Потому  что тому, кто не  ужаснулся - тот получит
все.
     Буддийские  монахи  могут очень  долго, из  месяца в месяц  выкладывать
сложнейшую мандалу из крохотных  разноцветных камешков. С  тем  выкладывать,
чтобы потом, в один миг разрушить.
     Нужно это?
     Нужно.
     В  свое  время Владимир Владимирович Вавилов спонсировал  международный
конкурс создателей саморазрушающихся скульптур. Всю Москву  на уши поставил.
Вся  столичная  творческая  интеллигенция  целый  месяц  об  этом  только  и
говорила. А месяц для Москвы - это очень много.
     И  не  диво. Потому  что очень  красиво это было.  Потому  что  великая
жизненная правда  в том  сокрыта,  когда  за  неделю  разрушается  вещь,  на
создание которой уходили  долгие месяцы.  Не говоря уже  о  годах  обучения,
творческих поисков, ошибок, открытий, разочарований.
     Владимир Владимирович  Вавилов каждый  день  смотрел,  как  умирал  под
лучами   солнца   ледяной  Феникс.   Сначала  истаяли  перья,   потом  оплыл
страдальчески   раскрытый   клюв,  придав  символу   бессмертья  удивительно
идиотский  вид. Феникс стал похож на забытую всеми старушку, доживающую свой
век  в  грязной  московской  коммуналке.  Прошло еще  два  дня  -  и  Феникс
уподобился разделанной замороженной тушке цыпленка. А еще через день от него
остались лишь "ножки Буша".
     В свое время на "ножках Буша"  Вавилов неплохо заработал. И вспоминал о
тех  временах  с  удовольствием.  Потому  что и стране  польза  была и  ему,
Вавилову. Если отбросить иронию и все рассуждения  о трансгенной  продукции,
то  чем  бы  спасся   народ  в  голодные  постперестроечные  годы,  как   не
пресловутыми "ножками Буша".
     На ножках заработал, а на Фениксе потратился. Кто как не Вавилов платил
бешеные гонорары всем этим сумасшедшим скульпторам.
     Владимир Владимирович Вавилов испытывал странное, а  грани с мазохизмом
удовольствие при  виде оплывающих  и скучнеющих ледяных и  песчаных божков и
чудовищ, давидов и голиафов.
     Вся желтая пресса смаковала эволюции, а точнее инволюции, происходившие
с ледяным Давидом - точной копией статуи работы Микеланджело. На третий день
у  победителя   филистимлян   отвалился   маленький,   аккуратный,   дотошно
исполненный  скульптором   член,  мышцы  одрябли,   конечности  истончились,
ввалилась  грудная  клетка,  сморщились аппетитные  ледяные ягодицы, а  лицо
опухло,  сделалось  пористым,  бесформенным  и порочным  и  стало напоминать
одновременно  нескольких  поп-идолов.  Еще  через  день  Давид  выглядел как
законченный наркоман-джанки.  Но -  все же  простоял еще два дня. Лишь потом
упал, не в силах удерживаться на артритных ногах. При падении сломал в локте
руку,  держащую  пращу.  Так  и  лежал,  бедолага,  с чудовищно  увеличенной
печенью,  глядя в  небо  заплывшими, слезящимися  глазами  -  старый,  лысый
пастух-пращник,  никому  на   свете  не  нужный,  никем  не  любимый,  всеми
брошенный. Последнее, что оставалось у несчастного Давида от лучших времен -
его харизма.  Но и та истаяла через несколько дней. И в совке дворника нашел
Давид свой конец.
     За  Давида Вавилов заплатил фантастический гонорар.  После Давида  жить
хотелось. Передернуться и жить. Жить и работать.  Отрасль  ставить. Продукты
глубокой  заморозки - дешево, питательно, без  очереди, через  каждые двести
метров. Ну,  и мороженое,  конечно.  Всевозможное. На внутренний рынок  и на
внешний.   Экологически  чистое,   без   наполнителей,  без  заменителей   и
консервантов.


     ***

     -  Ну  что, Артур, -  повторил Вавилов.  -  Что-то хорошее  хочешь  мне
сказать?
     Владимир Владимирович очень хотел хороших  новостей. Потянулся еще раз,
чтобы снова почувствовать приятную боль в мышцах, взглянул на холодильник, в
котором,  как и положено,  стояла бутылка коньяка "Греми", взглянул в окно -
на  крыше  соседнего  дома лежал толстый рыжий  кот - хорошая примета. Он не
часто выходил на крышу, кот этот. Но, Вавилов уже просчитал закономерность -
если кот нежится на теплом железе кровли - значит день будет удачным.
     - Да, знаешь, Володя...
     Артур  Ваганян,  администратор, занимающийся  вопросами,  связанными со
всем,  что   касалось   музыкального  бизнеса,  был  человеком  на  редко