.
     - Mais moi, est-ce que tu a decid* vraiment que je suis morte?
     - Нет, никогда.
     - А  из вашего  окна  площадь Красная видна,  - встряла ни  к селу ни к
городу Маркиза.
     -  Да-а...  Но где  же этот  наш, как  его...  Кстати,  люди,  как  его
зовут-то? Приблудного? - спросил Огурец.
     - Ты, Огурец, м-мудак, - отозвалась Маркиза. - Совсем поляну не сечешь.
Говорю  тебе, это работодатель мой.  Бывший. - Она вздохнула. - Вавилов это,
во кто!
     -  Господа,  господа,  -  всполошилась  Анна.  -  Зачем  же  так грубо?
Приличный мужчина такой. А вы его за une sorte de merde держите.
     -  А  это кто? -  изумилась  Маркиза.  - Эй, парни, кто тут геронтофил,
кайтесь.
     - Это подружка моя, - сказал Огурец. - Старая.
     - Ну это мы и сами видим. Откуда взялась-то?
     - Оттуда.
     Огурец честно показал в угол.
     -  I see. Shared dream - подытожила Маркиза. - Ладно,  проехали. Глюк -
так  глюк. Мне не привыкать. Слышь,  глюк.  Может ты  отследил, куда Вавилыч
ушкандыбал?
     Старенькая Анна печально смотрела на jeuns betes.
     -  Il venait *  chercher de guitare. -  объяснила она девочке  по имени
Маркиза.
     - Where  is a guitar, fuck your mind? - встрепенулся Огурец. - Маркиза,
tsra-translate.
     - Щас! - сказала Макиза.  - Сам объясняйся с глюками. Заколебал вконец!
Ты врубись, это же не МОЙ глюк. Он общий.
     - А в-вот и я, - кокетливо  выдавил Вавилов, открывая дверь в "нумера".
- О-о! нашего полка прибавилось. Бабулька какая-то. Мадам!...
     - Какая я вам  бабулька? - обиделась Анна. - Я и  не  бабулька вовсе. И
вообще, наливайте мужчины. У меня поезд скоро. Спешу.
     -  Не  ссы,  - успокоила  ее Маркиза.  -  У этого вон колеса. "Джипяра"
навороченный. Что за джип-то у тебя, кстати, Вавилов?
     - Чероки, -  начал  было Владимир Владимирович, но Маркиза  не дала ему
договорить.
     -  Во!  Джип  -  широкий. Я же говорила, тачка -  на  всех  хватит. Все
влезем. Влезем, а, хозяин жизни?
     - Влезем.
     Вавилов усмехнулся.
     - Джип и правда, широкий.
     - И холуй  при нем, - не унималась Маркиза. - И ваще. На  этот поезд не
успеешь, под другой впишем. Какая, блин разница? Вздрогнули, люди!..
     - А Леков где? - озаботился вдруг Вавилов.
     - Да спит он. - ответил Огурец. - Поблевал, покашлял и спит. After, так
сказать, humble vomitting. - Ты гитару приволок, мэн? Как обещал?
     - Там, - Вавилов мотнул головой. - А, вообще-то, господа, вы кто?
     - Ну, здрассьте!
     Маркиза сделала книксен.


     ***

     -  Я,  между  прочим, до  недавнего  времени в  вашей  фирме  работала,
Владимир Владимирович. Покуда вы меня в троллейбусе не уволили.
     - А кем?
     - Дизайнером, с вашего позволения.
     - Да? Вот как интересно... А что ты пьешь, дизайнер?
     -  Все, что  горит.  И  трахаю, уважаемый  бывший  начальник,  все, что
шевелится.
     - Ты?
     - Я.
     -  Пардон, пардон, господа,  нельзя  же так  сразу  -  "трахаю"...  Вы,
милочка, такая юная, такая прекрасная... Как  вас зовут? Маркиза? Вам же еще
жить и жить, Маркизочка, - встрепенулась Анна Каренина. -
     - Погоди бабуля, не встревай. Держись за  стакан и молчи. - Застывшая в
нижней точке книксена Маркиза неотрывно и зло глядела на Вавилова.


     ***

     "Господи, какие же они все дети!" - подумала Анна.
     - Ну что молчишь, начальник?
     -  Ты еще на  пол  сядь, -  Вавилов решил  не  поддаваться на  дурацкие
подначки.
     Книксен,  понимаешь.  Из нижней точки  книксена,  если простоять в  ней
некоторое время, удобно перейти в стойку дракона.
     Огурец  сделал попытку сконцентрироваться.  Маркиза, если ей  вожжа под
хвост попадет, такую акробатику может  дать, что мало ни  кому не покажется.
Даже  этому мажору. Хотя и крутой он. Реально крутой. Кстати, кто  он такой,
вообще? Работодатель Маркизин - стало быть, - шоу-бизнес.
     - Слышь, ты кто вообще-то, мужик? - спросил Огурец у Вавилова.
     Книксен  начал  угрожающе  перетекать  во  что-то,  чему   в  китайской
философии  ни  имени,  ни  названия.  Похоже,  что  маркизин  книксен грозил
закончиться ударом в точку ху-зна.
     - Да я, как тебе сказать, брателло...
     "Как мучительно долго меня учили делать  "книксен".- подумала Анна. - И
насколько все это было бессмысленно... А эта девочка...".
     "Центр  тяжести, если  она  голову  чуть  наклонит назад,  сместится, -
подумал Огурец. - И тогда она  точно грохнется на спину. А  если голову чуть
вправо, то...".
     Маркиза наклонила голову вправо.
     Джинса потертая, клетчатая рубаха. Из нагрудного  кармана  вываливается
мобильник,   из  штанов  потертых,   джинсовых,   мелочь   -   пш-ш-шик!   -
никелированной  речушкой потекла.  И  пачка  сигарет -  шлеп  - из какого-то
потаенного кармана.
     - Ассс! - прошипела Маркиза. - Ассс!...
     Сальто, двойное сальто, сальто заднее и снова в книксен.
     "Научилась держать себя, - подумал  Огурец. - Не дерется  теперь,  хотя
бы. И то хлеб.".
     -  Какая  чудная  вещица у  Вас, - тихо сказала Анна. -  Чудная, просто
чудная.
     Маркиза сгребла ладошкой  вывалившийся  из-за  пазухи  кулон на  тонкой
серебряной цепочке и быстро спрятала его под рубаху.
     - Фамильный? - спросила Анна.
     - Ну, женщина, я Вас умоляю, что вы, как глупая, купленный.
     Даже  не  оборачиваясь Маркиза выстрелила  последнюю  тираду и  тут же,
посерьезнев, обратилась к Вавилову:
     - Понял, какого дизайнера потерял?
     - Я дизайнера  потерял? -  спросил Вавилов. -  Я -  потерял? Да у  меня
таких, как ты, знаешь, сколько было?
     - Таких как я не было никогда, - уверенно ответила Маркиза.
     - Очень может быть. А знаете, вообще, господа, чем я занимаюсь?
     - Знаем.
     Леков  стоял  посреди  комнаты.  Когда  он успел войти  в  гостиную  из
соседней  комнаты  никто  не успел заметь. Но он стоял  -  в  той же грязной
нейлоновой куртке, в джинсах  - "варенках",  вышедших из  моды  уже лет семь
назад,  перемилася  с ноги  на  ногу,  пачкая  ковер  грязью  со  стоптанных
"скороходовских" говнодавов.
     - Слушай, - сказал Вавилов. - Я тебя знаю.
     -  Это  замечательно,  -  осклабился  в улыбке  Леков. - Ты  пожрать-то
принес, а то я вырубился тут...
     -  Пожрать...  Что  такое  - "пожрать"?  Господи, да что  это  такое  -
"пожрать"? Разве это самое главное? Разве в этом смысл всего?...
     - В  этом, в этом, - заметила  Маркиза. - Вот и Аннушка скажет. Правда,
тетя Аня?
     - Точняк, - уверенно сказала Анна Каренина.
     - Да вы что? Да вы понимаете, кто.... Что....
     Вавилов потянул из кармана свой мобильник. Постукал по кнопкам.
     - Вахтанг? К "России" давай. Быстро.
     И - этой невозможной гопоте:
     - Господа! Мне очень приятно было с вами тут, но я, пардон, поеду.
     - Посиди, мажор, что ты как не родной?
     Сказавши это Леков рухнул на ковер рядом с Маркизой, застывшей в выходе
из книксена, задев ее локтем.
     - Этой не наливать, - успел сказать Василек, умудрившись уйти от  удара
- нога Маркизы прошла рядом с его головой.
     - Гондоны вы, -  обиженно  сказала  Маркиза,  вставая. И Анне: - Слышь,
тетя  Аня,  а фиг  ли они такие? Давай вместе  под  поезд впишемся,  а? А то
тошнит меня от этих рыл.  Я место знаю, где классно вписываться. На Рижской.
Там и под мост можно. А  ежели на природу  захочется,  на  цветочки-листочки
поглазеть, то и по  насыпи  можно  пройти. Там кайф  на насыпе, кусты, блин,
трава... Люди,  не делайте стойку, я  о другом...  Нет, тетя  Аня, честно. И
уединиться  можно.  Напоследок.  А?  Как вы?  У  меня  никогда таких  вот  -
стареньких  не было.  И  в шелковых чулочках.  А то, - Маркиза  обернулась к
Вавилову,  -  давайте  этого  чмошника  заангажируем.   Работодателя  моего.
Бывшего, Он у нас мастер вписывать.  Вавилов, ты как? Поможешь двум уставшим
дамам?
     -  Я  не старенькая,  девочка, - сказала  Анна.  - Ее  вдруг  разобрала
злость. Злость  на самое  себя.  Quel diable! Parbleu!  Mais pourquoi  cette
fille так похожа на нее?
     - Дура ты, Маркиза, - проговорил Леков, тяжело поднимаясь с ковра. - На
хрена  бабку  обидела? Она же  тебе добра  желает. А ты -  в  заводки. -  Он
подошел  к  столу.   -  Чего  тут  у  вас  пожрать-то  есть.  О,  сардельки!
Горяченькие! Супер!
     -  Слушай,  ты,  хендрикс хренов, ты гитару просил? Я  тебе  принес,  -
оборвал болтовню Вавилов. - Может слабаешь?
     - Да слабаю, слабаю, не ссы. Давай ее сюда.
     Вот ведь скотина!
     Вавилов  встал.  Его  качнуло.  В  голове  шумело.   "Вахтанга,  скорее
Вахтанга", мелькнула мысль.
     Где эта долбаная гитара?
     - Держи.
     Леков  обтер  жирные  руки о штаны. Принял  гитару. Взвесил  на  руках.
Внутрь деки заглянул. Пальцем изнутри поскреб.
     - Ну  и  что? "Фендер"  корейский, струны левые, гриф ведет,  ты его на
базаре что ли брал? Конечно. Где еще такое найти можно? Говно! Фанера, лак -
не лак, лады - жестянка Точно - говно. - уверенно сказал он.
     Вавилов про себя усмехнулся. Ну-ну!
     Оглядел собрание.
     Молчаливый мужик уже отрубился, судя по виду. Дизайнер в ванной, оттуда
звуки льющейся воды слышны. Старуха в кресле, впавшая в прострацию.
     И он, Вавилов. А вечером - к мэру.
     Такой компанией он побрезговал бы и в годы не шибко разборчивой юности.
     - Ну и говно! - гегемон потряс гитару. Понюхал зачем-то.
     - Лаком пахнет, ишь ты, - поведал. - Но - говно.
     И он, Вавилов, выходит, его тиражирует?
     Леков.
     Что-то смутно припоминается.
     Ах,  да.  Они  же вроде трибьют выпускали. История была... Даже, вроде,
замочили  там  кого-то? Он  еще нагоняй устроил  по  приезду из  Италии, так
хорошо отдыхал, такая компания была - первый раз за много лет расслабился по
настоящему. Осина - он умеет отдых организовывать. Осинский - он на эти дела
мастер. Хоть и склоняют его фамилию в России все, кому не лень, а Осина - он
Осиной и останется. Правильный человек.
     Гегемон  расстегнул  куртку.  Схватил  гитару  наперевес.  И  -  как-то
непотребно раскорячившись, попытался  пропрыгать по гостиной а ля Чак Бэрри.
Врезался в стену номера. Обернул к Вавилову покрытое каплями пота лицо.
     - Здорово, да?
     И заржал-заперхал, донельзя довольный собой.
     Куда Вахтанг запропастился?
     Навешать  этому уроду  на прощание, что ли? Как только Вахтанг приедет.
Под занавес, так сказать. Чтобы у пьески был достойный финал.
     - Дай сюда, - сказал Вавилов бомжу. - И потянулся за гитарой. - Научу.
     -  Не  суетись,  Вавилов. - совершенно  трезвым голосом сказал бомж.  -
Посиди. Водки вон выпей. Достала меня твоя суета.

     ***

     Бомж мог. Бомж многое мог.
     Затянул для начала - "Ой, то не вечер, то не вечер"...
     Чисто  так  затянул.  Вавилову даже  подпеть захотелось. Сразу. "То  не
ве-е-ечер....
     Мне  ма-а-алым  мало  спалось,  да спалось..." -  включился Вавилов  на
второй голос.
     - На кварту вниз  возьми, - заметила девка. Кажется, Маркизой ее зовут,
или он ошибся?
     - Как тебя звать-то, милая девица? - спросил Вавилов.
     - Кварту  выдержать не  можешь,  тогда  в терцию,  что  ли,  затяни,  -
тихонько сказала девка. А бомж все продолжал:
     -  "Е-е-сау-у-у-ул   догадлив  был...  Су-у-умел  сон   мой  разгадать,
разгадать...."..
     - Это же элементарно. Ты же взрослый мужчина, - девка схватила Вавилова
за рукав  пиджака.  - Три тона вверх  берешь  и  все  дела. Ты сольфеджио-то
проходил в школе?
     - Нет, - честно ответил Вавилов.
     - Ну, мужик...То-то я и гляжу, ты серый такой...
     "Пропадет он говорил, твоя буйна голова".
     -  Я -  серый, - спросил Вавилов.  Достали его  эти  недоноски. Это он,
Вавилов - серый. Нашли себе серого....
     - Это я-то - серый? - Вавилов уставился на Маркизу.
     - А какой же еще, - ответила та. - Конечно. Терцию не держишь,  вообще,
интервал вменяемый построить не  можешь, о чем с тобой тогда  говорить-то? А
туда же - продюсер. Ты помолчи  пока, пусть он  один поет, -  она кивнула на
гегемона-Лекова.
     Да что  я,  в самом-то  деле,  вдруг  разозлился  на себя  Вавилов.  Он
вспомнил  лицо  Лекова.  Мудрено  было  не  вспомнить. Все ларьки  кассетами
завалены. Каждый третий подросток в футболку с его портретом одет.
     Вавилов  мысленно  перенес морду гегемона на футболку. И  не удержался,
зашелся хохотом.
     Гегемон оборвал  "Есаула". Этому не наливать,  - сказал он Маркизе.  И,
подумав, добавил: - Толерантность низкая.
     Вавилова  аж  скрючило  от  хохота. Шуты! Дешевые  шуты! Толерантность!
Слова-то какие знают.
     - Врубайся, мужик, - сказал вдруг  гегемон. - "Весна священная", финал.
В переложении для деревянной лопаты.
     - Ну все, - простонала Маркиза. - Начинается...

     * * *

     Со  стороны  гостиницы "Россия" вдруг грянул  оркестр. Нет, не оркестр.
Что-то  другое. Что за странные инструменты. Правда, была и медь - тромбоны,
валторны. О, и деревянная группа вплелась. Что за черт.
     Не  поворачивая головы, Мишунин скосил глаза. Точно, от "России". Вроде
бы сегодня, праздников  не  планировалось. Ростропович  позавчера  играл,  а
Паваротти с Доминго послезавтра голосить станут на Васильевском спуске. Ишь,
повадились.
     Если честно, Мишунин  не любил "попсовую оперу".  Что-то есть в этом...
Не неестественное, нет. Поверхностное какое-то. Целлофановое бельканто.
     Мишунин  про  себя  попытался определить  инструментальный  состав. Да,
симфонический оркестр имеется. Синтезатор вроде есть. Электрогитары, -  куда
же без  них?  -  две. Нет, три.  И, кстати,  не к  месту:  забивают оркестр.
Оркестр-то "Весну священную" заканчивает, а гитары - одна что-то из Сантаны,
до  боли  знакомое ведет, вторая  монотонный,  грубый,  металлический  рифф,
третья просто класический блатняк. Ум-ца,  ум-ца.  Нет, что не говори, нет у
людей  нынче вкуса. Чувство меры потеряно. То ли  дело, бывало, в крепостном
театре.  Маленькая  труппа,   все  свои,  все  через  одну  конюшню  прошли.
Петька-кузнец, Васька-бондарь. Зальчик деревяненький, на двадцать мест. А из
зальчика выйдешь  -  парк, пруд с лебедями.  Все  чинно-благородно,  никаких
вольностей.
     Та  гитара,  что играла параллельные квинты,  тяжелый хард-роковый рифф
вдруг  повела  мелодию.   О,  знакомое.  Прокофьев,  из  фильма  "Александра
Невского". Злые тевтонские рыцари в бой с картонными мечами под такое шли.
     А оркестрик-то в "России" с претензией.
     Только фигня все это.
     Дешевка.
     Опять "новые русские" гуляют. Устроили себе незнамо что. Да и к тому же
из какой-нибудь золотоносной дыры. Здесь-то такие простые забавы давно  не в
ходу.

     * * *

     Леков играл, прислонясь к стене и поставив ногу  в  грязном  стоптанном
ботинке на журнальный столик.
     Музыка Шопена лилась и лилась, воскрешая в памяти лица, голоса...
     Анна откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Как он  чудно играет,
этот странный человек. Так не хочется вставать, спешить на вокзал...
     A peine ont-ils depos*s sur la planche...
     Исковерканное тело на рельсах...
     А в сущности, зачем?

     Маркизе вдруг явственно  увиделась  та обшарпанная квартирка  в Питере.
Капли дождя  на  оконных  стеклах.  Запах красок  и скипидара.  Раздолбанный
катушечный  "Маяк" с западающей кнопкой переключения дорожек. Рядом  чашка с
засохшими остатками кофе.
     "Арнольд Лейн". Первый хит Сида Барретта.
     Леков  всегда  любил  Сида. И, видать, сильно любил, раз даже  в  таком
состоянии умудряется играть один в один.
     Ни хрена Васька не изменился. Если глаза закрыть. И только слушать.
     Теперь снова быть им вместе? Ей, Лекову, Огурцу.
     А в сущности, зачем?

     Огурцов  притоптывал в такт  ногой. "Солнечные дни".  Навсегда  любимая
песня. На  даче  с Кудрявцевым под  водочку в мягких московских сумерках она
звучала точно так же.
     Вернуть бы, блин, все.  Кудрявцева, ту  дачу, сосновый  лес.  Посиделки
молодых бездельников, у которых все впереди, а потом вдруг оказывается,  что
все уже позади.
     Эх,  стать  бы снова романтиком. Без рефлексий ненужных, без депрессий.
Со здоровым желудком, в который хоть "царскую водку" заливай.
     А в сущности, зачем?

     Вот  ведь   народ.  Песня-то  создавалась  как  шутка.  С   шутками  да
прибаутками. Да и  группа вся - "Черный лебедь"  - сами  же ржали над собой.
Музыканты все  уже  в  летах.  И на тебе -  решили в охотку  оттянуться.  Ан
гляди-ка, в народ пошли песни. А еще говорят, что я неважный продюсер. Пусть
говорят. Только вот хмырь этот запредельный мои песни поет.
     Еле  на ногах стоит,  шатается, одет  чудовищно, морда небрита и хрипит
диким  голосом: "Где мои депозиты?". Неплохо хрипит, неплохо. Отмыть бы его,
побрить,  приодеть,   имиджмейкера  приставить.   Глядишь  и  раскрутили  бы
панк-звезду. Хрипел бы себе.
     А в сущности, зачем?


     Леков играл "Весну священную". Всегда любил эту вещь. Сегодня  он играл
ее строго,  без  причуд играл.  Так, позволил себе  несколько вольностей. Из
моцартовского "Реквиема" пару фраз вставил. Ну и из иного - так, по мелочи.
     Скучно. Так, блин, скучно. Давным-давно.
     Да и на этом отбойном молотке разве что путное сыграешь?
     Во,  новое  лицо  нарисовалось. Сейчас  мы  его  встретим.  Во-от  так.
небольшой импровизацией в фа-диез миноре.

     Вахтанг застыл в дверях. Шеф всегда любил отрываться "по полной". За те
четыре года, что Вахтанг провел  с Вавиловым, он кажется напрочь уже утратил
способность удивляться.  Гулял Владимир Владимирович широко. Медвежья охота,
яхты, вертолетные экскурсии, разгромленные ресторанные залы  - все  было. Но
всегда был то, что Вахтанг называл про себя так: шик.
     Здесь шика не было. Напрочь.
     Дешевый  номер,  бодяжная, ларечная  водка.  Тяжелый запах  "беломора".
Старая  бомжиха  в кресле. Шлюшка, из  самых дешевых. Мужик с опухшим лицом,
храпящий  на  диване. Еще  один,  гопник с  гитарой  в  руках. Одна  нога на
журнальном столике,  вторая попирает полураздавленную сардельку, упавшую  на
пол с грязной тарелки. Лопнувшая кожица с обрывком нитки, вылезшая начинка.
     И  -  Владимир  Владимирович, с лицом измазанным кетчупом,  с лацканами
пиджака, умащенными майонезом. С брюками, усыпанными пеплом.
     - О,  Ваханг, дарагой, -  шеф,  наконец, сфокусировал  на  своем шофере
разъезжающиеся  в стороны  зрачки.  - Мы... - Владимир Владимирович  глубоко
задумался.
     Вахтанг терпеливо ждал.
     Шеф взял с тарелки последнюю оставшуюся сардельку, тоскливо поглядел на
нее, надкусил и бережно положил назад.
     - Мы едем, - наконец сказал он. - Да.
     - Мы? - вопросительно поднял черные брови Вахтанг.
     Вопрос вновь поверг Владимира Владимировича в задумчивость. С минуту он
посидел, шевеля губами.
     Бомж, прижав рукой гитарные струны, ехидно поглядывал на Вавилова.
     И остальные  тоже смотрели  теперь на него.  Даже  спящий  мужик  вдруг
проснулся, повернулся на другой бок и строго взирал с дивана.
     - Мы, - подтвердил Вавилов. - Все... И я.
     Он грозно обвел глазами номер.
     - Все! - сказал он еще раз.
     Вахтанг кивнул. Вахтанг не любил лишних слов.

     * * *

     Какафоническое исполнение "Весны священной" оборвалось так же внезапно,
как и началось.
     У  Мишунина  было  отличное   зрение.  И  он  увидел,  как  в  "России"
распахнулось одно из окон на одиннадцатом этаже и оттуда вырвались несколько
точек. Точки направились прямо к нему, к Мишунину.
     Только не голуби, нет!
     Это были  не голуби. Это  были дрозды. Пропорхнули прямо  над  головой,
сделали круг над мавзолеем, взмыли вверх к  рубиновым звездам Спасской башни
и канули, растаяли в ослепительном сиянии солнца.
     Мишунин перенес вес тела с одной ноги на другую.
     До дембеля тридцать восемь дней.



     Конец.