ева,  на  полу того, что когда-то было
спортивным залом школы. Там во дворе, помнится, ревел, надсаживаясь немецкий
танк.  На  теплых  трубах, под  свинцовым  небом,  в  сантиметре  от  хорошо
смазанных сапог какого-то  мудака  в  шинели.  Мудак  размахивал маузером  и
что-то  пытался  объяснить ему, Лекову.  В  захламленной  донельзя  квартире
знакомой по прозвищу Маркиза, где  пахло красками и скипидаром. Однажды, так
вообще - в фарватере канала  Герцена на траверзе Института имени Экономики и
Финансов, имея  в  одной руке  невиданного  размера  копченого судачка,  а в
другой отчего-то спиртовку. Спиртовку пришлось бросить  -  на дно  тянула. А
вдвоем  с  судачком  выплыли. Точнее,  судачок  вынес,  как дельфин Нереиду.
Леков, правда, в тот раз не удержался, и отплатил  черной  неблагодарностью:
сожрал его во дворе института, под брезгливыми взглядами студентов.
     И иные пробуждения были. На спине несущейся во весь опор гнедой кобыле,
навстречу  каким-то говнюкам.  В  руке  меч,  во  рту  капустная  кочерыжка.
Почему-то в  том пробуждении  так принято было  -  перед  боем по  капустной
кочерыжке вручать.
     Вершиной же было пробуждение  в шкуре белого носорога. В  носороге было
хорошо.  И на блев не тянуло. Только недолго лафа длилась, появился кто-то с
могучей берданкой и носорога завалил. Ох и жутко было  после. Мрак,  скорбь,
многорукие боги похмелья, от которых никуда не спрячешься - ни в метро, ни в
катакомбы римские, ни под одеяло -  всюду дотянуться своими руками липкими и
холодными.
     Так где же он на этот раз оказался?
     Леков полежал,  размышляя и  старясь больше  головой не шевелить. Затем
пришла иная мысль - вспыхнула молнией, высветив главный  вопрос:  отчего  он
проснулся?

     В комнате темно,
     Белая ночь в окно,
     Комары звенят...

     Что каждый раз служит  причиной пробуждения? Одна  это  причина или  же
некий уникальный элемент множества причин?
     А если исследовать это множество?
     Лекову никогда не удавалось исследовать это множество. Даже, пребывая в
белом   носороге,   когда,  пощипывая  сухую   траву  саванны  он  пришел  к
неожиданному выводу: данное множество является, в свою очередь подмножеством
другого множества.  Но тогда  заявился этот  козел  на  джипе, выстрелил и с
мыслей сбил.
     Но здесь-то ладно. Никаких  джипов, никакой  стрельбы. Никаких копченых
судачков.
     Однако, что-то ведь заставило проснуться?
     - Мы-ы, - промычал Леков, вопрошая сосны и белую ночь. - Мы-ы-ы.
     Он  осторожно  выпростал из-под  себя  затекшую руку.  Зашарил  вокруг.
Нащупал книгу. Поднес к лицу. Ишь ты! Евгений Замятин. Называется "Мы".
     Леков  открыл  книгу  и  начал читать.  Когда он  дошел  до  шестьдесят
четвертой  страницы,  истинная причина его  пробуждения обозначилась со всей
очевидностью: телефон  же  звонит где-то.  Где-то неподалеку.  И  давно, гад
звонит.  Он,  Леков,  успел  и  про сосны  подумать, и  про  белую  ночь.  И
шестьдесят четыре  страницы "Мы" прочитать, а он все  звонит.  Во  настырный
какой.
     Евгений  Замятин  очень  хороший  писатель.  После  шестидесяти  четыре
страниц "Мы"  похорошело  настолько,  что  левая рука  обрела  некую степень
свободы. И на  нее стало возможны опереться, дабы чуть-чуть приподняться  и,
тем самым, несколько расширить свой горизонт.  Увидеть, наконец, этот чертов
телефон.
     Похмельные  боги были  в этот  раз  милостивы.  Левая рука  как  раз  и
оперлась на  телефонный  аппарат, который паскудно трезвонил все это  время.
Вот  ведь людям делать нечего, набрать номер и слушать долгими часами долгие
гудки.  Можно  подумать,  он,  Леков сейчас все  бросит  и будет по телефону
кудахтать, как Стадникова поутру.
     Стадникова  появлялась  в   некоторых   пробуждениях.  А  в  других  не
появлялась.
     Но даже когда появлялась, радости не приносила. Да и возникала в разных
обличиях  - Медузы Горгоны, Той-Кто-Трясет-За-Плечо, Шарлоттой Корде, Жанной
д'Арк обугленной приходила. Однажды только красавицей явилась. Леков даже ее
захотел  было.  "Как  тебя звать-то, красавица?" -  спросил  тогда Леков.  -
"Пенелопа я" - потупив взор, ответила Стадникова.
     Надо  же было такое говенное  имя  для себя придумать! Стадникова - она
Стадникова и есть. Вечно все опошлит.
     Под кого бы она не маскировалась, всегда выявляла свою зловредную суть.
Выявит, изведет, всю  душу вынет, а  потом давай  как ни в чем не бывало  по
телефону  кудахтать.  Похвалялась,  гордилась собой,  одновременно  наводила
вечерний макияж. Благо, раньше семи вечера Стадникова обычно не просыпалась.
     Надо, кстати, узнать, который час.
     Леков - спасибо Замятину - неверной рукой снял телефонную трубку.
     - К-который час? - спросил Леков у трубки.
     - Три утра, - сказала трубка мужским голосом. - Как ты себя чувствуешь?
     Только  сейчас  Леков понял  НАСКОЛЬКО плохо  он  себя чувствует. Так и
ответил трубке.
     -  Ты  помнишь,  -  спросила  трубка,  -  что  с  сегодняшнего  дня  мы
договорились начать с тобой новую жизнь.
     - Да, - лицемерно ответил Леков. Не иначе, Стадникова под мужика косит.
     - Но для этого мне нужна твоя помощь, - гнула свое трубка.
     - Это мне твоя  помощь нужна,  -  сказал Леков таящейся  Стадниковой. -
Пивка бы.
     - Никакого пивка, - зажлобилась трубка.
     - Помру же, - привычно соврал Леков.
     - Слушай меня, - голос в трубке посуровел. - Подними правую руку.
     - Не могу, - жалобно отозвался Леков.
     - Водки хочешь? - спросила трубка.
     Леков  встрепенулся. Ты  бы  еще спросил пилота самолета, у которого не
выходят шасси, хочет ли он благополучно приземлиться.
     - Ты должен встать, - продолжала трубка.
     Леков почувствовал себя коброй, перед которой сидит человек с дудочкой.
Черт бы побрал тебя, Стадникова, с твоими издевательствами! Это каждый дурак
знает,  что  кобра ничего  не слышит. А  реагирует на движения  дудочки лишь
потому,  что этой самой дудочкой ее каждый божий день  лупят  по треугольной
башке.
     Извиваясь,  расплетая  кольца, Леков  начал подниматься, раскачиваясь и
тихо шипя.
     - Молодец, - сказала трубка. - Теперь аккуратненько правой рукой назад.
Осторожно, водки мало. Там полочка такая, на ней стопка. В стопке - водка.
     Человеческий  взгляд  не  успевает  уследить  за  стремительным броском
кобры.  Трубка   еще  договаривала:  "...одка",  как  кобра   нанесла  удар.
Пораженная стопка выпала из вялых пальцев.
     Леков облегченно выдохнул. Откинулся назад. Снова нащупал трубку.
     - Еще есть?
     Трубка ответила короткими гудками.

     * * *

     Суля положил трубку. Так, процесс пошел.
     Из рок-клуба  они с Митькой повезли пьяного Лекова прямо на дачу. Еще в
машине,  прежде чем  тронуться  с места,  Сулим  влил  в  Лекова  полбутылки
коньяка, после чего  выдающийся рок-музыкант еще  минут пять  поматерился, а
потом вырубился окончательно.
     По дороге пришлось  сделать  лишь  одну  остановку: спешно  вытаскивать
Лекова, чтобы не заблевал салон машины. После чего, Сулим велел Митьке влить
в певца оставшиеся полбутылки, чтобы угомонить.  Остаток пути преодолели без
приключений.
     План действия у Сулима сложился еще по дороге.
     Дача находится  в сторону от шоссе и от железной дороги. Оказавшись там
впервые, да еще с  жуткого похмелья, просто так дорогу к городу  не найдешь.
Да и не до города  будет  Лекову  после  пробуждения.  Он  лишь об опохмелке
думать будет.
     На даче они уложили Лекова на диван. Еще два часа ушло  на "минирование
местности" -  на расстановку стопок с водкой, которые предстояло  обнаружить
Ваське.
     Леков  спал  беспробудным  сном. Сулим  оглядел  напоследок  помещение.
Должно сработать. Метод проверенный - постепенный выход из запоя: каждые три
часа - по пятьдесят грамм. К вечеру похмелье сойдет  на нет, клиент уснет, а
еще через сутки с ним можно будет разговаривать.

     * * *

     Все  плыло и  кружилось. С  утра наползли облака.  Сделалось  пасмурно.
Временами снаружи начинал накрапывать мелкий дождь.
     Леков уже  не верил трубке. Все она врет. Он сам, сам найдет  следующую
стопку.  А  Стадниковой  не  жить.  Что  за издевательство,  в  самом  деле.
Позвонить в три  утра и предложить пятьдесят грамм. Потом позвонить снова, в
шесть и опять заставлять разгадывать идиотские ребусы. Мол, по лестнице вниз
- на  этой лестнице Леков чуть шею себе не  свернул  - и там мол, под нижней
ступенькой  очередная порция.  Порция-то  положим нашлась,  а  вот как  себя
чувствовал  Леков с трех до шести, то  есть, между первой  и второй -  о том
лучше не вспоминать.
     И  снова  из-под лестницы нужно было  спешить  назад, в страхе, что  не
услышит телефонного звонка. А потом ждать, ждать.
     Леков перерыл все комнату,  заглянул  даже  под древний комод,  пошарил
рукой в хлопьях  пыли. Стопки  там не было. Не было  ее  и  на  кухне. И  на
веранде -  там в полу подозрительная  доска  была, вроде выступала; Леков ее
отодрал, срывая ногти - пусто.
     Телефон зазвонил в девять. Нужно было подняться на второй этаж, подойти
к  книжному  шкафу,  где  стояла  пыльная  "Малая  советская  энциклопедия",
вытащить том на "Д" и найти заветную стопку.
     Леков,  не доверяя трубке, вытащил все, что было в шкафу. Больше стопок
с водкой за книгами не хранилось.
     С  одиннадцати  до  полудня  Леков  сидел  и  неотрывно  смотрел,   как
медленно-медленно ползет часовая стрелка.
     Телефонный звонок раздался в три минуты первого. Вот ведь сволочь!
     На  этот  раз  нужно  было идти на улицу,  обойти дом,  найти  беседку,
отсчитать  направо  второй куст шиповника и, обдираясь об колючки,  вытащить
заветную  стопку,  нещадно  разведенную  дождевой водой.  Последнее особенно
обидело Лекова. Могли бы и прикрыть чем-нибудь.
     Леков  уже  не  был  уверен,  что  звонит  именно  Стадникова.  Слишком
хитроумно для нее. Стадниковой до такого никогда не додуматься. И  вообще, в
мужчину он могла обратиться только ранним утром.
     Нет, это очевидно кто-то  похитрее.  Тот, кто стоит за  Стадниковой. Но
Стадниковой не жить все равно.
     В девять  вечера  Леков, который уже и  не  представлял себе, как  смог
прожить этот страшный  и бесконечный день (правда, выпил в три - у колодца и
в шесть - на  чердаке), приняв в сараюшке очередные  пятьдесят грамм, махнул
на все рукой и улегся спать.

     * * *

     Утром Леков проснулся  оттого,  что  кто-то  потряс  его за  плечо.  Он
перевернулся на другой бок.  Перед ним стоял человек, которого Леков никогда
прежде не видел. А, Может быть, и видел, но не помнил.
     - Вставай, - хмуро буркнул незнакомец. - Хорош прохлаждаться.
     - А ты кто? - спросил  Леков, не вполне еще пришедший в себя. Всю  ночь
снилась какая-то муть.
     -  Сулим  меня  звать.  В рок-клубе с тобой  познакомились.  Позавчера.
Помнишь про звезды ты мне пел?
     Леков не про какие звезды не помнил.
     - А что я тебе пел? - вяло поинтересовался он.
     - Разное пел, - Сулим оглядел разгромленное помещение.
     -  Который  час?  - спросил  Леков.  И  жадно посмотрел  на  телефонный
аппарат.
     Суля проследил за его взглядом.
     - Не надейся,  больше водки нет, - усмехнулся он. -  Это я  звонил тебе
вчера, если ты не врубился.
     Леков сник.
     - Ладно, не  кисни, - подбодрил его Суля. -  Не конец света еще.  Все у
тебя  будет.  Только перетерпеть надо. Ну и потрудиться маленько. Как  мы  с
тобой договорились.
     Леков пытался вспомнить, о чем таком они договаривались с этим  парнем.
Бесполезно.  Он  не  помнил даже, как доиграл  этот  злосчастный  концерт  в
рок-клубе.  Начали-то  они  с  утра.  У ларька возле здания  Ленконцерта  на
Фонтанке. Ну, а потом продолжили.
     В рок-клуб Лекова, что  называется,  ввели. Потом он немного  очухался,
обрел  способность   самостоятельно   передвигаться.   Выше  на  сцену.  Это
последнее, о чем он, хоть смутно, но еще помнил.
     А окончательно его развезло на "Кобелиной любви". А в ней Лекова всегда
развозило,  даже когда  не пил перед этим - в организме все равно находились
какие-то следы алкоголя, которые били в голову и Лекова развозило.
     Но что интересно. Когда слушал себя в записи - не развозило ни разу.
     Должно  быть  обертоны какие-нибудь  пленка  не  фиксировала. Пленка-то
говно.
     - Все у тебя будет, - повторил Суля



Глава 7.
МОРЩИНА ВРЕМЕНИ

     Воин не ходит там, где свистят пули.
     К.Кастанеда.


     Толик ждал  звонка Сулима три дня,  потом  не  выдержал - вот-вот нужно
было улетать в Новосибирск с большой концертной  бригадой -  Лукашина,  пара
юмористов одесских из театра Райкина, хор имени  Русской  Пляски, московский
певец Отрадный в качестве  довеска - много денег он не просил, декларировал,
что,  мол,  чистым  искусством  живет.  Судя  по  его внешнему виду,  чистое
искусство было продуктом достаточно калорийным и нажористым.
     После Новороссийска сразу, без перерыва даже в один день следовал тур с
медленно и верно выходившими  в  тираж белорусскими  "Запевалами" в компании
"Хризолитов" и "Нарциссами".
     Толик хотел выехать в провинцию со спокойным сердцем, ибо знал уже, что
прелести гастрольной  жизни  с такими людьми,  как  Лукашина  и  "Нарциссы",
несмотря  на  все  заработанные  деньги, изматывают  физически  и  разрушают
морально  так,  что  порой  хотелось  все  бросить   и  вернуться   в   свою
москонцертовскую  конурку,  в которой Толик  еще год назад спокойно торговал
билетами на тех же Лукашиных и "Нарциссов". Зарабатывал он тогда по нынешним
масштабам  полную ерунду - в ресторане  за вечер  они с одесскими юмористами
теперь больше  оставляли,  чем Толик в своем Москонцерте за месяц наваривал,
зато покой был, нервы в порядке и сон глубокий по ночам..
     Но машина была запущена  и  обратной  дороги не было.  Да и  к  деньгам
привыкаешь  очень быстро  - Толик не представлял  себе теперь, как он вообще
жил до тех  пор, пока  не пришло к нему решение изумительно простое и ясное,
как все гениальное.
     Теперь Лукашина, юмористы, цыгане московские,  всевозможные  ВИА  и еще
тьма артистов всех и  всяческих жанров чесали по  провинциальным  стадионам,
зарабатывали деньги не чета  филармоническим ставкам и Толик свою долю малую
имел. И директора провинциальных стадионов тоже в накладе не оставались.
     Схема была  настолько  элементарной,  что Толик недоумевал,  как это до
него никто до подобного не додумался. Ну, понятно, боялись. Боязливый народ,
десятилетиями задерганный  властью. Только и горазды  кичиться причастностью
своей  к  высокому  искусству,  а  как  до  дела доходит,  чтобы,  например,
представителям  того  же  высокого  искусства  заработать  помочь -  тут  же
куксятся, со скучающими лицами показывают ведомости филармонические и руками
разводят. Мол, кто же в нашей стране может еще больше заработать.
     И  то  - за два  часа  пребывания на сцене  - пять рублей  с копейками.
Рабочий какой-нибудь весь день у станка за эти деньги стоит, по уши в смазке
и стружке стальной.
     Конечно, если рабочий более или  менее грамотный, он рублей двенадцать,
а то и все пятнадцать  за смену  мог срубить. Но ведь  и артисту не заказано
два-три концерта в день отрабатывать. То на то и выходит.
     Но, думал Толик, работяга-то  в более выгодных условиях находится,  чем
артист популярный.  Придет  к работяге кореш,  скажет  -  выточи-ка ты  мне,
друган,  ключ.  Или еще  что.  А я тебе - что хошь отфрезерую.А  артисту что
фрезеровать?  Нечего артисту  фрезеровать,  И  вытачивать нечего.  А  сапоги
тачать ему  бесплатно никто не будет. Наоборот, последнее из карманов вынут.
И не поморщатся. Почешут только шилом в затылке и подумают - мог бы и больше
дать. Чай, артист, а не работяга какой-нибудь.
     Не дело это, не дело, думал Толик. Не может быть, чтобы и артист не мог
левак  срубить. Нет,  рубили, конечно,  рубили,  но  все за  те  же  пятерки
-десятки, по-мелочи и с оглядкой.
     Первый эксперимент Толик провел с Лукашиной. Напечатал афиши, в которых
жирным синим шрифтом  значилось, что певица Лукашина приезжает в Сыктывкар с
концертом,  который  устраивает филармония - какого города, Толик сейчас уже
не  помнил. Разумеется,  что в этом  безымянном  городе никто не  про  какой
Сыктывкар и  слыхом не слыхивал. А  с директором стадиона Толик так  прямо и
договорился - всю выручку пополам. Быстро приехали,  отпели  свое и  тут  же
уехали. А афиши - заклеить и все дела.
     Прошло. Лукашина даже  "спасибо" сказала, что  ей,  вообще-то,  было не
свойственно.
     Прошло раз, прошло другой, а потом покатилось все как по маслу.
     Артисты  - а  очень быстро  вокруг  Лукашиной и  цыгане нарисовались, и
рок-группы столичные, юмористы пришли последними, но оказались очень кстати.
Толик долго юмористов в свою бригаду брать не хотел, но как-то выпили сильно
в "Праге", рассмешили юмористы Толика, он и взял их в следующую поездку.
     Слухи, однако,  до столицы доходили, хотя  и молчали артисты как рыбы -
кому  охота лишаться  денег,  которые валятся  в  буквальном смысле  с неба.
Когда,  к  примеру, на открытом стадионе  под звездным  небом  где-нибудь  в
Тбилиси поешь, а потом, спустя пять минут, в гримерке получаешь свою тысячу.
А то и больше. Натурально - отпел, отыграл - получи. С неба, откуда же еще.
     Но слухи  доходили -  Москва - она  приезжим  людом живет, а приезжие и
делились  со  своими московскими родственниками да  друзьями  впечатлениями.
Мол, у  нас в Воркуте не хуже, чем у вас  тут. У нас и  Лукашина поет раз  в
месяц, и цыгане пляшут, и юмористы полузапрещенные такие байки загибают, что
ухохочешься и даже "Нарциссы" декадентские  свой антисоветский рок вовсю  со
стадионной  сцены двигают.  В  общем, неизвестно,  где еще лучше -  в  нашей
Воркуте, где северные идут, между прочим,  полярные, запредельные, или у вас
тут, с вашей зарплатой в сто двадцать и с очередями в ГУМе.
     Пришлось  Толику делиться с  важными людьми, но все прошло  мирно и, на
удивление тихо. Вот после этого дело и закрутилось по-настоящему.
     Настолько  сильно   закрутилось,  что  возникла   проблема   расширения
репертуара.  В регионах начали появляться  конкуренты  -  мелочь правда,  но
Толик понимал отчетливо, что это ПОКА они мелочь. А пройдет годик-другой - и
придется зубами  каждый концерт выгрызать. Кончится синекура. Того гляди - и
переманит какой-нибудь  донецкий администратор  ту  же  Лукашину.  А  кто ее
заменит?  Искать  нужно,  искать,  так  работать,  чтобы  всегда  под  рукой
артист-другой  лишний  сидел.  Если  что-то  срывается  -  сразу  на  замену
равноценную звезду.
     Контрактов-то  никаких не было -  только устные договоренности. Частный
бизнес, он в СССР  был не  в  фаворе. Попади в руки ОБХСС хоть одна бумажка,
повествующая об этих диких концертах, на этом бы все и закончилось. Для всех
и надолго. А для Толика - может быть, и навсегда.
     Сулим позвонил - старый ленинградский приятель, хорошую мысль подкинул.
     Толик  ничего  не  знал  о  музыканте  Лекове,  которого  Суля  взахлеб
расхваливал, сказал только, что можно попробовать. Обещался Сулим через пару
деньков звякнуть и пропал.
     А  это было  не в его  правилах. Суля - он  бизнесмен серьезный,  он за
базар всегда отвечал.
     Суля  прозвонился  на  исходе третьего дня,  когда сроки  уже поджимали
более чем серьезно.
     - Ну что там у тебя? - неласково спросил Толик.
     -  Да, понимаешь,  такое дело... Он же артист,  со своими  тараканами в
башке. В общем, я его из запоя выводил.
     - И  как?  -  настороженно поинтересовался Толик. - Это у него, вообще,
часто?
     - Вообще, если честно, то часто. Но проблема решается.
     - Вот уж реши пожалуйста.
     Толика  запои  артистов не очень-то волновали, но цену  для Сули  нужно
было набить. Тем более,  что Сулим, явно, не представлял  себе всего размаха
р