нала. Нет, я с Лайзой  не  играл,  она  не  любит
гольфа. Это я к тому, как все было.
     Могу вспомнить минуту, когда это  началось,  -  ничего  особенного,  на
вечере у Бьюлеев. У них просторный нескладный дом, гости бродят повсюду.  Мы
с Лайзой забрели на кухню - взять выпивку для гостей на террасе. В тот вечер
на ней было черное платье с каким-то большим оранжевым цветком. Он не всякой
бы пошел - но ей шел.
     Мы разговаривали, как все, и  вдруг  замолчали  и  посмотрели  друг  на
друга. И на минуту я почувствовал  себя  так...  словом,  как  тогда,  когда
влюбился в Салли. Только теперь со мной была не  Салли.  Это  случилось  так
неожиданно, что у меня была только одна мысль: "Остерегись!" Словно вошел  в
темную комнату и ушибся локтем. Вот это, наверно, и есть настоящее, а?
     Мы сразу взяли то, что надо, и вернулись к остальным. Она  только  одно
сказала: "Джо, тебе кто-нибудь говорил, что ты опасный человек?"  -  сказала
так, как у нас принято  было  говорить  подобные  вещи.  Но  все  равно  это
произошло. В машине по дороге домой я все время слышал ее голос. А Салли тем
не менее любил как всегда. Ты едва ли мне поверишь, но это правда.
     А на другое утро я стал убеждать себя, что это ничего не значит.  Салли
была не ревнива, и все мы были современные, передовые и понимали, что  такое
жизнь. Но когда мы снова встретились с Лайзой, я понял, что обманывал себя.
     Я хочу сказать вот что. Если ты думаешь, что это были сплошные  розы  и
романтика, ты ошибаешься. Боли было хоть отбавляй! И тем не  менее  все  нас
подзуживали. Вот чего я не пойму. Они, конечно, не хотели, чтобы Пейнтеры  и
Блейки развелись, но им было очень интересно. Для чего люди это  делают,  а?
Некоторые старались усадить нас с Лайзой рядом, другие - наоборот. Но суть в
итоге была одна и та же: происходил цирк,  и  артистами  были  мы.  В  цирке
интересно смотреть на канатоходцев, и ты, конечно,  надеешься,  что  они  не
оступятся. Но если оступятся -  это  тоже  интересно.  Нашлись,  конечно,  и
такие, кто хотел нас, как говорится, предостеречь.  Но  это  все  были  люди
постарше, и мы только злились.
     Все были  очень  милы,  внимательны  и  чутки.  Все  были  очень  милы,
понятливы и тактичны. Пойми меня. С Лайзой мне  было  необыкновенно  хорошо.
Это было новое,  волнующее.  И  кажется,  ей  тоже  было  хорошо,  она  была
несчастлива с Джимом. Поэтому я не чувствовал себя таким уж подлецом - хотя,
конечно, время от времени чувствовал, изрядным. А когда мы встречались,  все
было чудесно.
     Раза два мы всерьез пробовали это прекратить - два раза, не меньше.  Но
компания у нас была общая, и что тут можно сделать, удрать разве?  Добро  бы
только  удрать  -  нет,  это  значило  еще  уступить  нафталиновым   ханжам,
бормотуну-священнику и всему, во что мы  отказались  верить.  Или,  пожалуй,
Салли могла бы поступить, как в свое время миссис Пирс у нас  в  городе.  На
станционной платформе она отхлестала портниху кнутом,  а  потом  со  слезами
бросилась в объятия к майору Пирсу, так что в Атлантик-Сити он поехал с ней.
Потом они перебрались в Де-Мойн - помню, в колледже  прочел  об  их  золотой
свадьбе. Но теперь на это никто не способен, к тому же Лайза - не портниха.
     И вот однажды я пришел домой, Салли встретила меня совершенно спокойно,
и мы проговорили чуть ли не до утра. Мы уже довольно давно были до крайности
вежливы друг с другом... Ну, ты себе  представляешь.  И  вежливость  нам  не
изменила, мы держали себя  в  руках.  В  конце  концов  мы  еще  до  свадьбы
пообещали  друг  другу,  что  если  один  из   нас   когда-нибудь...   -   и
"когда-нибудь" наступило. И разговор завела Салли, а не я. Наверно, было  бы
легче, если бы мы подрались. Но мы не подрались.
     Конечно, она кое-что сказала о Лайзе - не  без  того,  -  и  я  кое-что
сказал в ответ. Но это продолжалось недолго, мы взяли себя в руки.  Странное
ощущение - чужие, вежливый разговор, - но мы  собой  владели.  Мне  кажется,
испытывали даже некую гордость оттого, что владеем собой.  Оттого,  что  под
конец она вежливо попросила налить ей, словно была в  чужом  доме,  и  я  ей
налил как гостье.
     К тому времени мы уже все обсудили, и дом казался сухим и пустым, будто
в нем вообще никто не жил. Мы никогда так поздно не засиживались - только  в
Новый год да один раз, когда Бадди заболел. Я налил ей  очень  аккуратно,  с
простой водой, как она любила, а она  взяла  стакан  и  сказала:  "Спасибо".
Потом довольно долго молчала. Тишина стояла  такая,  что  слышно  было,  как
капает с вентиля в кладовой - несмотря на закрытую  дверь.  Она  услышала  и
сказала: "Опять капает. Ты бы позвонил  завтра  мистеру  Ваю,  я  забыла.  И
кажется, Барбара простудилась - хотела  тебе  сказать".  Потом  лицо  у  нее
исказилось, и я подумал, что она заплачет; но она не заплакала.
     Она поставила стакан -  выпила  только  половину  -  и  сказала  совсем
спокойно: "Ох, черт бы вас взял - и тебя,  и  Лайзу,  и  все  на  свете".  И
убежала наверх, я не успел ее остановить.
     Я мог бы побежать за ней, но не побежал. Я стоял, смотрел на  недопитый
стакан и ни о чем не  мог  думать.  Немного  погодя  услышал,  что  в  замке
повернулся ключ. Тогда я взял шляпу и вышел пройтись; я давно не выходил  на
прогулку в такую рань. Потом я набрел на ночной ресторанчик  и  выпил  кофе.
Вернулся домой и, пока не спустилась прислуга, читал - книга была  не  очень
интересная. Когда прислуга спустилась, я сделал вид, что  встал  пораньше  и
хочу успеть в город с первым поездом, но она, наверно, поняла.
     Не буду рассказывать подробности. Если ты это пережил, ты это  пережил,
если нет, не поймешь. Мои  родители  любили  Салли,  я  всегда  нравился  ее
родителям. Из-за этого было еще тяжелее. И дети. Они говорят не то, чего  от
них ожидаешь. Не буду об этом рассказывать.
     Да, мы все разыграли красиво, мы не ударили  в  грязь  лицом.  Кулаками
никто не махал, упреками не сыпал. Все говорили, как достойно мы себя ведем,
- весь город. Лайза и Салли встречались,  мы  с  Джимом  Блейком  беседовали
совершенно спокойно. Говорили  все  что  полагается.  Он  разговаривал  так,
словно у него это было очередное судебное дело. Он вызывал у  меня  глубокое
уважение. Лайза очень постаралась разогреть страсти, но мы ей не  позволили.
И в конце концов я смог  ее  убедить,  что  суд  судом,  а  Сильвия  все  же
останется с ним. Он души в ней не чаял, и, хотя Лайза очень хорошая мать, не
могло быть и разговора о том, кого ребенок любит  больше.  Бывает  иногда  и
так.
     Кстати, я посадил Салли на поезд в Рино {Рино - самый большой  город  в
штате Невада, где законы, касающиеся развода, наиболее либеральны.}. Она так
захотела. Лайза собиралась развестись в Мексике - помнишь, это только-только
входило в моду. А по тому, как мы разговаривали на станции, никто  бы  ни  о
чем не догадался. Удивительная связь образуется в такое время.  Когда  я  ее
проводил - она казалась маленькой в поезде, - первым,  кого  мне  захотелось
увидеть, была не Лайза, а Джим Блейк. Видишь ли, знакомые  -  это,  конечно,
прекрасно, но если ты сам такого не пережил, тебе  понять  трудно.  Но  Джим
Блейк еще был в Медоуфилде, и я отправился в клуб.
     По-настоящему я в клубе никогда не жил, однажды летом три дня. Там  все
очень любезно, но клуб все-таки университетский - скорее для молодежи да для
тех из старой братии, которые торчат в баре. Мне страшно надоел летний ситец
в столовой и официант-грек, дышавший мне в затылок.  А  работать  все  время
невозможно, хотя в конторе я сидел допоздна. Вот  тут,  наверно,  у  меня  и
родилась мысль, что можно уйти из "Спенсера  Уайлда",  поискать  чего-нибудь
другого. В такое время о многом начинаешь думать.
     Конечно, я мог бы повидаться со знакомыми, но не  особенно  хотелось  -
почему-то не хочется. Впрочем, с одним из старой братии я прямо  подружился.
Ему было пятьдесят пять лет,  он  четыре  раза  разводился  и  жил  в  клубе
постоянно. Мы сидели в его комнате - мебель он привез  свою,  а  стены  были
увешаны фотографиями, - пили джин с лимонным соком и разговаривали о  жизни.
У него была масса мыслей о жизни - и о браке тоже,  -  и  слушать  его  было
вполне интересно. Но потом он начинал описывать,  какие  обеды  закатывал  у
Дельмонико, это тоже, конечно, интересно,  но  помогает  мало  -  разве  что
отвлекает от летнего ситца.
     Он занимал какую-то маленькую должность, но, видимо, получал еще  доход
от наследных денег. Скорее всего так.  И  когда  я  его  спрашивал,  чем  он
занимается, он отвечал: "Я удалился на покой, весьма удалился, мой  мальчик,
- а не принять ли нам еще напитка  по  случаю  жары?"  Всегда  называл  свой
коктейль "напитком", но в баре знали, что он имеет в виду. Он пришел к нам с
Лайзой на свадьбу в визитке и пожелал произнести маленькую речь - получилось
очень мило. Потом, когда мы вернулись, раза два-три приглашали его на  обед,
а потом я как-то перестал с ним видеться. Думаю, что он все еще в  клубе,  я
бросил туда ходить - вступил в другие, - хотя членом остался.
     Конечно, все это время я с ума сходил по Лайзе, писал ей  письма  и  не
мог дождаться, когда мы поженимся. Конечно, все так.  Но  время  от  времени
даже это оттеснялось на задний план. Столько было  дел,  столько  надо  было
улаживать, встречаться с людьми наподобие адвокатов. Адвокатов я до сих  пор
не люблю, хотя у нас были очень хорошие. Но все  эти  звонки,  переговоры...
Чем-то это напоминает машину - большую машину, и во всем,  что  ты  делаешь,
надо учиться какому-то новому этикету.  И  наконец  доходишь  до  того,  что
остается одно желание: только бы кончилась канитель и больше не надо было об
этом говорить.
     Помню, за три дня до того, как  Салли  получила  развод,  столкнулся  в
клубе с Чиком Бьюлеем. Тебе бы Чик понравился - он интеллектуал, но при этом
ужасно славный малый. И Нэн, жена его, - прелесть, знаешь, из  породы  таких
крупных поджарых и прорва юмора. Поговорили с ним очень мило:  он  вел  себя
естественно, не острил насчет соломенных холостяков, но и  глаз  специальных
не делал. Знаешь, какие они делают глаза.  Поговорили  о  Медоуфилде  -  ну,
обычные новости: Бейкеры расходятся, Дон Сайке устроился на новое  место,  у
Вилсонов родился ребенок. Но слушать это было почему-то приятно.
     - Между прочим, - сказал он,  попыхивая  трубкой,  -  мы  тоже  ожидаем
прибавления. Осенью. Как мы управимся с четырьмя?  Я  говорю  Нэн,  что  она
опупела, а она отвечает, что это интересней,  чем  плавательный  бассейн,  и
содержать дешевле - ну что ты будешь делать!
     Он покачал головой, а я вспомнил, что Салли всегда говорила, что  хочет
шестерых. Но теперь у меня будет Лайза - и думать об этом не надо.
     - Так вот твой секрет счастливого брака? - сказал я. - А я все  не  мог
разгадать.
     Я, понятно, шутил, но он глядел серьезно.
     - Kinder, Kuche und Kirche {Дети, кухня и церковь  (нем.).}?  -  сказал
он. - Нет, это уже не действует, при наших дошкольных учреждениях, автоматах
и кино. Хоть четверо детей, хоть сколько, если Нэн захочет устроить скандал,
она его устроит. Да и я, правду сказать. Добавь блага цивилизации, - глаза у
него сделались озорными.
     - Ну так в чем же все-таки?
     - Мне в самом деле хотелось узнать.
     Он поглядел в сторону.
     - Да, в прежнее время было гораздо проще, - сказал он. -  Все  было  за
брак - церковь, законы, общество. И когда люди  женились,  они  намеревались
остаться женатыми. И  многие  были  чертовски  несчастны.  Теперь  намерения
большей частью обратные - по крайней мере, в нашей большой прекрасной стране
и среди такой публики, как мы. Получить развод - все  равно  что  сходить  к
зубному врачу - иногда неприятно, но до тебя тут  многие  побывали.  Система
симпатичная, хотя тоже не обходится без  жертв.  Вольному  воля,  спасенному
рай. Одни из нас свободу любят больше, чем  институт  брака,  другие  больше
любят институт, но на самом деле почти каждый  из  нас  хотел  бы  быть  Дон
Жуаном по четвергам и Бенедиктом женатым по пятницам, субботам  и  остальным
дням. Только это почему-то трудновато устроить, - и он ухмыльнулся.
     - Но все-таки, - не отставал я, - ты с Нэн...
     -  Ну  что...  мы,  наверно,  исключение.  Видишь  ли,   мои   родители
поженились, когда мне стукнуло семь. Так что я консерватор. Вообще-то  могло
получиться и наоборот.
     - Да? - сказал я.
     - Да. Мать была англичанка, а  про  английские  законы  о  разводе  ты,
возможно, слышал. Она сбежала с моим отцом и очень правильно сделала  -  муж
ее был редкостным животным. Да, там хорошо, где нас нет, но я как раз там  и
рос и кое-что про это знаю. А Нэн была дочь священника и считала, что должна
быть свободной. Ну, и мы довольно много спорили. В конце концов я ей сказал,
что почту за счастье жить с ней на любых условиях, но если она хочет  замуж,
то пусть знает, что ей предстоит замужество, а не прогулка по  Кони-Айленду.
И- предельно разъяснил свою мысль, поставив ей синяк под глазом -  в  такси,
когда она сказала, что всерьез намеревается провести неделю с моим  завзятым
соперником - выяснить таким путем, кого из нас она  действительно  любит.  С
синяком под глазом в романтическую поездку не отправишься. Но  замуж  с  ним
выйти можно, и мы поженились. Прикладывать к нему сырое мясо  она  перестала
всего за два часа до церемонии - и более приятного зрелища я не видел. Вот и
вся наша нехитрая история.
     - Не вся, - сказал я.
     - Да, - согласился он, - не вся. Но по крайней мере мы не  начинали  со
всякой чепухи насчет того, что если встретишь кого-то поинтересней,  то  все
отменяется. Мы  понимали,  что  делаем  серьезный  шаг.  Популярное  брачное
наставление Бьюлея в трех частях, слушай Опытного Человека - кому это  надо?
Конечно, если бы мы не... кхм, нравились друг другу, я мог бы наставлять  ей
фонари до скончания века и добился  бы  разве  того,  что  попал  на  скамью
подсудимых за рукоприкладство. Но то, за что  не  стоит  драться,  немногого
стоит. Да и она не похожа на забитую жену.
     - Не похожа, - сказал я. - И все-таки...
     Он посмотрел на меня очень строго, почти так же, как смотрел на  людей,
объяснявших, что курсы акций останутся на нынешнем высоком уровне.
     - Совершенно верно, - сказал он. - Каковы бы ни были твои намерения,  в
один прекрасный день возникает новое лицо, и пробегает искра. Я  не  Адонис,
видит бог, но раз или два и со мной такое случалось. И я знаю, что я делаю в
таком случае. Я бегу. Бегу, как заяц.  Это  не  мужественно,  не  смело,  не
красиво. И даже не слишком нравственно - в моем понимании нравственности. Но
я бегу. Потому что, как ни верти, для романа нужны двое, а если одного  нет,
какой же роман? И Нэн, черт  возьми,  это  знает  -  вот  в  чем  беда.  Она
пригласит на обед Елену Прекрасную - только чтобы поглядеть, как я бегу. Ну,
будь здоров, и, конечно, привет от нас Лайзе...
     Он ушел, а я остался и пообедал в гриле. Я много думал за обедом, но ни
до чего не додумался. Вернувшись к  себе  в  комнату,  взял,  трубку.  Хотел
заказать междугородный. Но голос в телефоне звучит иначе, да и постановление
о разводе должны были выдать всего  через  три  дня.  И  когда  телефонистка
ответила, я сказал ей, что это ошибка.
     На следующей неделе  вернулась  Лайза  и  мы  поженились.  В  свадебное
путешествие отправились на Бермуды. Это очень красивое место. А  ты  знаешь,
что на остров автомобили вообще не допускают?
     Странно, но первое время я совсем не ощущал, что женат  на  Лайзе.  Она
говорила: "Ну до чего увлекательно, милый!" - так оно, наверно, и было.
     Но теперь мы женаты уже восемь лет, и это совсем  другое  дело.  В  мае
близнецам исполнится семь, а у Салли сын на два года младше - Джерри. Сперва
у меня была мыслишка, что Салли может выйти за Джима Блейка - он  всегда  ею
восхищался. Но, слава богу,  этого  не  произошло  -  жизнь  наша  стала  бы
чересчур сложновата. А Макконеги мне  нравится  -  безусловно  нравится.  Мы
подарили им на свадьбу китайский кувшин.  Лайза  выбирала.  У  нее  отменный
вкус, и Салли прислала нам милое письмо.
     Я бы хотел познакомить тебя с Лайзой - ее тянет к интеллигентным людям.
Они постоянно у нас бывают - художники, писатели и так далее.
     Конечно, они не всегда оказываются такими,  как  она  ожидала.  Но  она
умелая хозяйка и всегда найдет выход. Был тут один молодой человек,  который
мне порядком досаждал. Он звал меня господином с Уолл-стрита и  узнавал  мое
мнение о Пикабиа или еще ком-нибудь из этой компании, причем с таким  видом,
словно говорил: "Смотрите, как будет путаться". Но  Лайза,  как  только  это
заметила, сразу от него отделалась. Видишь, она ко мне внимательна.
     Конечно, быть женатым на женщине - совсем другое дело, Я теперь изрядно
занят, и  она  тоже.  Бывает,  когда  прихожу  домой,  а  у  нас  собирается
вечеринка, я только говорю "спокойной ночи" близнецам и  сразу  после  обеда
испаряюсь. Лайза это понимает, и у меня есть отдельные  покои.  Один  из  ее
знакомых художников по  интерьеру  отделал  кабинет,  получилось,  по-моему,
мило.
     Как-то вечером я принимал там Джима Блейка. Ну, надо было  его  куда-то
увести. Он расшумелся, и Лайза украдкой показала мне  наверх.  Дела  у  него
идут прекрасно, но вид довольно мрачный, и боюсь, что он крепко  пьет,  хотя
чаще всего по нему это не заметно. Думаю, он так и не оправился после смерти
Сильвии. Четыре года уже прошло. В школе была  скарлатина.  Для  Лайзы  это,
конечно, тоже было большим горем, но у нее есть близнецы, а Джим  так  и  не
женился. Время от времени он  к  нам  заходит.  Однажды,  придя  на  взводе,
сказал, что посещает нас для того, чтобы утвердиться в своем  холостячестве,
но не думаю, что это правда.
     И вот когда я привел его в кабинет, он огляделся и сказал:
     -  Боже  мой!  Какой  из  Лайзиных  любимчиков  соорудил  эту  имитацию
уэллсовского кошмара?
     - Ой, не помню, - сказал я. - По-моему, его фамилия Сливовиц.
     - Такое убранство мог придумать только  человек  с  фамилией  Сливовиц.
Зубопротезная сталь и черное стекло. Узнаю вкус Лайзы. Скажите спасибо,  что
вам не повесили панно из шестерен.
     - Такой проект обсуждался, - ответил я.
     - Не сомневаюсь, - сказал он. - Ваше здоровье, дружище! За два  великих
института - за брак и развод!
     Мне его тост не очень понравился, и я ему  это  сказал.  Но  он  только
покачал головой.
     - Вы мне нравитесь, Пейнтер. И всегда нравились. Иногда вы мне кажетесь
туповатым, но все равно нравитесь. Вы не можете меня оскорбить -  я  вам  не
позволю. И вы в этом не виноваты.
     - В чем не виноват?
     - В  этом  раскладе,  -  сказал  он.  -  Потому  что  в  глубине  своей
простенькой, опрятненькой души вы, Пейнтер, добропорядочный супруг... как  и
большинство народу. И останься вы при  Салли,  вы  вели  бы  добропорядочную
супружескую жизнь. Но вам передернули - у нас  в  Медоуфилде,  -  и  чем  вы
теперь кончите, один бог знает. Как-никак я сам шесть лет прожил  с  Лайзой.
Скажите, разве это не ад?
     - Вы пьяны, - сказал я.
     - In vino veritas {Истина в вине (лат.).}. Нет, не ад - беру свои слова
назад. В Лайзе  есть  оголтелость,  но  она  незаурядная  и  привлекательная
женщина - вернее, могла бы быть такой, если бы старалась. Но  она  воспитана
на идее Романа с  большой  буквы  и  по  натуре  слишком  ленива  и  слишком
эгоистична, чтобы  долго  стараться.  Всегда  есть  что-то  новое,  там,  за
горизонтом. Ну, и в конце концов я устал с этим бороться. И вы устанете.  Ей
не нужны мужья, ей нужны подопечные и последователи. А может быть, и вы  уже
устали.
     - Пожалуй, вам лучше уйти домой. Я не хотел бы вас просить об этом.
     - Виноват, - сказал он. - In vino veritas. Но расклад смешной,  правда?
Лайза искала романтического приключения, а приобрела  близнецов.