них давно
не платили.
     Часто мы набивались в старый фордик студента-художника и ехали на пляж.
Ева была равнодушна к купанию, но обожала валяться на песке. Я лежал  с  ней
рядом, счастливый до боли, и мы почти не разговаривали. Господи,  какая  она
была красивая среди этих пляжных красок - зелени  воды,  горячего  белого  и
бежевого песка. Хотя и там, на веранде,  в  плюшевой  качалке,  под  зеленой
лампой она была такой же красивой.
     Говорят, что время между выходом южных штатов и бомбардировкой  Самтера
{Большинство южных  штатов  вышли  из  Союза  к  февралю  1861  года.  Южане
приступили к бомбардировке форта Самтер 12  апреля  1861  года  -  это  было
началом Гражданской войны.} было одним  из  самых  веселых  сезонов  за  всю
историю Чарлстона. Могу понять. Они подошли к самой грани чего-то, и  дальше
все зависело от судьбы. У меня возникло именно такое чувство.
     Все перепуталось, говорю вам, все перепуталось. Я сидел на пляже с Евой
и в то же время объезжал плантацию на реке,  выслушивал  доклады  помощника,
составлял планы на годы вперед. Я полюбил это место.  До  самого  конца  оно
оставалось безопасным - оно не менялось. Конечно, все больше и больше тревог
причинял нам Ферфью; он продвигался с юга, но до боевых действий  так  и  не
дошло - лишь стычки между нашими людьми.
     Тем временем я кончил роман и принялся за  редактирование.  Ева  иногда
спрашивала, почему бы нам не жениться несмотря ни на что, но я знал: нельзя.
Нельзя жениться, если впереди никакого будущего. И вот у нас начались споры,
и это было нехорошо.
     Почему я просто не соблазнил ее, как сильные, смелые  герои  книг?  Да,
временами я думал, что это для обоих нас было бы каким-то решением. Но этого
не произошло. Не из-за стыда, не  из-за  благородных  принципов.  Не  так-то
просто соблазнить мечту.
     Я знал, что они переписываются, но больше  ничего  не  желал  знать.  Я
знал, что наследство истрачено и счет мой тает, но мне  было  все  равно.  Я
хотел только, чтобы это не кончалось.
     Наконец я услышал, что Ферфью приезжает на Север. Я тогда целыми  днями
ходил как лунатик, и поначалу новость меня не ушибла. А потом ушибла.
     Мы с Евой сидели на дворе. Мы починили старые качели, и  были  сумерки.
Сирина пела на кухне "Старый коршун теперь улетит... улетит старый  коршун".
Я не умею петь, но помню, как она это пела.  Странно,  что  нам  западает  в
память.
     Голова Евы лежала у меня на плече, я обнимал ее. Но мы были далеко друг
от друга, как Бруклин и Нью-Йорк со  снесенными  мостами.  Кто-то  с  кем-то
обнимался, но это были не мы.
     - Когда он приезжает? - спросил я наконец.
     - Он едет на своем автомобиле, - сказала она. - Он выехал вчера.
     - Младой Лохинвар {Герой поэмы Вальтера  Скотта  "Мармион".  Увозит  со
свадьбы свою возлюбленную, ставшую невестой другого человека. У нас известен
вольный перевод И. И. Козлова "Беверлей".} на ста лошадях, - сказал я. - Ему
надо поосторожней на наших дорогах. У него хороший автомобиль?
     - Да, - сказала Ева. - Он у него красивый.
     - Ох, Ева, Ева, - сказал я. - И у тебя не разрывается сердце?
     - Зачем ты, милый? Иди ко мне.
     Мы долго сидели обнявшись. Она была очень нежна. Я буду это помнить.
     Я не ложился почти до утра, заканчивал редактирование. И перед тем  как
я уснул, Ферфью приблизился к дому на плантации и вошел. Я стоял в  прихожей
и не мог пошевелить рукой. Тогда я понял, что будет.
     Он явился во плоти назавтра, к концу дня. Да, автомобиль  был  хороший.
Но сам  он  ничуть  не  походил  на  Бенедикта  Арнолда  {Генерал,  изменник
Американской революции.}. Он был высокий, черноволосый, с мягким  голосом  и
одет так, как у них принято. И старым он не был - не намного старше меня. Но
когда я увидел его рядом с Евой, я в ту же минуту понял,  что  все  кончено.
Достаточно было на них посмотреть. Они были одного племени.
     Ну конечно, он был вполне деловой человек. Это я  понял  через  минуту.
Но, под всеми поверхностными различиями, они были одного племени.  Верность,
подлость тут ни при чем. Они были кошки  одной  породы.  Если  ты  собака  и
полюбил кошку, тебе просто не повезло.
     Он привез  с  собой  кукурузное  виски,  и  мы  просидели  за  бутылкой
допоздна. Беседу мы вели ужасно вежливо и благородно и  тем  не  менее  дело
утрясли. Занятно то, что он мне нравился. Он был  младой  Лохинвар,  он  был
малый не промах, он был моей погибелью и крушением, но я  ничего  не  мог  с
собой сделать. Он мог бы приехать к нам на остров, если бы мы  поженились  с
Евой. Он был бы нам большим подспорьем. Я бы выстроил ему  дом  у  бухточки.
Вот что забавно.
     Назавтра все они поехали в его автомобиле на пикник, а я остался дома и
читал свой роман. Я пытался сделать героиню похожей на Еву, но даже  это  не
помогло.  Иногда  берешься  за  такую  игрушку:  пока  не  запустил   ее   в
производство, кажется, что  она  захватит  всю  страну.  А  когда  запустил,
думаешь только о том, как бы ограничить убытки. Вот это был тот же случай.
     Я отнес его  к  топке  и  наблюдал,  как  он  горит.  Попробуйте  сжечь
четыреста листов бумаги в холодной  топке.  Вы  удивитесь,  сколько  на  это
уходит времени.
     На обратном пути я прошел через кухню, там была  Сирина.  Мы  поглядели
друг на друга, и она положила руку на хлебный нож.
     - Мечтаю увидеть, как ты горишь в пекле, Сирина, - сказал я. Мне  давно
хотелось это сказать. Потом я поднялся к себе, и взгляд ее колол мне  спину,
как острие хлебного ножа.
     Что-то кончилось - вот с каким ощущением я лег на  кровать.  Не  только
Ева, не только роман. А наверно, то, что вы называете молодостью. Ну да,  мы
все с ней рано или поздно расстаемся, но чаще она угасает незаметно.
     Я долго лежал без сна, без мыслей. И я слышал,  как  они  вернулись,  а
немного погодя тихо отворилась дверь - я понял, что это Ева. Но глаза у меня
были закрыты, и я не пошевелился. И немного погодя она ушла.
     Вот и весь почти рассказ. Ферфью все  организовал  -  не  рассказывайте
мне,  что  южане  не  умеют  действовать  живо,  когда  хотят,  -  и  пришли
упаковщики, и четырьмя днями позже они все отправились к себе  в  Чантри  на
автомобиле. Ферфью,  видимо,  не  хотел  искушать  судьбу,  но  он  напрасно
беспокоился. Я-то знал, что все кончено. И не взволновался даже тогда, когда
услышал, что кузина Белла "образумилась". Меня это уже не касалось.
     На прощание Ева меня поцеловала - поцеловали все, если на то пошло, - и
мать и три сестры. Перед путешествием на автомобиле и возвращением домой они
были  веселы  и  возбуждены.  Поглядеть  на  них  -  не  поверишь,  что  они
когда-нибудь видели кредитора. Но такие уж они были люди.
     - Не пиши, - сказал я Еве. - Не пиши мне, мадам Лохинвар.
     Она нахмурила брови, что означало недоумение.
     - Как это, милый, конечно, я буду писать, - сказала она. - Почему же не
писать, милый?
     Не сомневаюсь, что она и впрямь писала. И даже вижу ее буквы. Но  писем
я не получал, потому что адреса при переезде не оставил. А  вот  кто  был  в
самом деле ошарашен - это мистер Бадд. Мы обретались в доме еще неделю, сами
добывали еду, спали под пальто - срок найма истекал только первого, и Ферфью
договорился с хозяином. А мистер Бадд никак не мог опомниться.
     - Я всегда знал, что они ненормальные, - говорил он. - Но  такой  кухни
мне больше не видать. - Ясно было, что он озирает перспективу  меблированных
комнат. - Вы молоды, - говорил он. - Вы можете съесть что угодно.  Но  когда
доживешь до моего возраста...
     Он, однако, ошибался. Я не был молодым. Если был бы, то не потратил эту
неделю на изобретение трех новых игрушек. Две оказались ерундой, зато третья
была Плясунья Соня. Вы ее видели  -  эта  пляшущая  куколка  заполонила  всю
страну, когда увлекались чарльстоном. Сперва я сделал ей лицо Сирины, но оно
было  чересчур  натуральным,  и  мы  его  изменили.  Большая  часть  выручки
досталась другим людям, но мне было все равно.  Да  и  не  любил  я  чертову
куклу. Зато она позволила мне открыть собственное дело.
     А потом меня уже было не остановить. Когда ты избавился  от  молодости,
остановить тебя гораздо труднее. Нет, я  не  вижу  тут  иронии  или  чего-то
такого. Ее только в книгах увидишь. То было одно, а  это  -  другое,  и  они
никак не связаны.
     Осенью я познакомился с Мэриан, и через год  мы  поженились.  Она  была
очень разумная девушка, и все у нас получилось как нельзя лучше. Может быть,
детьми мы обзавелись рановато, но она всегда хотела детей. Когда у тебя дети
и дом, ты и сам становишься устойчивее.  А  что  зачитывается  книжками  про
любовь - пусть ее. Лишь бы меня не заставляла.
     В книге я столкнулся бы с Евой или набрел на фамилию Ферфью  в  газете.
Но этого не случилось и, думаю, никогда не случится. По моим представлениям,
они все еще живут  в  Чантри,  а  такими  местами,  как  Чантри,  газеты  не
интересуются. Одного только не могу себе представить - чтобы  кто-нибудь  из
них умер.
     Кстати, я бы не отказался увидеть Ферфью. Я говорю - он мне понравился.
Упрекнуть его могу только в том, что он  увез  их  раньше,  чем  истек  срок
найма. Нет, все правильно, у него были свои причины. Но  им  оставалось  еще
две недели - две недели до первого. И тогда был бы ровно год.
     А теперь, когда я ложусь спать, на соседней кровати лежит  Мэриан  -  и
тут тоже все правильно. Вернуться на  речную  плантацию  я  попробовал  лишь
однажды - после съезда в Чикаго, и был я сильно навеселе. Только попасть мне
туда не удалось. Я стоял на другом берегу и видел дом за  рекой.  Такой  же,
как всегда, но выглядел он необитаемым. По крайней мере, никто не подошел  к
окну... никто не вышел.


                            Все были очень милы

     Перевод В. Голышева

     Да, с последней нашей встречи я, наверно,  растолстел,  хотя  и  ты  не
похож на голодающего. Конечно, вам, лекарям, надо  держать  форму  -  больше
следите за собой, чем мы, коммерсанты. По выходным стараюсь играть в  гольф,
иногда хожу на яхте. Но на встрече  выпускников,  когда  играли  в  бейсбол,
четырех раз на подаче мне хватило. Ушел с поля, уступил место Арту Корлиссу.
     Жаль, что тебя не было. Все-таки двадцатилетие -  это  веха,  и  выпуск
гордится своей знаменитостью. Как  там  было  в  журнале:  "Самый  блестящий
молодой психиатр страны"? Я, может быть, психиатрию от подкидного не отличу,
но показал статью Лайзе, говорю, это наш Спайк Гаретт, - и знаешь, произвело
впечатление; редкий случай. Биржевиков она считает довольно серой  публикой.
Хорошо бы ты как-нибудь  пришел  к  нам  обедать  -  покажу  тебе  квартиру,
близнецов. Нет, наши с Лайзой. Оба - мальчики, представляешь? А остальные  -
у Салли. Барбара уже совсем взрослая.
     Словом, грех жаловаться. Пусть я не так знаменит, как ты,  но  на  хлеб
зарабатываю, несмотря на всякие мозговые тресты, да еще дом на  Лонг-Айленде
приходится держать. Жаль, что ты так редко наведываешься на Восток, - вид из
гостевого домика отличный, на пролив, а если бы тебе  захотелось,  например,
усесться писать книгу, мы бы тебе не докучали. Вот уже два года меня именуют
партнером - видимо, так оно и есть. До сих пор их дурачу. А  если  серьезно,
фирма у нас симпатичная. Дела ведем осмотрительно, но это не значит, что  мы
забурели, как утверждают ретивые. Вообще, тебе бы стоило прочесть, что о нас
написали в последнем номере "Боул-стрит  джорнел".  Напомни,  чтобы  я  тебе
показал.
     Но узнать-то мне хочется о твоей работе... помнишь наши университетские
разговоры? Спайк Гаретт, Маг Медицины! Я ведь даже пару книг  твоих  прочел,
старый прохвост, - веришь или нет? Ты меня порядком запутал этим делом с  Id
и Ego {Id - оно (лат.), в психоанализе - область бессознательного,  источник
инстинктивной энергии,  стремящейся  реализовать  себя  на  основе  принципа
удовольствия. Ego - я (лат.) - область психики, воспринимающая внешний мир и
реагирующая на него, является посредником между примитивными импульсами Id и
требованиями физической  и  социальной  среды.}.  Но  я  скажу:  если  такой
человек, как Спайк Гаретт, в это верит, значит, в  этом  что-то  есть.  Есть
ведь, правда? Нет, понимаю, с ходу ты  мне  ответа  не  дашь.  Но  постольку
поскольку система есть... и лекаря ведь знают что делают.
     Спрашиваю, конечно, не о себе - помнишь, ты называл  меня  99-процентно
нормальным человеком? Вряд ли я изменился. Просто  в  последнее  время  стал
задумываться, и Лайза говорит, что хожу, как медведь с похмелья.  Не  в  том
дело. Просто задумываюсь. Человеку надо время от времени  задуматься.  Да  и
встреча выпускников, знаешь, все всколыхнула.
     Я что хочу сказать - в университете все казалось более или менее ясным.
Конечно, это вон когда было - в пятнадцатом году, но я помню, как  мы  тогда
думали. Влюбляешься в девушку, женишься на ней, заводишь дом, детей - и весь
разговор. Не хочу упрощать - ты, конечно, знал, что люди разводятся, так  же
как знал, что они умирают, но с тобой такое едва ли случится. Особенно  если
ты родом из маленького городка на Западе,  как  я,  например.  Да  что  там,
помню, когда я был мальчишкой, развелись  Прентиссы.  Люди  очень  заметные,
весь город был потрясен.
     Вот почему испытываю потребность  в  этом  разобраться.  В  донжуаны  я
никогда не метил - не тот склад. И однако,  мы  с  Салли  разошлись,  завели
новые семьи, и, по правде говоря, жизнь не очень ладится. О  Лайзе  не  могу
сказать ни одного дурного слова. Но не ладится. И не у меня одного. Куда  ни
посмотри - то же самое; поневоле задумаешься.
     Не буду утомлять тебя рассказами о себе и Салли. Да и зачем  -  ты  был
шафером, она тебя всегда любила. Помнишь, как ты  к  нам  приезжал?  Она  не
изменилась - все та же легкая улыбочка... но, конечно, стареем, не без того.
Муж ее тоже врач, - смешно, а? - живут они  недалеко,  в  Монтклере.  У  них
приятный дом, и сам он там на очень хорошем счету. А мы жили  в  Медоуфилде,
помнишь?
     Помню  нашу  с  ней  первую  встречу  после  того,  как  она  вышла  за
Макконеги... знаешь, у нас вполне дружеские отношения. У нее был красный лак
на ногтях и новая прическа, тоже короткая, но другая. И на сумочке  -  новые
инициалы. Забавно - увидеть свою жену в  незнакомом  платье.  Кстати,  мы  с
Лайзой женаты восемь лет, а разошелся я в двадцать восьмом.
     Ну, конечно, летом у нас гостят дети. Нынче  летом  приедет  Барбара  -
Бада отправляют в лагерь. Бывает и сложновато, но стараемся. Как  же  иначе?
Тем более, летом на Лонг-Айленде не соскучишься. Лайза с ними отлично  ладит
- Салли правильно их воспитала. Да и сам Макконеги со мной  очень  мил.  Дал
мне замечательную пропись от простуды - теперь запасаюсь каждую зиму. И Джим
Блейк - первый муж Лайзы,  теперь  мы  стали  с  ним  встречаться  -  вполне
интересный человек. В общем, мы  все  ведем  себя  ужасно  мило  -  милее  и
вежливее некуда. И я иногда думаю: а не лучше было бы,  если  бы  кто-нибудь
стал закатывать истерики и бить посуду. Это, конечно, шутка.
     Ты приехал к нам на выходные в Медоуфилд - может быть,  не  помнишь,  -
когда Баду было месяцев шесть, а Барбара уже бегала вовсю. Дом был  неплохой
- если ты помнишь этот дом. В голландском колониальном стиле,  и  вентиль  в
кладовой тек. Хозяин беспрестанно чинил его и все не мог починить.  А  когда
ты сдавал задом в гараж, надо было круто завернуть влево.  Но  Салли  любила
нашу японскую вишню, и дом был неплохой. Со временем мы  думали  построиться
на Роуз-Хилл-род. Денег, правда, еще  не  было,  но  участок  присмотрели  и
рисовали планы. Салли вечно забывала отметить на плане двери, и мы над  этим
смеялись.
     Был обыкновенный вечер, ничего исключительного. После ужина мы  уселись
на лужайке в шезлонгах и пили Саллино пиво -  это  было  задолго  до  отмены
сухого закона. Шезлонги мы покрасили сами в прошлое воскресенье и очень  ими
гордились. Стемнело поздно,  зато  потом  подул  ветерок,  а  один  раз  Бад
запищал, и Салли пошла к нему. По-моему, на ней было белое платье, летом она
часто надевала белое - шло к ее голубым глазам и пшеничным волосам.  Словом,
вечер как вечер - и даже легли мы не поздно. Но были все вместе. И  если  бы
ты мне сказал, что через три года у нас обоих будут новые семьи, я бы решил,
что ты бредишь.
     Потом ты уехал на Запад, помнишь? - мы проводили тебя  до  поезда.  Все
происходило уже без тебя... и, честно говоря, я сам не  припомню,  когда  мы
начали встречаться с Блейками. Они тогда поселились в Медоуфилде,  но  мы  с
ними не были знакомы.
     Джим Блейк был из тех симпатичных,  очень  некрасивых  мужчин,  которые
носят стальные очки, преуспевают в юриспруденции и никогда  не  выглядят  ни
молодыми, ни старыми. А Лайза была... Лайза. Она смуглая, знаешь, и ей очень
идет загар. Она первой у нас стала носить настоящий купальный костюм и  пить
томатный сок, когда все пили коктейли. Она  была  очень  хорошенькая,  очень
занятная - всегда масса затей. У них часто бывали гости,
     Лайза это любит - опять же, у нее собственный доход. Они с Джимом имели
обыкновение забавно цапаться на людях -  не  всерьез  или,  может  быть,  не
совсем всерьез. У них была маленькая дочь Сильвия, и  Джим  в  ней  души  не
чаял. Понимаешь, все это как бы вполне нормально, правда? - и даже то, что у
них такой же точно эрдель,  как  у  тебя  самого.  Ну  и  нам  это  казалось
нормальным, и скоро они влились в нашу компанию.  Объяснять  тебе  не  надо:
компания молодых женатых людей в любом пригороде.
     Ну и, конечно, двадцать восьмой год, бум в разгаре, настроение  у  всех
приподнятое. Да, отчасти, наверно, дело было в этом - в деньгах, в ощущении,
что жизнь все бойчее и бойчее и остановки  не  будет.  Да  ведь  Салли  сама
говорила, что нам надо раскрутиться, нельзя обрастать мхом, пока  молоды.  В
самом деле, несколько лет - с маленькими детьми и прочим - нам  было  не  до
развлечений. И так приятно снова почувствовать себя молодым и легким, купить
новую машину, устроить вечер для друзей из клуба, не беспокоясь  о  том,  из
чего заплатишь домохозяину. Ничего предосудительного в этом не вижу.
     И конечно, мы много болтали и шутили о свободе и всякой такой штуке. Ты
ведь знаешь эти рассуждения - тогда все рассуждали в таком духе. И что мы  -
не нафталиновые ханжи, и что живем один раз.  И  есть  старшее  поколение  и
молодое поколение. Многое из этого я уже забыл, но помню, была  такая  идея,
что любовь это не только слова, которые вам пробормочет священник, а  что-то
особенное. Между прочим, сочетал нас старик Снелл, а голос у него был такой,
что слышали в соседнем округе. Но я тоже рассуждал о бормотании  священника.
Короче, мы были просвещенные люди, понимаешь? И весьма этим гордились. Когда
в  Бостоне  запретили  одну  книгу,  наша  библиотека  выписала  еще   шесть
экземпляров. До сих пор помню нашу большую  дискуссию  о  полной  свободе  в
браке - даже заядлые республиканцы выступили как радикалы. Кроме Чика Бьюлея
- но он был странный фрукт и не верил даже в  то,  что  курсы  акций  так  и
останутся высокими.
     А тем временем мы ездили на поезде 8.15, наши жены ходили в стандартный
магазин и спрашивали: а латук у вас правда хороший? С виду, по крайней мере,
все обстояло так. И если компания дразнила меня тем, что  я  неравнодушен  к
Мери Сеннет, или тем, что Макчерч на обеде в клубе поцеловал Салли в ухо,  -
ну что ж, мы были молодые, мы были современные, нас это  не  смущало.  Я  не
собирался идти с ружьем к Маку, а Салли -  устраивать  мне  сцены  ревности.
Нет, у нас все было доведено до науки. Определенно.
     Боже мой, мы приглашали  обедать  Блейков,  они  -  нас.  Они  заходили
выпить,  мы  заходили  к  ним.  Все  -  совершенно   нормально,   совершенно
по-компанейски. Между прочим,  Салли  с  Джимом  Блейком  играли  в  паре  в
гандикапе и дошли до полуфи