невыразительным
голосом. - Произошла досадная ошибка. -  На  профессора  Мальциуса  смотрело
застывшее лицо. Профессор Мальциус встретил его взгляд. Он молчал.
     - Сегодня, - Диктатор повысил голос, -  от  каждого  гражданина  страна
требует повиновения. В окружении завистливых врагов наша возрожденная  земля
шагает к своей  величественной  цели.  -  Слова  продолжали  звучать,  голос
усиливался и утихал. Профессор Мальциус почтительно слушал;  он  слышал  эти
слова множество раз, и они потеряли  для  него  всякий  смысл.  Он  думал  о
некоторых клетках в организме, восстающих против сложных процессов  естества
и образующих отдельное воинственное государство. Без сомнения, и у него есть
своя цель, думал профессор, но в медицине оно называется раком.
     - Злые и завистливые языки в других странах объявляют, что мы  намерены
уничтожить знание и науку, - заканчивал Диктатор. - Наша  цель  иная.  После
очищения  -  возрождение.  Мы  создадим  величайшую  науку  в  мире  -  нашу
собственную науку, основанную на вечных принципах нашей государственности. -
Он внезапно смолк, его взгляд сонно обратился внутрь.  Очень  похоже  на  ту
девушку у Шарко, что  я  видел  в  молодости,  подумал  профессор  Мальциус;
сначала вспышка, потом затишье.
     - Я попал под очищение? Мне не хотели причинить зло?  -  робко  спросил
он.
     - Да, профессор Мальциус, - с улыбкой ответил генерал, - вы попали  под
очищение. Теперь это позади. Его превосходительством было объяснено.
     - Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус, глядя на неподвижное  лицо
сидящего.
     -  Все  очень  просто,  -  сказал  генерал.  Он  говорил   медленно   и
вразумительно,  как  говорят  с  ребенком  или  тугоухим.  -  Вы  выдающийся
ученый... вы удостоились Нобелевской премии. Это заслуга перед государством.
Однако  вы  подпали  под  влияние  вредных  политических  идей.  Это  измена
государству. И по распоряжению Его  превосходительства  вам  был  установлен
срок для проверки и перевоспитания. Будем надеяться, что он закончился.
     - Вам  больше  не  нужны  имена  молодых  людей?  -  спросил  профессор
Мальциус. - Вам не нужны адреса?
     - Это уже не имеет значения, - терпеливо объяснил генерал. -  Оппозиции
больше нет. Три недели назад руководители были схвачены и казнены.
     - Оппозиции больше нет, - повторил профессор Мальциус.
     - Вас даже не привлекли к процессу.
     - Даже не привлекли, - повторил профессор Мальциус. - Да.
     - Теперь, - генерал посмотрел на Диктатора, - речь пойдет о  завтрашнем
дне. Буду откровенен - новое государство откровенно со своими гражданами.
     - Да,  это  так,  -  промолвил  Диктатор  по-прежнему  с  отсутствующим
взглядом.
     - В зарубежных странах происходил... скажем так - определенный  ажиотаж
вокруг имени профессора Мальциуса, - продолжал генерал, по-прежнему не сводя
глаз с Диктатора. - Разумеется, это не имеет никакого значения. Тем не менее
ваш знакомый, профессор Боннар, и другие вмешивались в дела, которые  их  не
касаются.
     - Они мной интересовались? - с удивлением спросил профессор Мальциус. -
В самом деле, мои эксперименты достигли той стадии, когда...
     - Никакие посторонние влияния не уведут нас от нашей непреложной  цели,
- произнес Диктатор. - Наша непреложная цель - доказать свое превосходство в
науке и культуре, как мы  уже  доказали  свое  превосходство  в  мужестве  и
государственности. Вот почему вы здесь, профессор Мальциус. - Он улыбнулся.
     Профессор  Мальциус  неотрывно  смотрел  на  Диктатора.  Щеки  у   него
задрожали.
     - Я  не  понимаю,  -  сказал  профессор  Мальциус.  -  Вы  вернете  мне
лабораторию?
     - Да, - сказал Диктатор, и генерал кивнул профессору, как непонятливому
ребенку.
     Профессор Мальциус провел рукой по лбу.
     -  Кафедру  в  университете?  -  сказал  он.  -   Я   буду   продолжать
эксперименты?
     - Наше государство  ставит  себе  целью  всемерно  содействовать  нашим
верным сынам науки, - проговорил Диктатор.
     - Первым делом,  -  сказал  профессор  Мальциус,  -  мне  надо  лечь  в
больницу. У меня плохо с кровью. Но  это  не  займет  много  времени.  -  Он
заговорил возбужденно, и глаза у  него  заблестели.  -  Так...  мои  записи,
вероятно, сожжены. Глупо - но мы можем начать сызнова. У меня очень  хорошая
память, отличная память. Понимаете, вся теория -  у  меня  в  голове,  -  он
постучал себя по лбу. - И конечно, мне нужны помощники; лучшим  был  у  меня
малыш Грегоропулос...
     - Ваш Грегоропулос казнен, - сурово промолвил генерал. - Забудьте его.
     - Да?.. - сказал профессор Мальциус.  -  Тогда  нужен  кто-нибудь  еще.
Должны же быть молодые люди... сообразительные... не могли все погибнуть.  Я
подыщу. Медведь всегда снимал сливки, - добавил  он  с  нервным  смешком.  -
Знаете, меня прозвали Медведем. - Профессор осекся  и  посмотрел  на  них  с
ужасом. - Вы меня не обманываете? - Он зарыдал.
     Когда он пришел в себя, с ним в кабинете был  только  генерал.  Генерал
разглядывал его так, как он в свое время разглядывал в  микроскоп  неведомые
формы жизни: без сочувствия и без отвращения, а с большим интересом.
     - Его превосходительство прощает вам это недостойное предположение.  Он
понимает, что вы перенервничали.
     - Да, - сказал профессор Мальциус.
     Он всхлипнул и вытер очки.
     - Полно, полно, - с грубоватым  добродушием  сказал  генерал.  -  Разве
можно плакать нашему новому президенту академии? На фотографиях  это  выйдет
некрасиво.
     - Президент академии? - быстро переспросил профессор Мальциус.  -  Нет,
нет,  я  не  гожусь  в   президенты.   Они   произносят   речи,   занимаются
административными делами. А я ученый и учитель.
     Генерал  посмотрел  на  профессора  Мальциуса,  но  ответил  пока   еще
добродушно:
     - Боюсь, что вам этого не избежать. Ваше вступление в  должность  будет
обставлено  со  всей  торжественностью.   Председательствовать   будет   Его
превосходительство. А вы произнесете речь о новых победах нашей  науки.  Это
станет  великолепной  отповедью  мелким  и  злопыхательским  нападкам  наших
соседей. Нет, относительно речи можете не беспокоиться, -  поспешно  добавил
он.  -  Речь  вам   подготовят;   вам   останется   только   прочесть.   Его
превосходительство предусматривает все.
     - Очень хорошо,  -  сказал  профессор  Мальциус.  -  И  тогда  я  смогу
вернуться к работе?
     - Об этом не беспокойтесь, - с улыбкой ответил генерал. - Я всего  лишь
солдат; в этих вопросах несведущ. Но работы у вас будет вдоволь.
     - Чем больше, тем лучше, - с нетерпением сказал профессор  Мальциус.  -
Мне еще осталось полноценных лет десять.
     Улыбнувшись, он раскрыл рот, и по лицу генерала скользнула хмурая тень.
     - Да,  -  произнес  он  как  бы  про  себя.  -  Зубами  надо  заняться.
Немедленно. И всем остальным... до  того  как  фотографировать.  Молоко.  Вы
удовлетворительно себя чувствуете, профессор Мальциус?
     - Я очень счастлив, - сказал профессор Мальциус. - Со мной очень хорошо
обращались, и я крестьянской породы.
     - Отлично, - сказал генерал. И, помолчав, продолжал уже официальнее:  -
Само собой разумеется, профессор Мальциус...
     - Да? - Профессор Мальциус встрепенулся. - Прошу прощения. Я  задумался
о другом.
     - Само собой разумеется, профессор Мальциус, - повторил генерал, -  что
ваше... э-э... исправление на службе у государства -  дело  постоянное.  Без
надзора вас, естественно, не оставят, и тем не менее ошибок быть не должно.
     - Я ученый, - нетерпеливо возразил профессор Мальциус.  -  Что  мне  до
политики? Если хотите, чтобы я принес присягу на верность, я готов присягать
столько раз, сколько вам нужно.
     - Рад, что вы заняли такую позицию, - произнес генерал, хотя  посмотрел
на профессора Мальциуса странно. - Могу сказать, что  сожалею  о  неприятной
стороне наших бесед. Верю, что вы не будете держать на нас зла.
     - На что мне сердиться? -  сказал  профессор  Мальциус.  -  Вам  велели
делать одно. Теперь велят делать другое. Вот и все.
     - Дело обстоит не так просто, - сказал  генерал  с  холодностью.  Он  в
третий раз посмотрел на профессора Мальциуса. - А я готов был бы поклясться,
что вы из непокорных, - промолвил он. - Ну  что  ж,  ну  что  ж,  видимо,  у
каждого человека есть  свой  предел  прочности.  Через  минуту  вы  получите
окончательные указания Его  превосходительства.  Вечером  вы  отправитесь  в
Национальное собрание и выступите по радио. С этим у вас не будет сложностей
- речь написана. Она умерит деятельность нашего друга  Боннара  и  дебаты  в
британском   парламенте.   Затем   несколько   недель   отдыха   на    море,
протезирование,  а  затем,  мой  дорогой  президент  академии,  вы   сможете
приступить к исполнению ваших новых обязанностей. Поздравляю вас и  надеюсь,
что  мы  с  вами   будем   часто   встречаться   при   более   благоприятных
обстоятельствах. - Он отвесил Мальциусу поклон, вполне светский поклон, хотя
в усах его по-прежнему было что-то кошачье.  Затем  он  встал  навытяжку,  и
Мальциус тоже: вошел Диктатор.
     - Улажено? - произнес Диктатор. - Хорошо.  Я  приветствую  вас,  Грегор
Мальциус, - вы на службе у нового государства. Вы отбросили  свои  ошибки  и
соединили свою судьбу с нами.
     - Да, - сказал профессор Мальциус.  -  Теперь  я  могу  заняться  своим
делом.
     Диктатор слегка нахмурился.
     - Вы не только сможете  продолжать  ваши  неоценимые  исследования,  вы
сможете - и это входит в ваши обязанности -  способствовать  распространению
наших национальных идеалов. Наша возрожденная страна должна править миром на
благо всего мира. В нас горит пламя, которого  лишены  другие  народы.  Наша
цивилизация должна распространиться повсюду. Этого  требует  будущее.  Этому
будет посвящено ваше первое выступление в качестве главы академии.
     - Но я не солдат, - тихо возразил профессор Мальциус. - Я  биохимик.  У
меня нет опыта в делах, о которых вы упомянули.
     Диктатор кивнул.
     - Вы - выдающийся деятель науки, - сказал он. - Вы докажете,  что  наши
женщины должны рожать солдат, а мужчины - забыть все нелепицы о  республиках
и демократиях ради веры в тех, кто рожден править  ими.  Вооружась  законами
науки,  вы  докажете,  что  некоторым  расам,  в   частности   нашей   расе,
предначертано править миром. Вы докажете, что править им предначертано путем
войны и что война есть один из устоев нашей нации.
     - Но так не бывает, - возразил профессор Мальциус. - Я хочу сказать,  -
пояснил он,  -  в  лаборатории  смотрят,  наблюдают.  Долго  наблюдают.  Это
длительный процесс, очень длительный. И тогда, если теория не подтвердилась,
теорию отбрасывают. Вот как это происходит. Я, наверно,  плохо  объяснил.  Я
ведь биохимик, я не умею выискивать преимущества одной расы перед другой,  я
ничего не могу доказать о войне, знаю только, что она  убивает.  Если  бы  я
сказал что-нибудь другое, надо мной бы смеялся весь свет.
     - В нашей стране ни один человек не будет над вами смеяться,  -  сказал
Диктатор.
     - Но если надо мной не смеются, когда я не прав,  тогда  нет  науки,  -
хмуря брови, сказал профессор Мальциус. Он помолчал.  -  Поймите  меня.  Мне
осталось десять лет полноценной работы,  я  хочу  вернуться  в  лабораторию.
Понимаете, ведь есть молодежь... если я еще буду учить молодежь.
     Профессор  снова  умолк,  он  увидел  молодые  лица.   Множество   лиц.
Англичанин  Вильямс,  погибший  на  войне,  малыш  Грегоропулос  с   глазами
фокстерьера. Все, кто прошел через его аудитории, - от самых глупых до самых
лучших. Они  съезжались  со  всего  света  -  он  помнил  одного  индийского
студента... и китайца. Они ходили в дешевых пальто, были  жадны  до  знаний,
они ели скверную мучную пищу в бедных ресторанчиках, с головой погружались в
свои жалкие маленькие романы, занимались ребяческими  играми  в  политику  -
вместо дела. Но кое-кто из них подавал надежды... и все нуждались в  истине.
Пусть они гибнут,  но  они  нуждаются  в  истине.  Иначе  не  будет  никакой
преемственности, никакой науки.
     Он посмотрел на Диктатора... да, это истерическое лицо. Он знал бы, как
с ним обойтись в аудитории...  но  такие  лица  не  должны  править  страной
молодежи. На какие только бессмысленные церемонии не  пойдешь  ради  дела  -
наденешь мундир, будешь отдавать честь, сделаешься президентом академии. Это
не важно; кесарево - кесарю. Но лгать молодым людям в своей науке? Ведь  это
они прозвали его  Медведем  и  пустили  слух,  будто  он  носит  в  портфеле
непристойные открытки. Они взвалили на него ужасное бремя своего  доверия  -
не за любовь и доброту, а за то, что сочли его честным. Поздно меняться.
     Диктатор бросил острый взгляд на генерала.
     - Я полагал, профессору Мальциусу объяснено.
     - Да, конечно, - сказал профессор Мальциус. - Я подпишу  любые  бумаги.
Уверяю вас, я не  интересуюсь  политикой...  куда  мне,  помилуйте!  Что  та
власть, что эта... И очень соскучился по табаку - пять месяцев не курил.  Но
понимаете, нельзя быть ученым и лгать.
     Он посмотрел на одного и на другого.
     - А что будет, если я откажусь? - спросил он упавшим голосом. И  прочел
ответ на лице Диктатора. Это было фанатичное лицо.
     -  Ну,  тогда  мы  возобновим  наши  беседы,  профессор   Мальциус,   -
усмехнувшись, промолвил генерал.
     - Значит, меня опять будут бить, - сказал профессор Мальциус. Он сказал
об этом как о чем-то не вызывающем сомнений.
     - Процесс исправления, видимо, еще не завершен, - отозвался генерал,  -
но со временем, будем надеяться...
     - В этом нет нужды, - сказал профессор Мальциус. Он  устало  огляделся.
Плечи у него расправились... вот так он держался в аудитории в  те  времена,
когда его звали Медведем. - Пригласите ваших офицеров, - отчетливо  произнес
он. -  Мне  предстоит  подписать  бумаги.  Я  хотел  бы  сделать  это  в  их
присутствии.
     - Зачем?.. - спросил генерал. - Зачем?.. - Он в сомнении  посмотрел  на
Диктатора.
     На  сухом  диктаторском  лице  выразилось  удовлетворение.  Белая,   на
удивление вялая рука прикоснулась к руке профессора Мальциуса.
     - У вас станет легче на душе, Грегор, - произнес  хриплый  возбужденный
голос. - Я крайне рад, что вы согласились.
     - Ну конечно, я соглашаюсь, - сказал Грегор Мальциус.  -  Разве  вы  не
Диктатор? Кроме того, если не соглашусь, меня опять будут бить. А я не могу,
- понимаете? - не могу, чтобы меня опять били.
     Он умолк, слегка задыхаясь. А комната уже наполнилась  другими  лицами.
Он хорошо их знал, эти суровые лица новой власти. Но и среди них - молодые.
     Диктатор  что-то  говорил  о  выдающемся  ученом,  профессоре   Грегоре
Мальциусе, который состоит отныне на службе у нового государства.
     - Возьмите ручку, -  вполголоса  распорядился  генерал.  -  Чернильница
здесь, профессор Мальциус. Теперь можете подписать.
     Профессор Мальциус сжимал пальцами большую старомодную чернильницу. Она
была полна - слуги Диктатора работали исправно. Они расстреливали за  измену
тщедушных  людей  с  глазами  фокстерьеров,  но  поезда  у  них  ходили   по
расписанию, а чернильницы не пересыхали.
     - Государство, -  задыхаясь,  сказал  он.  -  Да.  Но  наука  не  знает
государств.  А  вы  -  маленький  человечишко,   маленький,   незначительный
человечишко.
     И раньше чем генерал успел  ему  помешать,  он  схватил  чернильницу  и
швырнул Диктатору в лицо. Спустя мгновение кулак генерала  ударил  его  выше
уха, и он упал за стол. Но, лежа там, он все  равно  видел  через  треснутые
очки нелепые чернильные кляксы на лице и мундире  Диктатора  и  кровоточащую
ранку над глазом. В него не стреляли; он так и подумал,  что  будет  слишком
близко к Диктатору и они побоятся выстрелить сразу.
     - Вывести его и расстрелять. Сейчас же, - сухо произнес Диктатор. Он  и
не подумал стереть с мундира чернила -  профессор  Мальциус  почувствовал  к
нему уважение. А потом все бросились к профессору Мальциусу, спеша опередить
друг друга. Он не сопротивлялся.
     Пока его гнали по коридору, он то и дело падал. При втором падении очки
разбились окончательно, но это  уже  не  имело  значения.  Очень  торопятся,
сказал он себе, но тем лучше - когда не видишь, можно не думать.
     Время   от   времени   он    слышал    звуки    собственного    голоса,
свидетельствовавшие о том, что ему нехорошо; но голос  существовал  отдельно
от него. Он  видел  Грегоропулоса,  очень  ясно...  Вильямса  с  его  свежим
английским румянцем... и всех, кого он учил.
     Он не давал им ничего, кроме работы и истины; они же взвалили  на  него
страшное бремя доверия. Если бы его опять стали бить, он мог бы  их  выдать.
Но этого он избежал.
     Он поддался последней слабости - ему захотелось, чтобы о нем узнали. Не
узнают, конечно, - он умрет в замке от тифа, об этом с  прискорбием  сообщат
газеты. А потом его забудут, останутся только труды - так и должно быть.  Он
всегда был не слишком высокого мнения о мучениках - истерики в  большинстве.
А хорошо бы Боннар узнал о чернилах;  такая  грубоватая  комедия  не  в  его
вкусе. Что поделаешь - крестьянин; Боннар ему это часто говорил.
     Они вышли на открытый двор, и он вдохнул свежий воздух.
     - Тише, - сказал  он.  -  Чуть  тише.  Что  за  спешка?  -  А  его  уже
привязывали к столбу. Кто-то ударил  его  по  лицу,  на  глазах  навернулись
слезы. - Мальчишка, перепачканный чернилами, - пробормотал он сквозь выбитые
зубы. - Причем истеричный мальчишка. Но истину не убьешь.
     Это были не самые удачные последние слова - и он понимал, что не  самые
удачные. Надо придумать что-нибудь покрасивее - не осрамить Боннара. Но  ему
уже вставили кляп; тем лучше - избавили от лишних трудов.
     Тело его, привязанное к столбу, болело, но зрение и ум прояснились.  Он
мог разглядеть вечернее небо, серое от мглы; небо не принадлежало  ни  одной
стране, а принадлежало всему миру.
     Он различал высокий серый контрфорс замка. Замок превратили  в  тюрьму,
но он не всегда будет тюрьмой. И когда-нибудь,  наверно,  вообще  перестанет
существовать. А вот если найдена  крупица  истины,  она  будет  существовать
всегда, покуда будет кому ее помнить и открывать  заново.  Только  лживые  и
жестокие всегда терпели неудачу.
     Шестьдесят лет назад он был мальчиком, ел жидкий капустный суп с черным
хлебом, жил в  бедном  доме.  Жизнь  была  горька,  но  он  не  мог  на  нее
пожаловаться. У него были хорошие учителя, и его звали Медведем.
     Рот болел от кляпа... они уже готовились. Была когда-то  девушка  Анна;
он ее почти забыл. В комнатах у него всегда стоял свой запах, и  когда-то  у
него была собака. Что они сделают с медалями - не важно. Он поднял голову  и
снова посмотрел в серое мглистое небо. Сейчас не станет мысли, но  пока  она
есть, ты должен замечать и помнить. Пульс у него был реже, чем он ожидал,  а
дыхание до странности ровным - но это  несущественно.  Существенно  то,  что
вовне - в сером небе, где нет стран, в камнях земли, в  слабом  человеческом
духе. Существенна истина.
     - Приготовься! - скомандовал офицер. - Целься! Пли!
     Но профессор Мальциус не слышал его команд. Он думал о молодых людях.


                               Кошачий король

     Перевод И. Бернштейн

     - То  есть  как,  дорогая?  -  дрогнувшим  голосом  проговорила  миссис
Бомбардо. - Настоящий... хвост? Миссис Лепет с достоинством кивнула.
     - Совершенно настоящий. Я была на  его  концертах.  Дважды.  Во-первых,
конечно, в Париже. И потом еще это потрясающее выступление в Риме. Мы сидели
в Королевской ложе. И представьте, он... Если бы вы знали,  дорогая,  как  у
него звучит оркестр!.. И он дирижировал... - она самую чуточку  замялась,  -
хвостом!
     - Ах, какой ужас! - восхищенно и алчно воскликнула миссис  Бомбардо.  -
Надо будет сразу же пригласить его на обед. Он ведь