и землей встала сплошной водяная стена.
   Питер Мариц и Октав сошли с коней, как только те остановились,  и  крепко
держали их под уздцы. Внезапно сзади них послышался какой-то  топот,  быстро
нараставший и приближавшийся к ним. Еще минута  -  и  мимо  них  промчалось,
освещаемое во мраке вспышками молнии,  стадо  каких-то  животных,  уродливых
свиней, как  им  сперва  показалось.  Приглядевшись,  однако,  поближе,  они
разглядели,  что  это  зловещие  гиены,  в  панике  искавшие   спасения   от
разбушевавшейся непогоды. Ужас их перед грозой был так  очевиден,  что  даже
лошади на этот раз не обнаружили обычного своего страха при  виде  хищников.
Вскоре яростные потоки устремились  отовсюду  в  долину,  расположенную  под
холмом, на котором находились путники. Случись гроза несколько позднее,  она
застигла бы их в этой котловине, и гибель была бы неминуема.
   Между тем гром стихал,  вспышки  молний  становились  все  реже  и  реже.
Наконец  тучи  впереди  разорвались,  показывая  в  прогалинах  изумительное
лазоревое небо. Еще минута - и живительные лучи солнца брызнули  из-за  туч,
сразу разогнав мрак и обогревая путников. Песчаная  почва  начала  обсыхать,
поглощая и всасывая влагу. Путешественники, опасавшиеся вначале, что  дорога
надолго сделается непроходимой, могли теперь продолжать свой  путь.  Они  не
стали  мешкать,  чтобы   поскорее   добраться   до   удобного   ночлега.   И
действительно, отъехав мили две,  они  увидели,  что  пустыня  кончилась,  а
впереди, невдалеке, темнеет роща. Освеженные грозою животные прибавили шагу,
и вскоре путники уже делали привал - расседлывали  лошадей,  ломали  хворост
для костра и чистились после пыльной дороги и  бешеной  скачки  по  грязному
болоту. Слева от места, выбранного ими для  привала,  видно  было  небольшое
овальное озеро, и они отправились туда купаться.
   Когда Октав разделся, Питер Мариц увидел на его ногах повыше ступни такие
же темно-багровые круги, какие поразили его давеча на руках великана.  Кроме
того, на теле его он подметил несколько рубцов - на плече, на бедре и повыше
локтя  левой  руки,  явные  следы  ранений.  Перехватив  его  изумленный   и
вопросительный взгляд, Октав заметил с улыбкой:
   - Ты, парень, не удивляйся: раны - раны и есть. Больше ничего.
   - Вы сражались с  чернокожими  дикарями?  -  простодушно  поинтересовался
Питер Мариц. Октав расхохотался.
   - С дикарями, друг мой, ты догадлив; именно с дикарями... Но  вот  насчет
цвета ты ошибся. Они белей тебя, пожалуй. Мы их так и называли - белыми.
   - Где это происходило?
   - О, далеко, - махнул он на восток, - за тысячи миль отсюда.
   - В Европе?
   - Да, дружок, в Европе, недалеко от тех мест, откуда родом  твои  предки,
голландцы. Это было во Франции. В прекрасной Франции... Слыхал ты что-нибудь
про эту страну?
   - О да, теперь я  понимаю!  Мне  учитель  наш  рассказывал,  что  Франция
недавно воевала с немцами4. Так  это  вас  немцы,  стало  быть,  изрешетили?
Теперь я понимаю...
   - На этот раз ты, парень,  ошибся.  Изрешетили-то  меня  все-таки  именно
французы.
   - Стало быть, вы, господин Октав, немец? Тот снова расхохотался.
   - Опять ты ошибся. Я француз, чистейший француз.
   - И сражались с французами?
   - А сражаться - сражался с французами. Что правда, то правда. И сражался,
по правде говоря, неплохо...
   - Но ведь вы сказали, что это были дикари, белые дикари...  Я  ничего  не
понимаю! - воскликнул Питер горестно, в сильнейшем замешательстве.  -  Разве
белые дикари бывают? Среди французов есть дикари?..  Вы  шутите  надо  мной,
господин Октав... Из-за чего француз стал бы с французом  же  сражаться?  Вы
шутите?
   - Ты парень смышленый, пожалуй, я объясню тебе, из-за чего, и ты поймешь,
что я с тобой не шучу, - сказал Октав, и лицо его вдруг сделалось строгим. -
Если один француз занимает дворец,  ест  на  золоте  и  серебре,  ничего  не
делает, катается на дорогих лошадях  и  распоряжается  десятками  и  сотнями
работающих на него слуг, а другой француз  живет  в  собачьей  конуре  и  по
десять-двенадцать часов в день проводит на работе в  подземных  шахтах,  вот
как здешние кафры - в алмазных копях, и питается со своей семьей впроголодь,
а потом его вдруг, здорово живешь, отрывают от семьи и посылают на убой черт
знает ради чего, на какую-нибудь дурацкую и подлую  войну,  -  то  рано  или
поздно между этими двумя французами и  произойдет  сражение.  Понял?  Одному
надоест все работать, работать и голодать, а другому не захочется расстаться
со своей великолепной праздной жизнью. Вот они и подерутся...  А  дикарем  я
называю этого ошалелого от бездельной жизни  француза,  который  готов  весь
свет, все человечество истребить, только бы удержать в своей власти все  эти
дворцы и драгоценности.
   Лицо его пылало гневом, и Питер Мариц  видел,  что  он  действительно  не
шутит.
   - Вам, бурам, даже тем, кто постарше тебя, эти вещи не совсем еще ясны. У
вас нет пока ни королей, ни вельмож и миллионеров, ни голодных  батраков.  В
своих общинах вы, здоровые мужики,  все  много  работаете  и  сытно  живете.
Оттого-то и англичане долго с вами возятся, никак не могут слопать. Но  и  у
вас не вечно так будет... Тогда и вы станете лучше понимать, как  это  могут
французы с французами сражаться.
   Питер Мариц слушал его с глубоким вниманием.  Душа  его  волновалась  тем
новым и еще неясным,  что  открывал  ему  в  горячих  словах  этот  странный
человек, так не похожий на людей, которых он знал.
   - Чем же кончилась война? - спросил он после долгого раздумья.
   - О-о! - воскликнул гигант выпрямляясь. - Она не кончилась... Она еще  не
кончилась! И не скоро кончится... не скоро...
   Питеру Марицу ужасно хотелось спросить о странных, невиданных  следах  на
руках и ногах Октава, но он не посмел.
   Вернувшись к лошадям, они застали зулусов уже спящими у  костра.  Вскоре,
поужинав, улегся и молодой бур, но долго не мог заснуть, перебирая в уме все
услышанное от своего необыкновенного спутника, и время от времени, приоткрыв
глаза,  поглядывал  на  его  мощную  фигуру,   склонившуюся   у   костра   в
сосредоточенной неподвижности.  Глаза  Октава,  обращенные  к  костру,  были
строги и задумчивы.
 
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Диковинные животные
   Следующий день доставил путешественникам чрезвычайно редкое  развлечение.
Дорога попеременно шла то лесами и травянистыми степями, то по  безжизненной
песчаной пустыне, и это чередование постепенно как бы  убаюкивало  путников.
После вчерашнего разговора на привале Октав  был  молчалив  и  задумчив,  на
вопросы Питера Марица отвечал односложно и рассеянно, так  что  молодой  бур
вскоре замолчал, и отделившись от спутника, незаметно уехал  вперед.  Долгая
дорога начинала наскучивать  его  кипучей  юной  натуре...  С  грустью  и  с
завистью вспоминал он о сверстниках, оставшихся в общине. Где-то она сейчас?
Где застанет он ее по возвращении? И когда еще возвратится?
   Дав волю Скакуну идти, как  ему  вздумается,  юноша  тихо  покачивался  в
седле, уносясь мыслями назад, к покинутым родным местам... Дорога  вынырнула
из леса. Впереди показалась довольно широкая река, и он тронул было  лошадь,
посылая ее искать брода, как вдруг вытянулся в седле и, вглядываясь  вперед,
быстрым движением натянул поводья. Скакун замер на месте. На противоположном
берегу реки,  на  опушке  чудесной  рощи  мимоз,  глазам  его  представилась
картина, какой он отроду не видывал. В первый момент, несмотря на его острое
зрение ему показалось, что перед  ним  группа  каких-то  странных,  усеянных
лишаями, высохших стволов мимоз. Но тут же  он  заметил  что  стволы  эти...
шевелятся! Питер Мариц в изумлении протер глаза  и  стал  наблюдать,  затаив
дыхание.
   Это было стадо из двенадцати  животных.  Головы  их  походили  на  голову
арабской породистой лошади, но их громадные  и  необыкновенно  выразительные
кроткие глаза были еще красивее да спереди торчали коричневые изящные рожки.
Плечи и шея их, казалось, были заимствованы  у  верблюда,  только  шея  была
гораздо длиннее; уши - от быка; хвост - от  осла;  ноги  -  от  антилопы;  а
песочного цвета пятнистая кожа с гладким, как атлас, мехом  -  от  леопарда.
Всего удивительнее были ноги и шея: такие длинные, что без  труда  животные,
подняв голову, ощупывали листья с верхушек мимоз. Что-то  забавное,  смешное
было в них, и Питер Мариц с  невольной  улыбкой  залюбовался  ими.  Одно  из
животных подошло к реке напиться, и поза,  которую  оно  при  этом  приняло,
совершенно развеселила юношу: раскорячив передние,  более  длинные  ноги  на
расстоянии не менее трех метров, животное изогнуло  свою  журавлиную  шею  и
таким образом припало к воде, время от времени отрывая от нее свою  красивую
голову.
   Заслышав позади себя приближавшихся спутников, Питер Мариц  оглянулся  и,
приложив  к  губам  палец,  подал  сигнал  предосторожности.  Они   бесшумно
присоединились к нему, и Октав, так же как и он улыбаясь, шепнул:
   - Жирафы.
   Ветер дул в сторону путников, так что жирафы не  могли  их  почуять.  Они
продолжали мирно пастись и играть на опушке рощи, и, пользуясь благоприятным
направлением ветра, путешественники решили сделать  попытку  приблизиться  к
этим необыкновенно чутким, пугливым и  осторожным  животным.  Они  отступили
обратно в лес и, следуя вдоль реки вправо, выбрались на берег приблизительно
в расстоянии километра от  прежнего  места,  все  время  не  теряя  из  виду
жирафов. Затем с величайшей осторожностью, не производя ни  малейшего  шума,
они перешли реку вброд и, выйдя в рощу  мимоз  по  ту  сторону  реки,  стали
подкрадываться в тыл пасущемуся стаду, которое ничего не подозревало.
   Октав достал из-за спины ружье. Питер  Мариц  взглянул  на  него  и  чуть
слышно промолвил:
   - А я не стану стрелять. Уж очень милые животные...
   Не успел Октав ответить, как жирафы разом вытянули  свои  длинные  шеи  и
насторожились: ветер теперь дул уже в их сторону, и  они  учуяли  опасность.
Почти одновременно Октав выстрелил, а стадо кинулось бежать, так что  нельзя
было даже сказать, что вспугнул животных выстрел. Один жираф, вероятно легко
раненный, вздрогнул на бегу, но от других не отставал.
   Охотники помчались вдогонку. Они сразу пустили лошадей во весь  опор,  но
расстояние между ними и убегающими животными не убывало,  а  возрастало.  На
первый взгляд казалось, что жирафы бегут лениво и их  легко  догнать,  но  в
действительности это было не так. Они скакали галопом, причем скачки их,  не
частые, но громадные, метров по пяти, были так комичны,  что  преследователи
невольно хохотали, глядя на них. Все удаляясь и удаляясь, они вскоре как  бы
слились с желтым песком начавшейся пустыни и пропали из виду.
   - А я доволен, что охота наша была неудачна,  -  признался  Питер  Мариц,
когда они возвращались на дорогу. - Жалко было  стрелять  в  таких  чудесных
зверей.
   - Да и я доволен, - сказал Октав. - Что  за  стрельба,  когда  тебя  смех
разбирает! Точно живая колокольня перед тобой прыгает...
 
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Граница. Встреча с английскими драгунами
   День за днем проходил,  путешественники  приблизились  к  границам  земли
зулусов. Питер Мариц все более начинал скучать по родной земле и общине,  но
в то же время все более сближался со своими спутниками. С Октавом  он  давно
подружился, подолгу с ним беседовал и  уже  яснее  понимал,  как  это  могло
случиться,  что  француз  сражался  с  французом.  По-видимому,  и   француз
привязался к Питеру Марицу: он последовал за ним на остаток пути  к  границе
зулусов, хотя раньше намерен был сопровождать  его  только  до  Утрехта.  Им
предстояла всего еще одна ночевка, и Питер Мариц собирался  с  духом,  чтобы
спросить наконец о происхождении этих странных багровых следов  на  руках  и
ногах Октава.
   К концу пути уже и зулусы не казались юноше столь враждебными и  чуждыми.
Питер Мариц теперь знал, как  их  зовут:  старшего  -  Гумбати,  младшего  -
Молигабанчи. По просьбе юноши, Гумбати обучил  его  искусству  обращаться  с
ассагаем, а Молигабанчи - как подражать голосам  разных  птиц  и  зверей,  -
трудное искусство, которым зулусы обладали в изумительном совершенстве.  При
помощи Октава молодой бур ознакомился с некоторыми наиболее употребительными
словами зулусского наречия, что давалось ему первое время  гораздо  труднее,
нежели метание ассагая и подражание птицам, так что и зулусы, и Октав, и сам
ученик приходили в веселое настроение на этих уроках.
   Едва забрезжил рассвет, когда зулусы поднялись для  последнего  перехода.
Они торопили своих спутников, стремясь во что бы то ни  стало  достигнуть  к
вечеру границ родной земли и поскорее дать отчет  вождю  своему  Сетевайо  о
посольстве в  страну  буров.  Местность,  по  мере  приближения  к  границе,
становилась  все  более  гористой,  дикой  и  труднопроходимой,  но   зулусы
безостановочно шагали, так что Скакун и  гнедой  то  и  дело  переходили  на
легкую рысь, чтобы поспеть за ними.
   Уже солнце перекочевало через  зенит,  когда  Гумбати,  указав  рукой  по
направлению вершины дальней горы, открывшейся на горизонте, объяснил Октаву,
что это его родная  земля.  Еще  миля-другая,  и  всадники,  переглянувшись,
остановились. Питер Мариц понял Октава: он советовал ему  поворотить  назад,
чтобы у гордых, свободолюбивых зулусов  не  осталось  впечатления,  что  они
вступают на родину словно под  конвоем  чужестранцев.  По  лицам  чернокожих
Питер Мариц понял, что они оценили по достоинству  этот  поступок,  хотя  из
деликатности ни словом этого не высказали. Октав достал  из  сумки  табак  и
оделил им обоих зулусов. Питер Мариц после минутного колебания отстегнул  от
пояса свой  охотничий  нож  (при  нем  оставался  отцовский)  и,  покраснев,
протянул его Гумбати. Тот принял улыбнувшись; он поблагодарил юношу, выразил
сожаление, что сейчас ничем не может отдарить  его,  но  обещал,  что  этого
подарка не забудет. Затем, отвесив поклон, Гумбати и  Молигабанчи  двинулись
дальше, а всадники, поворотив лошадей, поехали обратно.  Оглянувшись,  Питер
Мариц увидел зулусов, быстро шагающих рядом. Они также оглянулись и  сделали
приветственный знак ассагаями, сверкнувшими на солнце.
   - Знаете, - первый нарушил молчание юноша, - я счастлив, что  эти  черные
не сделали попытки бежать. У меня была инструкция  от  бааса  застрелить  их
тогда. Это было бы очень печально.
   - Я догадывался о твоем намерении, - с улыбкой  заметил  француз.  -  Да,
ваши буры - мужики серьезные. Но я уверен, что баас проявил  тут  чрезмерную
подозрительность. Я не сомневаюсь, что эти зулусы и без твоего сопровождения
никуда бы не свернули,  а  вздумай  они  бежать,  ты  все  равно  бы  их  не
укараулил.
   - Они вам это говорили? - вспыхнул Питер Мариц.
   - Не надо и говорить. Легче проследить  ночью  полет  летучей  мыши,  чем
зулуса, когда он крадется. Вспомни: когда ты гнался  за  антилопами,  Скакун
твой выбился из сил, а они были свежи, и в случае побега твое  преследование
потерпело бы неудачу. Вспомни также  погоню  за  жирафами:  черные  спокойно
оставались на месте, ожидая, покуда мы вернемся на наших заморенных лошадях.
Нет, я уверен, что они явились к вам действительно с намерением сговориться,
чтобы заодно действовать против англичан, и ваша  община  допустила  большую
ошибку,  что  этим  не  воспользовалась  и  лишь   обострила   отношения   с
воинственным, свободолюбивым народом, унизив посланцев их гордого вождя.
   Разговаривая таким образом, всадники въехали на высокий холм, который они
час тому назад покинули вместе с зулусами. Они только собрались пустить  под
гору своих лошадей, как вдруг остановились. Навстречу взбирался в гору целый
отряд  всадников,  внешность  которых  поразила  бура.  Все   они   были   в
ярко-красных мундирах и с головы до ног вооружены. Головы  их  были  покрыты
касками с блестящими  в  лучах  заходящего  солнца  козырьками.  Лошади  под
всадниками были все как на подбор, рослые, крепкие, глянцевитые,  одинаковой
вороной масти. Зоркие глаза Питера Марица насчитали в отряде двадцать четыре
всадника. Впереди всех ехал совсем молодой их  командир,  а  следом  за  ним
бородатый солдат с золотыми нашивками на рукаве.
   - Это английская разведка, драгуны, я их узнаю, - тихо произнес Октав.
   - Это они, враги! - воскликнул Питер Мариц, побледнев и сверкая  глазами.
Он гневно сжимал рукоятку отцовского охотничьего ножа.
   - Не глупи и не горячись, - ровным голосом сдержал его француз.  -  Война
еще не объявлена, и своей неосторожностью ты можешь  лишь  навредить.  Будем
спокойно следовать своим путем  и  вооружимся  хладнокровием,  а  там  видно
будет.
   Они  стали   спускаться   с   холма   навстречу   подымавшемуся   отряду.
Поравнявшись, командир остановил движением руки свою великолепную лошадь  и,
не здороваясь, сказал, взглянув на широкополую шляпу юноши:
   - Послушай, ты, молодчик! Ты, видно, бур и знаешь  эти  места.  Выведи-ка
нас в Утрехт. Мы, кажется, взяли не то направление... Да не мешало  бы  тебе
снять шляпу, когда с тобой говорят.
   Из сказанного офицером Питер Мариц понял кое-что  с  грехом  пополам,  но
надменный тон англичанина поразил и оскорбил юношу. Помня совет  Октава,  он
делал над собой невероятные усилия, чтобы сдержаться.
   - Что же  ты  молчишь,  как  чурбан?  -  вспылил  офицер.  -  Этот  народ
неотесанных мужиков надо еще обучать приличным манерам!
   - Мой молодой друг, - вмешался тогда Октав, - мало знаком  с  языком,  на
котором вы преподаете ему урок вежливости.
   И он перевел молодому буру требование англичанина.  Совершенно  незаметно
при этом он подмигнул ему и указал глазами в сторону земли  зулусов,  откуда
они сейчас возвращались. Питер Мариц сразу понял  его  и,  в  свою  очередь,
подал Октаву знак следовать своей дорогой, оставив его одного с отрядом.
   Молниеносно и молчаливо заключив соглашение со своим другом, Питер  Мариц
сразу повеселел и вежливо обратился к офицеру:
   - Простите, мингеер, что я не сразу  вас  понял.  Я  лишь  недавно  начал
обучаться вашему языку. Вы просите проводить ваш отряд в Утрехт?..
   - Прошу! - с усмешкой прервал его англичанин. - Я этого требую от тебя  -
подданного ее величества королевы.
   - Я бы покорнейше просил вас освободить меня от этого, так как я обязался
проводить  в  Ледисмит  вот  этого  господина,  который  обещал  щедро  меня
вознаградить...
   Октав  перевел  его  слова.  Офицер,   наливаясь   краской   раздражения,
нетерпеливо прервал француза:
   - Да, да, я немного понимаю  уродливый  язык  этих  буров,  не  трудитесь
переводить... Так вот, любезнейший,  -  продолжал  он,  обращаясь  к  Питеру
Марицу, - мне дела нет до твоих намерений и желаний.  Этот  господин  найдет
себе другого провожатого. А твои гроши ты получишь от меня с лихвой,  можешь
успокоиться. Итак, спрашиваю  тебя  в  последний  раз:  подчиняешься  ли  ты
приказанию офицера армии ее величества королевы Англии?
   - Конечно, мингеер, - смиренно ответил юноша, - у меня и в мыслях не было
оказывать неповиновение такой могущественной госпоже,  какова,  по-видимому,
королева Англии. Ведь я простой бур. Местность  эту  я  знаю  превосходно  и
охотно укажу дорогу в Утрехт вашему  отряду.  Об  одном  только  прошу  вас:
считайтесь с тем, что подо мной  простая  крестьянская  лошадь,  которой  не
угнаться  за  великолепными  скакунами  вашего  отряда.  Сделайте   милость,
прикажите вашим солдатам сдерживать лошадей.
   Англичанин громко рассмеялся.
   - Хорошо, хорошо, - снисходительно успокоил он Питера  Марица,  -  мы  не
будем спешить и твоего коня не заморим. Хотя должен сказать, -  добавил  он,
взглянув опытным глазом кавалериста на Скакуна, -  твоя  лошадь  не  так  уж
плоха. В руках умелого наездника, под хорошим седлом конь был бы хоть  куда.
Как раз впору для легкой кавалерии... Ну, мешкать нечего, собирайся живее!
   Питер Мариц подъехал к Ок