аны, и,  если  они  не  исполнят  категорического  требования
удалить свои войска, мы с оружием в руках выгоним их Прочь!
   - Правильно! Верно! - раздались голоса.
   Они тронулись дальше. На дороге показались два всадника - дозорные  буры,
внимательно  исследовавшие   местность.   Они   почтительно   приветствовали
президента и точно ответили на несколько предложенных им  вопросов.  Наконец
перед  путниками  показалась  укромная  долина,  вся  заставленная  бурскими
повозками с парусиновым верхом.  Всего  здесь  находилось  человек  шестьсот
буров, молодых и  старых.  Одни  варили  пищу  на  кострах,  другие  чистили
лошадей, чинили сбрую, отдыхали. Тут же паслись и выносливые бурские лошади.
Среди других здесь находилась и родная община  Питера  Марица  во  главе  со
старым  баасом.  При  виде  приехавших  все  сбежались  к  ним,  приветствуя
президента. Крюгер окинул взглядом  собравшихся:  какие  это  были  крепкие,
рослые,  как  на  подбор,  могучие  фигуры!  Какой   решимостью,   спокойной
уверенностью и  выносливостью  дышали  эти  мужественные  обветренные  лица!
Президент подал знак и, когда водворилась тишина, заговорил:
   - Благодарю вас, друзья,  от  имени  республики  за  вашу  готовность  ей
послужить. Никто из нас не хочет войны  со  всеми  ее  бедствиями,  но  если
жестокие англичане нам ее навяжут, мы поведем ее не на шутку. Вы знаете, что
три года назад я с доктором Иориссеном ездил в  Лондон  к  министру  колоний
лорду Карнарвону с  петицией  буров,  в  которой  заявлялся  протест  против
незаконного шага сэра Теофиля  Шепстона,  английского  комиссара  в  Натале,
водрузившего английское знамя  в  Претории.  Но  министр  нам  ответил,  что
Британия не может отказаться от раз принятого решения. В нашей стране Англия
расквартировала свои войска, чтобы подавить законное негодование граждан.  В
июле 1876 года я вместе с уважаемым нашим согражданином Жубером снова заявил
протест перед министром колоний, Гикс-Бичем,  но  и  этот  протест  постигла
участь первого: он был высокомерно отвергнут. Уже тогда по всей нашей стране
пронесся клич: "К оружию!" Но в то время у англичан здесь скопились огромные
силы, которые они собирали против зулусов, а двойственная политика  Сетевайо
заставила нас воздержаться от  совместной  с  ним  борьбы  против  англичан.
Теперь обстоятельства переменились: силы  англичан  в  Африке  невелики.  Мы
вновь и в последний раз предъявим наши требования, и, если нам  откажут,  мы
возьмемся за оружие. Вы призваны сюда для того, чтобы  мы  могли  не  только
угрожать англичанам, но и немедленно привести угрозу в исполнение. Вы должны
находиться с  оружием  в  засаде  под  Преторией  и,  как  только  англичане
отвергнут наш ультиматум, сразу же ударить на них. А вслед  за  вами  готовы
подняться и все наши доблестные буры.
   Громкие возгласы одобрения пронеслись по рядам собравшихся.
   - С завтрашнего дня, - продолжал престарелый президент, - избранное  вами
правительство,  Жубер,  Преториус  и  я,  начнет  действовать  открыто   как
правительство Южноафриканской республики. И завтра же, предъявив  англичанам
наши требования, мы  кинем  жребий:  быть  войне  или  миру.  Англия  должна
восстановить законную силу нашего с нею договора 1852 года, или же мы  будем
биться с нею до последнего человека. Быть рабами Англии мы не согласны!
   Собравшиеся  бурными  возгласами  одобрения  подхватили  последние  слова
президента.  Когда  волнение  улеглось,  Крюгер  приступил  к  совещанию   с
представителями общин о текущих нуждах в связи с предстоящей войной. На этом
совещании то и дело упоминалось имя Питера Марица. Затем Крюгер подозвал его
к себе и сказал:
   - Слушай, Питер Мариц, сын доблестного Андрея Бурмана! От  представителей
всех  наших  общин  я  слышу  самые  лестные  отзывы   о   твоем   мужестве,
сообразительности и преданности нашему правому  делу.  В  течение  последних
месяцев ты объездил весь Трансвааль и  умело  подготовил  граждан  к  нашему
нынешнему выступлению в  защиту  попираемой  свободы.  Это  дело  необходимо
теперь завершить. Ты понимаешь, как для нас важно склонить буров  из  других
областей, особенно Оранжевой республики, к объединенным  действиям  с  нами.
Однако президент этой республики, Бранд, все  еще  колеблется,  несмотря  на
явные  симпатии  населения  к  нам,  все   еще   надеется   сохранить   свою
самостоятельность путем различных уступок англичанам. На тебя и  возлагается
теперь ответственная задача снова попытать счастья в переговорах с  Брандом.
Предварительно ты объездишь бурские общины Оранжевой республики, побеседуешь
с  ними,  раздашь  наши  прокламации,  затем   постарайся   договориться   с
президентом. Укажи оранжистам, что политика уступок лишь  оттянет  конец  их
независимости, но что гибель их неминуема. Мы не соединились с Сетевайо,  но
это не избавило нас от английской политики  захватов.  Басуты  даже  воевали
против
   Сетевайо  вместе  с  англичанами,  но  уже  сейчас  страна  их  наводнена
английскими войсками. То же будет и с оранжистами. Если тебе укажут на  мощь
Англии, то напомни, что мы уже боролись с нею не без успеха и  что  англичан
может остановить та цена крови, какую они заплатят за нашу свободу, если все
мы будем действовать как один человек. Отправляйся, Питер Мариц. Все  нужные
инструкции и наши воззвания ты получишь перед  отъездом.  Действуй  мудро  и
энергично. Республика надеется на тебя.
   Исполненный гордой радости, ехал на другой  день  молодой  бур  на  своем
верном Скакуне, направляясь к пределам  Оранжевой  республики.  Он  мысленно
подготовлял  себя  к  ответственной  роли,  порученной  ему   правительством
Трансвааля. Не доезжая немного Гейдель-берга, он завидел  впереди  небольшой
драгунский разъезд. После минутного колебания, свернуть ли  в  сторону,  или
прямо продолжать путь, он  остановился  на  последнем:  война  еще  не  была
объявлена, а  уклонение  в  сторону  могло  лишь  возбудить  подозрение  уже
заметивших его драгун. Поравнявшись с ними, он услышал окрик офицера:
   - Послушай-ка, любезный! Ты кто таков?
   - Я бур, господин офицер, - с достоинством ответил Питер Мариц.
   - Это я вижу. Имя твое как?
   - Питер Мариц Бурман.
   - Погоди-ка минуточку, - молвил офицер  и,  порывшись  в  кармане,  вынул
какую-то бумагу и стал по ней бегать глазами.
   - Так ты и есть Питер Мариц? Очень приятно познакомиться. Джек, возьми-ка
его лошадь за повод, да смотри покрепче держи.
   - Что это значит? - в негодовании воскликнул бур.
   - Ничего больше, как то, что ты арестован.
   - На каком основании?
   - Об этом, дружок, не беспокойся, основание имеется  вполне  достаточное.
Нам  достоверно  известно,  что  буры  готовят  восстание  против   законной
английской  власти  и  повсюду  разослали  своих  подстрекателей,  и  ты  не
последний. Твое имя значится  в  списке  на  почетном  месте,  -  иронически
добавил офицер. - Кстати, признайся, нет ли при тебе каких-либо прокламаций,
призывов к мятежу или  чего-нибудь  подобного?  Предупреждаю,  что  в  таком
случае тебе не сдобровать.
   Офицер сделал красноречивый жест, как бы изображая выстрел из револьвера.
   - Мятежных воззваний, - с ударением произнес Питер Мариц,  -  у  меня  не
может быть: независимой республике Трансвааль нет нужды  подымать  мятежи  -
она ищет лишь своих законных прав.
   - Те-те-те! - протянул офицер. - Да ты, как я  вижу,  парень  строптивый.
Однако мне некогда с тобой разговаривать. Отвести  его  к  старшему  офицеру
форта, - распорядился он. И вдруг добавил: - Погоди, по-чему это мне знакомо
твое лицо? Ты не принимал участия в войне с зулусами?
   - Да, я состоял при штабе главнокомандующего.
   - Вот-вот! Ты, кажется, был переводчиком?
   - Да, мингеер... Мне кажется,  что  и  я  вас  узнаю.  Вы  участвовали  в
преследовании и поимке Сетевайо. Я припомнил...
   - Ай-ай-ай! - покачал головой офицер. - Ты был на таком хорошем счету,  а
теперь, как мне известно, путаешься в этих скверных делах, которые  затевают
ваши глупые мужики. Жаль, очень жаль. Ты был для нас полезен... Очень, очень
жаль. Рад был бы не делать тебе неприятностей, но все же отпустить  тебя  не
могу.... Вот вином разве тебя угостить? - сказал  он,  берясь  за  флягу  на
поясе.
   - Нет, благодарю, вина я не пью, - возразил Питер Мариц, - а вот если  бы
вы были так добры...
   - Говори, говори,  в  память  твоих  прошлых  заслуг  я  готов  для  тебя
что-нибудь сделать.
   - Я опасаюсь за свою лошадь, - сказал бур. - Я не знаю, что меня ждет,  а
без меня, боюсь, лошадь испортят. Если бы вы согласились сдать ее  кому-либо
из здешних буров с  адресом,  который  я  напишу,  чтобы  коня  отправили  в
Преторию, я был бы вам очень признателен. Да еще вот  ружье,  очень  дорогое
для моей семьи как память об отце, которому оно принадлежало.
   Просьбой этой Питер Мариц имел в виду две цели: спасти Скакуна и ружье, а
главное - косвенным образом осведомить своих, что он арестован.
   Офицер призадумался. Потом сказал весело:
   - Ладно, согласен, пиши свой адрес. Все вы, буры,  на  один  лад:  у  вас
первым делом - лошадь и ружье. О них вы заботитесь больше, чем о себе.
   Питер Мариц быстро написал адрес знакомого бура в Претории,  снял  ружье,
слез с лошади и, потрепав ее любовно по холке, произнес с грустью:
   - Прощай, Скакун! Авось еще порыщем с тобою по свету.
   Умная лошадь с недоумением глядела на своего владельца, в  то  время  как
один из драгун уводил ее на поводу.
   - Ну, нечего мешкать, - решительно произнес офицер. - Желаю успеха.
   И Питер Мариц, сопровождаемый  двумя  всадниками,  зашагал  по  дороге  в
Гейдельберг. Шел он умышленно медленно, то и дело отставая от конвоя. Бежать
он не намеревался, понимая, что это невозможно. На уме у него  было  другое:
отделаться от бывших при нем прокламаций.
   В одном месте, заметив росшие по дороге кусты, он таки успел зашвырнуть в
них сверток, воспользовавшись  тем,  что  раздраженные  его  медлительностью
драгуны несколько опередили его. После этого он, к  удовольствию  конвойных,
то и дело его понукавших, прибавил шагу  и  вскоре  предстал  перед  старшим
офицером форта Гейдельберг. Его обыскали, и, хотя  ничего  предосудительного
не нашли, репутация его как мятежника была прочно установлена, и решено было
отправить его наутро в Почефстром к полковнику Винслоу. На ночь его отвели в
охраняемую часовым камеру и заперли вместе с еще одним арестованным буром.
   Рано утром арестованным надели на  руки  кандалы.  Их  посадили  с  двумя
конвойными в телегу и повезли на запад, в Почефстром  -  прежнюю  резиденцию
трансваальского правительства. Дорога продолжалась  три  дня,  и  все  время
Питер Мариц помышлял о побеге, но случая не представлялось:  конвойные  были
чрезвычайно бдительны; вооруженные буры, с которыми мечтал встретиться Питер
Мариц, ни разу не попались на дороге. Он  был  грустен,  сравнивая  нынешнее
свое положение с тем, когда он, полный гордости и счастья, выехал  исполнять
важное поручение президента... Какая резкая перемена произошла в его судьбе!
Единственным утешением были  для  него  беседы  с  товарищем  по  несчастью,
сидевшим рядом в телеге.
   В Почефстроме Питера Марица тотчас же привели  к  коменданту,  полковнику
Винслоу. Он казался раздраженным, да и все кругом него, как и все  встречные
в городе, находились в заметном волнении: чувствовалась  близость  серьезных
событий.
   - Вы бурский агитатор! - с места в  карьер  накинулся  на  молодого  бура
полковник. - По поручению вашего самозванного правительства вы разъезжали по
общинам и подбивали их к мятежу против правительства ее величества...
   - Извините, господин полковник! - в свою очередь вспылил Питер Мариц. - Я
не знаю никакого самозванного правительства,  а  знаю  законного  президента
республики господина Крюгера...
   -  Президента!  -  с  возмущением  прервал  его  комендант.   -   Никаких
президентов в Трансваале нет и не будет, и ваше заявление - открытый  мятеж.
Есть трансваальский губернатор сэр  Роберт  Ланьон,  резиденция  которого  в
Претории. И есть генерал-губернатор африканских колоний, резиденция которого
в Капштадте. И есть королева в Лондоне. И только. Слышите вы? И только! А вы
и подобные вам - бунтовщики, подлежащие расстрелу.  Если  вы  не  раскаетесь
чистосердечно  и  не  откроете  всех   приготовлений   самозванного   вашего
правительства к восстанию, я прикажу вас расстрелять.
   - Ваша угроза не страшна для меня! - воскликнул  гневно  молодой  бур.  -
Правительство Трансвааля избрано населением  по  закону,  признанному  самой
Англией. Она же теперь нарушает его. Это насилие, и мы все, буры, протестуем
против него. Расстрелять, говорите вы?  Расстреливайте!  Это  будет  простое
убийство, которого вам не простят.
   Бесстрашный ответ бура произвел на присутствующих  глубокое  впечатление.
Комендант  понимал,  что  возмущение   буров   расстрелом   популярного   их
соотечественника может быть небезопасно для  его  небольшого  гарнизона.  Он
пошептался с офицерами и объявил решение обоим арестованным: их отправляли в
Капштадт.
   Снова ночь под замком, и наутро - дальнейший путь в той же телеге, с теми
же конвойными в Капштадт, На этот раз дорога продолжалась целую неделю.
   Но вот наконец они достигли границы  западного  Грикаланда  и  прибыли  в
город Кимберлей. На Питера Марица он произвел мрачное впечатление. Все здесь
было выстроено  из  камня  и  железа;  дома  не  были  выкрашены;  множество
магазинов с крепкими напитками. В самом центре города, на площади, громадная
яма метров шестисот в окружности, на дне которой  копошились,  как  козявки,
люди. Ко дну ямы шло сверху множество металлических тросов, по которым вверх
и вниз катились железные вагонетки. Вниз  они  шли  пустые,  а  со  дна  ямы
возвращались нагруженные землей и  камнями.  Это  были  знаменитые  алмазные
копи. Сидевший  рядом  с  Питером  Марицем  суровый  бур,  мрачно  глядя  на
представшую перед ним картину, рассказывал:
   - И я здесь некогда жил. Но как только пришли  англичане,  прослышав  про
алмазы, и завели  свою  полицию,  стало  невмоготу,  и  я  ушел.  Эта  земля
принадлежала некогда бурам, но в 1868 году англичане присоединили ее к своим
владениям. Пошла охота на людей, укрывателей алмазов. Знаешь,  добыть  алмаз
из голубой породы, в которой он встречается, дело  не  легкое.  Выкопай  ее,
потом промой, потом  отсеивай...  Для  каждого  алмаза  заводится  настоящее
метрическое свидетельство, каждый найденный алмаз заносится в книгу. Рабочих
в копях по окончании работ раздевают донага и обыскивают не  только  платье,
но и копаются в волосах,  во  рту,  в  ушах,  следят,  чтобы  кто-нибудь  не
проглотил алмаза... Право, сущий ад! Укрывателей ссылают на каторгу на пять,
на десять лет... Ну, кажется, мы приехали.
   Телега остановилась у ворот  кирпичной  двухэтажной  тюрьмы  с  железными
решетками на окнах. Через минуту кованая дверь скрыла за собой арестованных.

   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Восстание рабочих. Появление Октава. Снова на свободе
   Питер Мариц ясно сознавал опасность своего положения.  Из  Кимберлея  его
увезут в Капштадт, а между тем события должны были развернуться именно в эти
дни. И вот он, обвиняемый в призыве буров к мятежу, очутится в осином гнезде
своих врагов, вдали от родины, в то время, как закипит война с  англичанами.
Военный суд в этом случае неизбежен, а военный суд по  такому  обвинению  во
время войны - это значит расстрел. Помощи ему там никто не окажет...
   Он поразмыслил, обсудил все обстоятельства, посоветовался с товарищем  по
заключению. Вывод был ясен: или побег, или смерть. Стало быть, во что бы  то
ни стало  надо  пытаться  бежать,  с  каким  угодно  риском.  Они  тщательно
осмотрели камеру: стены каменные, пол - из  листового  железа,  двери  также
окованы железом, железные решетки на окнах, инструмента  в  руках  никакого.
Они испробовали прочность решетки - она не поддавалась  соединенным  усилиям
их могучих мускулов. Потолка в камере не было, и виден был на большой высоте
косой  железный  скат  крыши  с  толстыми  стропилами.  Еще  раз  подвергнув
внимательному осмотру обстановку камеры, Питер Мариц заметил  легкий  выступ
шляпки  гвоздя,  которым  был  приколочен  угол  одного  из  листов  железа,
составлявших пол камеры. Он уселся подле него и, цепляясь ногтями,  принялся
его выковыривать. После часа напряженных и  терпеливых  усилий,  обломав  до
крови ногти, он мог уже  чуть-чуть  захватить  шляпку  гвоздя  пальцами,  но
дальше дело не шло, гвоздь не подавался. Тогда он лег на пол  лицом  вниз  и
зубами вцепился в неподатливый гвоздь. Не щадя себя,  он  не  выпускал  его,
стараясь выдернуть во что бы то ни стало. Кровь текла у  него  изо  рта,  он
едва не вывихнул себе челюсть, но достиг все-таки  того,  что  шляпку  можно
было крепко захватить  рукою.  Попеременно  работая,  они  наконец  вытащили
огромный железный четырехгранный гвоздь. Какое-то подобие инструмента, таким
образом, у них было в руках, хотя они еще не знали, что будут с ним делать.
   Немного  передохнув  после  адских  усилий,   Питер   Мариц,   ободренный
достигнутым успехом, попробовал, работая инструментом как долотом, расширить
гнезда, в которые были вделаны прутья решетки. Он ковырял кирпич, а  товарищ
его в то же время беспрестанно расшатывал прутья. Вначале  не  заметно  было
никакого движения в гнездах, но в конце концов упорство и здесь превозмогло;
появилось какое-то движение. Они удвоили усилия, и после  длительной  работы
решетка уже шаталась. Дальнейшие успехи пошли быстрее.
   - Допустим, что мы выломаем решетку, - сурово сказал, не прерывая работы,
пожилой бур. - А дальше-то что? Мы в верхнем этаже, внизу повсюду часовые...
Сдается, парень, зря мы трудимся. Не лучше ли было бы...
 
   Что могло бы быть лучше, Питер Мариц так никогда  и  не  узнал,  какой-то
грозный отдаленный гул внезапно донесся к ним в  камеру.  Они  на  мгновение
прервали работу и замерли. Гул все усиливался. Он шел  с  той  стороны,  где
находились  алмазные  копи.  Узники  жадно  вглядывались  сквозь  решетку  и
заметили зарево, подымающееся над копями...
   -  А  знаешь,  дружок,  -  сказал  бур,  -  ведь  это  на  копях  рабочие
взбунтовались. Такую штуку я уже здесь  однажды  видел.  Ну,  пойдет  теперь
история!
   - Из-за чего же они бунтуют? - спросил Питер Мариц.
   - Они добиваются, видишь ли, трех вещей: отмены  этих  позорных  обысков,
затем повышения платы и, наконец, сокращения рабочего дня. Ведь тут, в  этом
подземном аду, их заставляют работать по двенадцать часов...
   В то время как они беседовали, зарево  усилилось,  гул  все  нарастал,  и
наконец сотни огней, как живые, замелькали во тьме  и  двинулись  в  сторону
тюрьмы. А тюрьма, вначале притихшая, вдруг  заволновалась.  Изо  всех  камер
раздались крики  заключенных,  стук  в  двери  наполнил  все  здание  сверху
донизу... Часовые и смотрители засуетились, забегали  по  коридорам.  Темная
улица тоже ожила: отовсюду из домов выскакивали люди,  иные  с  фонарями,  а
кое-кто с ружьями, с кольями...
   - Сюда, сюда идут! - воскликнул Питер Мариц. И действительно, вскоре  уже
видно стало сотни факелов и огромную толпу, двигавшуюся  к  тюрьме.  Часовые
скрылись во внутренний двор и заперли тяжелые ворота. Снаружи тюрьмы  никого
не осталось. Уже видны были возбужденные лица двигавшихся  впереди  рабочих,
озаренные красным колеблющимся пламенем факелов.
   Вдруг Питер Мариц вздрогнул и впился  руками  в  решетку.  Из  груди  его
вырвался крик, на мгновение покрывший все звуки взбудораженной ночи:
   - Октав!
   Впереди огромного шествия широкими  шагами  двигался  гигант.  Обнаженная
седая голова его казалась красной в свете  факела,  который  он  нес  высоко
перед собой.
   - Так их, каналий! - раздавался его  громовой  голос.  -  Круши  тиранов!
Ребята, к тюрьме, выручать заключенных узнико