индоевропейского вторжения в Грецию и вытекающего отсюда смешения с местным населением, частью из-за первых опытов теологической систематизации, каждый греческий полис не только имел своего главного бога, как например: Афина в Афинах, Деметра в Элевсине, Аполлон в Кирее, Гера в Аргосе и т.д., но почитал также еще и других богов и богинь. Божеству данного полиса обычно приписывалось несколько функций, поскольку ему приходилось отвечать на многочисленные запросы социальной группы. Но когда на того же бога стали смотреть как на члена семьи олимпийских богов, он приобрел более отчетливую персонификацию и конкретную функцию, которой выделялся и отличался от остальных. В классический период (5-4 вв. до н.э.) процесс дифференциации Олимпийцев в соответствии с их функцией завершился. Теперь бог рассматривался как покровитель человеческой деятельности, в первую очередь, профессиональной, поскольку считался ее родоначальником. Например: Аполлон - покровитель искусства, Гефест - кузнец, Асклепий - врач, Афродита - плотская любовь, Афина - мудрость, Гермес - возвеститель воли богов и толкователь.
    К главным, официально признанным богам родного полиса можно было обращаться с самыми разными просьбами. Например, можно было заказать скульптуру бога и высечь на камне слова, типа: "Я посвящаю Тебе, о, Богиня, этот памятник в надежде, что и Ты сделаешь для меня то-то и то-то". Или: "Я принес Тебе столько же даров, что и мой сосед, так что и Ты, будь так добр и великодушен, дай мне не меньше того, что имеет мой сосед". Тем самым устанавливался некий договор между человеком и конкретным богом - записанный, материализованный, крепкий как сам камень, на котором он был высечен. Только по отношению к Афине - покровительнице всей сакральной земли Аттики не допускалось никаких условных договоров или каких-то вольностей. К тому времени, когда богам стали отводить совершенно определенное место в структурной организации мифа, в мифологическом сознании греков сложилось достаточно точное представление о том, когда, к кому из богов и с какой целью должна была быть обращена индивидуальная молитва. В этом случае все божества, независимо от их иерархии внутри мифа, рассматривались как одинаково значимые, а значение иных могло даже возрастать по мере обращенных на них насущных религиозных потребностей людей. Боги, которые были непосредственным олицетворением космического ритма, являлись также олицетворением порядка в человеческом обществе. Например, Фемида родила от Зевса Ор, т.е. времена года: Эвномию, Дику, Иренуxi. Обратим внимание на имена Ор: Эвномия - "Благозаконность", Дика - "Правда", Ирена - "Мир". Таким образом, имена определенных богов стали представлять собой совершенно определенные абстракции и первые общие идеи, а также понятия социального порядка.
    Другая тенденция развития религиозно-мифологического сознания состояла в том, что некоторым, в особенности, главным богам пантеона, предпосылалась многофункциональность. При этом бог не мог считаться всесильным богом, если в нем атрибут могущества не был подкреплен атрибутом справедливости. Сравним многочисленные эпитеты Зевса: Зевс Гексий - опора просителей, Зевс Ксений - защитник гостей, Зевс Горький - наблюдает за соблюдением клятв, Зевс Простапайос - карает преступников. Сюда добавим и его титулы, указывающие на довольно древнее, архаическое происхождение: Зевс Басилевс (царь), Зевс Керавний (громовержец), Зевс Нефелегерета (собиратель облаков).
    Боги часто воспринимались как реально существующие, обитающие где-то поблизости, наблюдающие за людьми и обладающие теми же качествами, которые присущи людям. С другой стороны, именно такого рода первые абстракции (а также первые наметки общих идей) ассоциировались в воображении древних греков с конкретными божествами и часто связывались с конкретными обстоятельствами частной жизни людей. Общий смысл обращенной к тому или иному богу просьбы или молитвы был направлен на то, чтобы получить поддержу со стороны бога или освободиться от страданий. Непостижимость страданий, в особенности страданий невинного человека, глубоко волновала людей. Поэтому из идеи непостижимости страдания греки выводили идею воздаяния, которая основывалась на глубокой вере в справедливого Бога: "Зевс пошлет на преступников, пусть и поздно, ту, что карает - Эринию"xii. Вечным и также непостижимым казался вопрос: почему страдает невинный человек? Столкнувшись с этим вопросом лицом к лицу, глубоко верующий человек, т.е. тот, кто не может допустить и мысли, что Бога не существует, или тот, кто ропщет, что бог несправедлив к нему (или думает, что боги отвернулись от него), в конечном счете, начинает искать Бога внутри себя, в собственной душе. Этот "поиск" Бога связан с осознанием себя как существа верующего, страдающего и ждущего чего-то определенного для себя. Поэтому эти ожидания одновременно и самым непосредственным образом сопряжены с познанием себя. По крайней мере, в тех же самых категориях.
    Итак, все, что вскармливало личную религию греков, имело непосредственное отношение к вере в возможность ожидаемого вмешательства в дела людей со стороны тех или иных конкретных богов. Главное, что позволяет размышлять о существовании личной религии греков - это довольно отчетливые попытки выявить какие-то общие признаки собственно божественного, приближаясь, тем самым, к пониманию сути божественного и к осознанию возможностей человеческого понимания: "Зевсова воля, она всегда Неуловима, недостижима. Но и во мраке ночном Черной судьбы перед взором смертных Светочем ярким горит она! Скрыты пути, повороты, тропы Зевсовой мысли от глаз людских"xiii.
    Постижение божественного промысла сопряжено с личной верой в мудрость справедливого бога и предполагает естественное стремление человека каким-то образом определить, узнать (или даже предугадать) божественную волю, постичь те скрытые пути, повороты и тропы, которыми бог ведет человека. "О, ты, всего основа, царь земли, Кто б ни был ты, непостижимый, - Зевс, Необходимость или смертных ум, - Тебя молю, - движеньем неприметным ты правильно ведешь судьбу людей"xiv.
    Осознавая непостижимость божественного то как необходимость, то как ум, человек стремится уловить хотя бы неприметные движения, исходящие от бога, или даже просто намеки, приметы, понимание смысла которых помогло бы расшифровывать предуготованный человеку жизненный путь. Поэтому для древнего грека так важно было знать свою правильную судьбу. Не только простой смертный, но сами боги оказывались, порой, во власти предуготованной им судьбы. Так, в "Илиаде" (VIII, 401, 454) Зевс угрожает Гере и Афине, которые собирались расстроить его планы: Ибо так я реку и сие исполнено будет, т.е. все уже предопределено и даже боги не смеют противиться воле Зевса. Но откуда исходит эта вера людей в судьбу, и кто из смертных мог обладать знанием судеб людей? По образному выражению Стокка, "идея предопределенного порядка судьбы в делах человека ...была вскормлена верой в оракулы"xv.
    Различные ожидания людей, связанные с той или иной функцией, которая предпосылалась многочисленным мифологическим божествам, определяли содержание текста молитв, придавали смысл приносимых им жертв. Однако личное и непосредственное обращение к богу оказывалось все же не так действенно и надежно. Оно было менее эффективно, чем та божественная коммуникация, в которую вступал священнослужитель или жрец, подготовленный для выполнения соответствующего ритуала, проводимого в специально отведенном для этого месте - в святилище.
    Дело в том, что ни простой труд манипулирования предметами, даже если они имеют сакральное предназначение, ни простое механическое угадывание или какие-то иные действия, подражающие профессиональной деятельности жреца и прорицателя, не являются истинным искусством. Настоящее искусство прорицания, согласно представлениям самих греков, подразумевает методическую разумность, что, однако, не отрицает значение вдохновения при осуществлении правильного прорицания. Во всяком случае, божественное вдохновение или "одержимость" подразумевается как в священнодействии, так и в акте истолкования полученного пророчества. Методическая разумность наиболее отчетливо раскрывается в тех случаях, когда источник ее является динамическим, а цель - философской. Поэтому даже на самый простой, обывательский вопрос, обращенный к жрецу-прорицателю, тот не мог и не должен был отвечать: "Такова воля бога", но обязательно разъяснять, растолковывать "волю бога" в пределах обсуждаемой проблемы.
Способы овладения сокровенным знанием
    Нашими самыми достоверными сведениями о прорицателях являются письменные источники, относящиеся к той эпохе, когда прорицательная деятельность получила довольно широкое распространение и определенный социальный статус. Прежде всего, это эпические поэмы Гомера, а также аттические трагедии Эсхила, Софокла, Еврипида, т.е. произведения, запечатлевшие предания и составившие основу для реконструкции важнейших черт мифологического и религиозного сознания народов древности. Эти же источники показывают, что грекам были известны самые разные способы интерпретации - от простого толкования типичных значений тех или иных примет, знаков и символов, до пророчеств, иносказательный смысл которых не мог быть понят так же однозначно, как любой привычный общезначимый символ.
    Многие персонажи поэм Гомера, например, умеют правильно понять и истолковать типичный смысл знамений, не прибегая к помощи толкователей. Например, когда Одиссей и Диомед глубокой ночью отправляются в лагерь троянцев, они слышат звонкие крики цапли, которую они не видят, но которую, как они полагают, послала Афина. Поскольку крики птицы доносятся справа, то Одиссей с радостью благодарит богиню за благоприятный знакxvi. Птица (в нашем примере - это крик цапли) ассоциируется с Афиной, которая подобно другим олимпийским богам может спускаться на Землю, принимая те или иные достоверные облики; она может наблюдать за людьми и даже вмешиваться в разворачивающиеся события. Это мировоззренческий аспект мифа. С другой стороны, для древнего грека мир разделен на правое (правильное) и левое, на благоприятное и не благоприятное. Отличить добрый знак просто. Его надо знать! Полнотой знания текущих и будущих событий обладают вездесущие боги, тогда как смертным дано лишь предугадывать, догадываться, распознавать их смысл.
    Страстное желание знать свое будущее, предугадывать последствия текущих событий является естественным для того, кто ощущает, поверх случайных явлений, божественное присутствие. Без этого ощущения мир становится пустынным, а человек в нем - затерянным. Между тем узнать то, что скрыто от человека, значит приобщиться к миру таинственного, проникнуть за темные завесы предвечных решений. Но что значит узнать? Простейший способ узнать - спросить! Ожидаемый ответ зависит от того, к кому обращен вопрос. В "Илиаде" Ахилл побуждает Агамемнона: "Но давай же спросим какого-нибудь мантиса, или жреца, или сногадателя - ведь и сон от Зевса, - который бы смог сказать, на что столь сильно разгневался Феб Аполлон" (I 62-64).
    Гомер устами Ахилла перечисляет тех, к кому можно обратиться за советом. Итак, это три персоны: мантис, жрец, сногадатель. Но кому отдать предпочтение? В равно ли степени каждый из них способен давать единственно правильное решение? Если это так, то к чему это "или"? Совершенно очевидно, что Гомер подразумевает здесь не только три разных способа получения ожидаемого пророчества, но и три разных степени дарования.
     Мантисами в эпоху классики называли тех, кто был наделен способностью к восприятию божественного, кто обладал сокровенным знанием и был способен передавать эти знания в форме боговдохновенных пророчеств и откровений. Способы получения и передачи этого рода знания попадают в разряд так называемого мантического искусства или дивинации. Сюда относятся всевозможные способы гаданий с их последующей интерпретацией, а также наблюдения за различными знамениями, в первую очередь, конечно, природного происхождения.
    Вся история культуры изобилует перечислением различных способов, при помощи которых люди пытались проникнуть в тайну божественного замысла, прочитать божественную волю или получить конкретное предписание. Их "читали" по внутренностям жертвенных животных, по полету и поведению птиц, по горению огня в лампе, по движению дыма, по строению человеческого тела, по линиям руки, по чаше с водой, по воску, по зеркалу, по движению жука, по жребию, по числам, по планетам и звездам, по книгам Гомера и Гесиода, по неожиданно сказанному слову. Таким образом, мантическое искусство подразумевало знание типичных знамений и умение их интерпретировать, а также предполагало внутреннее просветление (ясновидение) тех, кто хотел бы профессионально заниматься этого рода деятельностью.
    У древних греков и римлян большое значение придавалось небесным знамениям и природным стихиям. Распознавание смысла этих знамений (и природных примет) было обычным делом людей, в том время как истолкованием тайного, скрытого значения тех же самых знамений по отношению к их возможному влиянию на судьбу конкретного человека или по отношению к тем или иным конкретным обстоятельствам, занимались, преимущественно, гадатели-профессионалы. Способностью "прочитывать" знаки и искусно истолковывать увиденное мантис превосходил усилия любого, даже самого умелого гадателя или авгура. Таким образом, целью мантического искусства было получение знания о будущем или скрытом настоящем и являлось редким даром избранных личностей, специально для этого подготовленных. Таким даром обладал знаменитый прорицатель из Фив - Тиресия, таков был дар Калханта и вещей дочери царя Приама - Кассандрыxvii.
    Польский исследователь античности Стефан Осьвецимский обращает внимание на то, что пророческое воодушевление является основным признаком мантического дарования. Причем не только степень дарования определяет тип пророческого воодушевления, но тот способ, которым это воодушевление получено. Он выделяет две группы античных пророков: первая - это хресмологи, т.е. те, кто способны возвещать свои пророчества спонтанно, без всяких специальных приготовлений и обращенных к ним предварительных вопросов, как бы сливаясь с воодушевляющим их богом. Вторая группа античных пророков - это храмовые пророки, осуществляющие свои пророчества в конкретных святилищах и использующие различные возбуждающие средства для достижения состояния экстаза. И те, и другие, в равной степени одарены способностью предвидеть будущее. И хотя какая-то толика такой способности присуща от рождения всем людям, она проявляется лишь под влиянием божественного вдохновенияxviii.
    Хресмологи, о которых упоминает Осьвецимский, - это еще и Сивиллы, чей дар является природным дарованием, и Мусей, и древние пророки - "свидетели о грядущем", предсказывающие события далекого будущего. Их дар интуитивных прозрений в состоянии рассказать не только будущее, но и тайное прошлое, и скрытое настоящее. Схожим даром интуитивного прозрения обладали мантисы. Однако высказывания хресмолога, как правило, не имели ни прямых адресатов, ни временной определенности и часто представлялись довольно темными и загадочнымиxix. Хресмологами называли также собирателей и хранителей древних откровений. Но в отличие от мантисов, чьи ситуационные и адресные прорицания нуждались в истолковании (этим занималась особая группа людей - профеты), хресмологи сами стремились донести до сознания слушающих божественные истины и сами разъясняли их смысл.
    Определяя место мантиса в рамках интуитивной мантики и мантического искусства в целом, хочу обратить внимание на то, что проблема определения типов пророческого дарования - не новая. Ее обсуждают вот уже более двух тысяч лет. Свое отношение к прорицаниям высказывали поэты, политики, философы. Для нас интересна в связи с этим оценка тех из них, кто сам мог посещать святилища или знал тех, кто мог пользоваться услугами прорицателей. По мнению Сократа, например, прибегать к прорицаниям необходимо всем, кто желает с успехом править городом или управлять в своей семье, ибо хотя каждый, как он полагал, мог бы сам избрать себе путь в жизни и собственными усилиями добиться успеха (занимаясь, например, архитектурой, механикой, военным делом, земледелием, надзирая над рабочими, управляя финансам), но боги, тем не менее, заблагорассудили удержать за собою знание того, что представляет, во всех делах, наибольшую важность, и оттого-то, возделав самым старательным образом свою ниву, человек не может знать наверное, кто соберет с нее жатву.
    Сократ считал, поэтому, безумными всех, кто приписывал успех своих начинаний не богу, а лишь человеческому благоразумию. Однако он был не лучшего мнения и о тех, кто прибегал к прорицаниям во всех случаях, без разбора, как будто нужно советоваться с оракулом о том, вверить ли колесницу в руки умеющего или не умеющего править лошадьми, поручить ли управление кораблем искусному или неопытному кормчему.
    Он считал также в некотором роде нечестивым делом надоедать богам вопросами о том, что может быть указано нами, если мы обратим внимание на счет, вес и меру предметов. Человек, казалось ему, обязан ознакомиться с тем, что... доступно его уму, и лишь в делах, выходящих из пределов его понимания, он должен обращаться к оракулу: боги всегда готовы сообщить знание тем, которые сделали все, чтобы снискать их благоволение"xx.
    Таким образом, элементы индивидуального благочестия, сопровождавшие отношение людей к своим прорицателям и к прорицательной деятельности в целом, вошли в миропонимание народа, а сама прорицательная деятельность явилась составной частью личной религии греков. Этот вывод подтверждает не только мифопоэтическое наследие великих поэтов Древней Греции и Рима, но может быть подкреплен также ссылкой на первые опыты построения философских концепций, в особенности тех, которые признают божественное происхождение откровения. Так, согласно учению раннего пифагорейства, божественное откровение считается возможным через посредника, и этим посредником может стать сам человек из числа тех, кто способен постичь высшую мудрость. Платон идет еще дальше. Он видит разницу в способах познания и различает людей на тех, кто познает тайное посредством восприятия откровения, а также рассматривает познание обычного человека, опирающегося в своих поисках на логическое умозаключение.
    Принимая за основу подход к познанию, предложенный Платоном, античность формулирует и различает интуитивную мантику и мантику индуктивную. В некоторых других случаях, особенно когда надо было подчеркнуть разницу в методах, различали естественную мантику и мантику искусственную. (Впервые на это различие методов указали стоики).
    "Однако подобно тому как одаренный способностью интуитивного познания мантис мог дать более проникновенное толкование знаков, нежели это делал рядовой гадатель, - пишет Е.В.Приходько, - точно так же этот же мантис, опираясь на свой божественный дар, возможно, на новом, более высоком уровне использовал и свои умственные способности, ведь, будучи человеком, он неминуемо пропускал получаемую свыше информацию через свой разум. Конечно, будь он лишь бессознательным орудием божества, он мог бы передавать откровение, и не понимая его, и не осознавая всего происходящего. Но даже Пифия, из всех пророков лучше всего подходящая по традиционному мнению на роль такого орудия Аполлона, была, как мы увидим, боговдохновенной, но не безумной. Именно этот дар особо проникновенного мышления сближал мантисов с философами, побуждая некоторых из них рассуждать об устройстве мира"xxi. Не безумие видели эллины основной чертой своих пророков, а дарование интуитивного познания, сопричастного высшему знанию.
Методы истолкования прорицаний
    Интерес к мантическому искусству, который обнаруживают греческие мыслители и философы, был не только чисто прагматическим, но, прежде всего, теоретическим. Так, сформулированное еще стоиками и закрепленное Цицероном деление мантики на естественную и искусственнуюxxii, положило начало исследованиям прорицательной деятельности с то