одобную" дискурсивную систему. В качестве модели такой системы можно было бы принять, например, научную дискуссию - всегда, в той или иной степени, сопровождающуюся пересмотром разного рода утверждений, полаганий, обновлением тех или иных теоретических положений, или даже созданием каких-то иных, новых теорий. Подобного рода научные дискуссии всегда носят динамический характер. Они происходят благодаря непосредственному обмену мнений, на основании различных публикаций, посвященных одному и тому же исследуемому вопросу, наконец, на основе журнальной полемики и т.д.
    Опираясь на исторически сложившиеся принципы истолкования, попытаемся рассмотреть предложенный нами пример в новом аспекте - с позиции "рациональной герменевтики", то есть попробуем рассмотреть научную дискуссию как дискурсивную систему, и по отношению к ней будем применять известные нам методы не только герменевтики, но также и логики, в первую очередь, - методы неклассической логики.
    Если следовать современной научной традиции, то структурные аспекты рационального дискурса можно описать следующим образомlxxxix. Он должен включать в себя:
    1) неэксплицитные допущения, формирующие общий теоретический базис, знание которых предполагается в аргументации;
    2) допускать изменение знания и пересмотр полаганий;
    3) быть толерантным по отношению к появлению утверждений, противоречащих друг другу.
    Возникает проблема, касающаяся вопроса толерантности по отношению к противоречащим друг другу утверждениям, появляющимся в процессе научной дискуссии. Другими словами, что означает толерантное поведение участников дискуссии в науке и каким образом может быть соблюдена подобная "толерантность"?
    В последние годы в науке появилась тенденция к использованию методов неклассических логик в научных дискуссиях, а именно, паранепротиворечивых логик как обеспечивающих естественные рамки для толерантных к противоречию рассуждений. Следуя этой новейшей тенденции, последнее положение нашего определения структуры рационального дискурса можно было бы переформулировать как требование "паранепротиворечивости" дискурса, подразумевая использование методов паранепротиворечивой логики в процессе истолкования. Это требование может быть соблюдено по-разному. Так, например, Д.Сперберxc отмечает, что если некто находится в ситуации, когда вынужден принимать два взаимно противоречащих представления и при этом не хочет отказаться ни от одного из них, то у него есть вполне естественный способ действия - сделать одно из этих представлений "неполным", т.е. сделать его допускающим в качестве своих элементов такие из них, концептуальное содержание которых до конца не определено. Подобным образом можно было бы принять также "внутренне противоречивые теории" (это такие теории, которые включают в себя элементы, противоречащие друг другу, но в отношении которых, тем не менее, у нас имеются сильные аргументы в пользу их принятия).
    С другой стороны, согласно Д.Фоллесдалюxci, герменевтика как метод является в точности гипотетико-дедуктивным методом, используемым для истолкования значимого материала. Действительно, стремясь истолковать то, что еще не понято, не оценено, мы пытаемся сформулировать гипотезы, которые находятся в согласии с нашими представлениями и данными опыта. Мы пытаемся создать логически последовательную совокупность гипотез, которые настолько совершенно и точно соизмеримы друг с другом и с нашим опытом, что мы вполне можем доверять им. Таким образом, эти гипотезы становятся частью нашего мировоззрения. В то же время они проясняют то, что именно мы стремимся понять, облегчая наше понимание.
    Истолкование подобно конструктивным теориям, ибо в обоих случаях мы выдвигаем гипотезы о чем-то, что остается все еще непонятым, намереваясь привести его в соответствие, в согласие с понятным или уже известным. Возникает вопрос: влечет ли это согласие в рамках принимаемой нами модели рационального дискурса также требование обязательной непротиворечивости всей совокупности принимаемых гипотез.
    Примером отказа от подобного требования служат дискуссивные теории Станислава Яськовского, о которых заведомо нельзя сказать, что они включают тезисы, выражающие гипотезы, согласующиеся друг с другомxcii. По мнению Яськовского, даже совокупности надписей, не имеющих никакого интуитивного значения вообще, можно превратить в дедуктивную систему. Но, даже отвлекаясь от такого крайнего, теоретически допустимого, возможного случая, следует иметь в виду, что логики привыкли рассматривать лишь такие дедуктивные системы, которые являются символическими представлениями непротиворечивых теорий. Однако если мы хотим включить в дискурс тезисы, выдвигаемые несколькими участниками дискуссии, и более того, если объединить их в единую систему, то следует быть реалистами и учесть, что скорее всего подобные тезисы не будут теоремами теории, сформулированной в едином символическом языке, свободном от терминов, чье значение до конца не определено или как-то отличается от общепринятых. Для того, чтобы постичь природу утверждений в такой системе, лучше всего было бы предварить каждый тезис оговоркой: "для некоторого допустимого значения используемого утверждения". Соответственно, интуитивный смысл тезиса А следует истолковывать как "возможно, что А".
    Главный эпистемологический результат такой постановки проблемы заключается в том, что логика подобного дискурса истолкования оказывается дискуссивной логикой Яськовского, в которой вместо "если..., то..." мы имеем исключительно "если возможно, что..., то..." или "если это понимается как (установлено) ..., то..." (дискуссивная импликация), а вместо "... и ..." имеем "возможно, что ... и ..." или "это понимается как (установлено)... и ..." (дискуссивная конъюнкция). В подобной логике, как это показано Яськовским, принцип "из противоречия следует все что угодно" не имеет места. Следовательно, даже если существуют противоречия в нашей предструктурной системе утверждений, передающей наше предпонимание, то это не приводит к произвольности наших дальнейших рассуждений. Истолкование, подразумевающее возникновение у нас понимания, в этом случае, возможно, будет не противоречивым, но "паранепротиворечивым" истолкованием.
    Особенность истолкования при этом состоит в том, что многие умозаключения привычного вида оказываются не имеющими силы. Например, умозаключения типа "если мы истолковываем это положение как А, то если мы истолковываем другое положение как В, то мы истолковываем все вместе как А и В" не имеют силы и ошибочны в дискурсивной логикеxciii. Отсюда следует, что в паранепротиворечивом дискурсе истолкования гипотетические положения не накапливаются механически, что само по себе, способно повлиять на стратегию истолкования.
    Нельзя не учитывать, однако, что с самого начала многие теоретики вообще возражали бы против какой-либо аргументации подобного рода, в частности, апеллируя к известному хайдеггеровскому философскому методу. Напомним, что Хайдеггер смотрел на мир как на текст, требующий истолкования. Поэтому задачей герменевтики, согласно Хайдеггеру, является задача понимания значений, а не истин. В связи с этим правомерен вопрос: а должны ли мы вообще быть озабочены истиной. Обращение к исследованиям Я.Хинтикки рассеивает наши сомнения.
    "Не будет преувеличением указать на то, что хайдеггеровский герменевтический метод возникает и исчезает вместе с тезисом о невыразимости концептуальной истинности". И далее: "Если я могу сказать, что означает для предложения быть истинным, то я в состоянии сказать, что означает предложение. И если я могу сказать это в моем скромном фактуальном языке, то я могу пренебречь всей специальной герменевтической техникой дискурса и всем специальным герменевтическим жаргоном"xciv.
    Невзирая на кажущуюся, на первый взгляд, парадоксальность сложившейся ситуации в оценке значения герменевтики и ее возможностей в деле познания истины, само это понятие, как показывает обращение к трудам философов и логиков, может стать предметом герменевтического анализа. В качестве примера достаточно указать на работы Г.Фреге. Так, в статье "Мысль: логическое исследование"xcv, относящейся к 1918 году, Фреге осуществляет философско-логический анализ понятия истины, и при этом, по сути, рассуждает как "герменевтик". В частности, когда указывает на возникновение порочного круга при попытке отыскать такое наиболее точное, исчерпывающее определение истины, которое соответствовало бы нашему интуитивному пониманию истины. Важно подчеркнуть при этом, что Фреге, анализируя понятие истины, имеет в виду лишь ту истину, познание которой является целью науки. Это означает следующее. Прежде всего, согласно Фреге, следует сузить горизонт исследования, т.е. отвлечься от всех тех употреблений слова "истинный", которые связаны, например, с пониманием этого слова как синонима к словам "настоящий", "подлинный" или "правдивый" (т.е. связанным с обсуждением правдивости произведений искусства или с указанием на понимание некоторых слов в их собственном, прямом смысле).
    Поскольку само слово "истинный" является прилагательным, то оно указывает на какое-то свойство или обозначает его. Например, свойство изображения, представления, предложения и, наконец, - мысли. По поводу того, что представляет собой (или что есть) сама мысль как истинность, или, другими словами, как определить мысли через понимание истинности, следует сказать, что о них (мыслях) можно утверждать (судить) лишь то, что они истинны в зависимости от того, совпадают ли они (мысли) с чем-либо еще существующим в действительности или не совпадают. Такое совпадение отражает отношение между вещами и мыслями. Однако само слово "истинный" никакого отношения не выражает и не содержит указания на второй элемент отношения. Более того, полного совпадения между реально существующими вещами и нашим пониманием вещей в их интерпретации здесь принципиально быть не может, поскольку подразумевается нечто совершенно иное - отличие от чего-то действительно существующего. Означает ли это, что Фреге прав, когда пишет: "...ничто не было бы истинным; ибо что истинно наполовину, то не истинно"?xcvi
    По-видимому, Фреге прав, когда приходит к такой постановке проблемы. Действительно, если допустить, что совпадение имеет место лишь в определенном отношении, то это все равно потребует от нас проверки на совпадение, на поиск каких-то новых уточнений, теперь уже "в определенном отношении". Однако все это выглядит так, что какие бы новые дополнительные уточнения мы не получили, поиск их, в конце концов, приведет нас к тому, с чего начинался анализ. Таким образом, попытка добиться определения истинности с помощью поиска совпадения оказывается несостоятельной, возвращая нас к тем определениям, которые уже были сформулированы вначале. Более того, "в дефиниции, - пишет Фреге, - должны быть приведены известные признаки. А при ее применении к некоторому частному случаю речь всегда идет о том, верно ли, что эти признаки тут налицо. Получается, что мы движемся по замкнутому кругу"xcvii.
    Все выглядит так, что порочный круг всегда имеет место. Следует ли из этого делать вывод, что "истинное" определение истины вообще невозможно? Может ли в связи с этим обстоятельством возникнуть какое-то иное понимание проблемы, какие-то дополнительные соображения, утверждения, образующие все вместе некую структуру предпонимания (если воспользоваться герменевтической терминологией), обеспечивающую нам выход из затруднительного положения, ситуации, которую рассматривает Фреге?
    Весьма поучительно проследить дальнейший ход рассуждений Фреге. Во-первых, он устанавливает область применения понятия истинности или ложности, сводя все вопросы об истинности чего-либо к истинности предложений и более того - к смыслу предложения: "...если мы называем какое-то предложение истинным, мы подразумеваем, собственно говоря, его смысл. Сообразно с этим смысл предложения оказывается тем, относительно чего бытие истины вообще можно принимать во внимание"xcviii. Но чтобы понять, что же такое смысл предложения, нам требуется еще одно понятие, и Фреге вводит это понятие - понятие мысли, отказываясь при этом от строгого определения. Мысль, согласно Фреге, может быть смыслом предложения, что не влечет за собой то, что смыслом любого предложения является мысль; предложение лишь выражает мысль. Так или иначе, "быть истинным" представляет собой свойство мыслей, а не вещей. В то же время, существуют основания предполагать, что нет никакой возможности приписать некоторое свойство вещи без признания истинной мысли о том, что данная вещь обладает данным свойством.
    Является ли мысль представлением (идеей)? Ответ отрицательный, и, как следствие, мы приходим к заключению, что "...мысль не принадлежит ни моем внутреннему миру, как представление, ни внешнему миру, миру чувственно воспринимаемых вещей"xcix. Фреге предлагает выделить для мыслей некоторый отдельный третий мир. Элементы этого мира отвечают как представлениям, так и вещам, не будучи в то же время ни воспринимаемыми нашими чувствами, ни принадлежащими к содержанию сознания какого-нибудь его носителя.
    Люди являются носителями своих представлений, но не носителями мыслей. В мышлении мы не вырабатываем мыслей, но постигаем их, поэтому: "постижению мыслей должна отвечать особая умственная способность, сила мысли"c. И что наиболее важно, мысли тесно связаны с истиной. То, что я признаю истинным, будет истинным совершенно независимо от моего мышления об этих вещах. Как следствие, истина не приходит в мир иначе, чем в момент ее открытия. Но это как раз и есть способ, которым мысль действует, будучи постигнутой и признанной истинной: "постижение мной мысли, выражаемой в теореме Пифагора, может иметь следствием то, что я признаю ее истинной"ci.
    Таким образом, истина теперь зависит от мыслей; они определяют ее свойства и, по-видимому, порочный круг разорван.
    Действительно, речь уже не идет о признаках и наличии этих признаков, как это было вначале, но уже о постижении мыслей, что предполагает совершенно иной "механизм" определения истины. Истинность не является теперь свойством вещей, изображений, представлений, но является исключительно свойством мыслей. Поэтому, рассуждая об истинности вещей, изображений, представлений мы апеллируем не к ним, но к постижению мыслей о них.
    Но это еще не все. Дело в том, что мы преследуем собственные интересы, касающиеся хода рассуждений Фреге. Ключевым моментом для нас оказывается следующий пассаж: "Не предполагая дать тем самым дефиницию, я называю мыслью то, по отношению к чему вообще может возникать вопрос об истине"cii.
    Должны ли мы понимать это как введение тезиса с оговоркой "для некоторого допустимого значения используемого утверждения" в стиле Яськовского? То есть, могли ли слова Фреге быть перефразированы как "для некоторого допустимого значения используемого утверждения мысль есть все то, к чему применимо понятие истинности"? На первый взгляд кажется, что мы имеем право сделать это. Как следствие, если мы продолжим рассуждать подобным образом, то мы должны допустить следующее уточнение фразы Фреге. Например, высказывание: "Поэтому я могу сказать: мысль есть смысл предложения, не утверждая этим, что смысл каждого предложения есть какая-то мысль"ciii может иметь следующий уточненный вид: "Если это понимается (установлено) как то, что можно называть мыслью то, по отношению к чему вообще может возникать вопрос об истине, и, причисляя к мыслям как то, что ложно, так и то, что истинно, то поэтому я могу сказать: мысль есть смысл предложения, - не утверждая этим, что смысл каждого предложения есть какая-то мысль".
    Тем не менее, следует еще проверить наш дискурс истолкования на противоречивость, т.к. в определении дискурсивных систем типа Яськовского как раз речь идет о несогласованности отдельных утверждений друг с другом. Но, собственно говоря, эту роль выполняют исходные утверждения, фиксирующие круг в рассуждениях, т.е. утверждения: "в дефиниции должны быть приведены известные признаки" и "при ее применении к некоторому частному случаю речь всегда идет о том, верно ли, что эти признаки тут налицо". Примем также во внимание, что перед этим Фреге пишет: "...можно предположить, что истина состоит в соответствии картины тому, что в ней изображается. Соответствие есть отношение. Этому, однако, противоречит способ употребления слова "истинный", которое не является относительным словом, не содержит указания на что-либо иное, с чем нечто должно находиться в соответствии"civ.
    Однако, был ли Фреге паранепротиворечивым логиком? Ведь дискурсивная логика, с позиции которой мы проанализировали текст сочинения Фреге и пытались понять то, как он осуществлял исследование проблемы истинности, несомненно, была ему незнакома в силу причин исторического характера. В данном случае Фреге можно приписать лишь неосознанное применение паранепротиворечивых рассуждений, тем более что он является одним из создателей современной классической логики, отнюдь не толерантной к противоречию.
    Новейшие результаты исследований в области философской логики показывают, что паранепротиворечивая структура существует и в недрах классической логики. Как считает Жан-Ив Безье, для того, чтобы получить ее, например, в монадической классической первопорядковой логике, достаточно переформулировать отрицание таким образом, чтобы вместо "не А" рассматривать лишь утверждения с отрицанием типа "существует x, такой, что не А(x)". Если принять такую интерпретацию отрицательных предложений, то в этом случае противоречие лишается своей разрушительной силы, поскольку для так понимаемого отрицания логический закон, позволяющий выводить все что угодно из противоречия, очевидным образом не имеет места (естественно, оставаясь справедливым для обычного отрицания). Но не стоит преувеличивать значение подобной возможности и, предостерегая читателя от чрезмерного "паранепротиворечивого" оптимизма, Безье пишет: "Так же, как мсье Журден из "Мещанина во дворянстве" Мольера говорил прозой, не осознавая этого, так и мы, - иронически говорит Безье, - можем сказать, что господин Фреге и его последователи занимались паранепротиворечивой логикой, не осознавая это. И если утверждается, что основателями первопорядковой логики является Фреге или Пирс, то по этой причине можно было бы утверждать, что Фреге или Пирс, в действительности, являются основателями паранепротиворечивой логики. Или даже Аристотель, если считать, что монадическая первопорядковая логика с одной переменной уже содержится в силлогистике. Подобного рода странные рассуждения лишь призваны показать, что трудно утверждать, что создателями паранепротиворечивой логики были люди, развивающие логику, имплицитно содержащую паранепротиворечивое отрицание"cv. Осознанный поиск и использование принципов паранепротиворечивости не следует путать с их интуитивным применением для решения трудной проблемы.
    Что касается самой концепции статуса мысли, предложенной Г.Фреге для преодоления "порочного круга" в определении истины, то и она неоднократно подвергалась критике, что не удивительно, если принять во внимание последующее признание ее значение для развития логики. В частности, Л.Витгенштейн критиковал ее в связи с фрегевским знаком утверждения, т.е. штрихом суждения ('Urteilstrich'). Сам Витгенштейн никогда не говорил о суждениях, но лишь о мыслях, в то время как Фреге использовал оба слова: "я записываю знак (|­( перед именем значения истинности, так что в (|­( 22 = 4( утверждается, что квадрат 2 есть 4. Я провожу различие между суждением и мыслью и понимаю под суждением признание истинности мысли"cvi.
    Фреге вводил знак утверждения для того, чтобы учитывать предположения, поскольку он считал, что следует проводить различие между содержанием высказывания и его использованием (для утверждения, предположения и т.д.). В этом случае мысль отождествляется с неутвержденным содержанием, с тем, что порождает в нас лишь представление о состоянии дел. Как следствие, утверждение состоит из двух частей: содержания и того, что утверждается об ист