к как это не пустые атомы Эпикура, а раз они деятельные субстанции, то эта общность субстанций осуществляется благодаря им самим. Осуществление этой общности и необходимости есть представление других монад, свойственное по существу каждой монаде. Во всяком случае и понятие атома есть связь между атомами, но здесь эта связь - абстрактное, внешнее понятие, понятие мыслителя об атомах, между тем у монады в ней самой находится то, что в атомистическом учении, вне пределов атома, является достоянием мыслящего субъекта. Вообще атом возникает там, где мышление и бытие распались, где мышление сосредоточивается в самом себе, довольствуясь самим собой, а бытие извергает из себя бытие как мир, не составляющий предмета божественного духа, как внешний, безразличный, случайный мир. Между тем монады есть мир, родственный мышлению;
здесь понятие не находится вне вещей, но составляет внутреннюю суть самих вещей. Изложенный здесь взгляд в корне отличается от того, что говорит о системе Лейбница Гегель в своей "Логике". Однако автор изложил свое понимание вовсе не затем, чтобы сказать что-нибудь новое, оригинальное или, подчиняясь моде, выступить против Гегеля. Скорее это понимание укоренялось в нем, и все изложение и оценка Лейбница строились совершенно самостоятельно и независимо от того, что говорили о Лейбнице, одобряя или критикуя его, Гегель и другие мыслители. Только теперь, после того как этот отдел давно уже написан, автор обратился к тем местам, о которых он помнил только то, что они содержат высказывания о Лейбнице. Но Гегель здесь говорит: "В этой системе инобытие вообще снято; дух и тело или вообще монады друг другу но чужды, они не ограничивают друг друга, не воздействуют друг на друга; вообще отпадают все отношения, в основе которых лежит инобытие. Что есть много монад, что они определяются так же, как и нечто другое, не касается самих монад, это есть возникающая вне их рефлексия некоторого третьего; они сами по себе другим по противоположны. Но здесь же вместе с тем обнаруживается незавершенность этой системы. Монады оказываются представляющими только в себе, только в боге как монаде монад, а также в системе". Подобным образом и дальше: "Так как многообразие есть лишь нечто идеализированное, то монада сохраняет отношение лишь к самой себе... Идеализм Лейбница берет множественность непосредственно, как данную и так далее Атомистика, правда, не имеет понятия идеальности и так далее Зато она возвышается над простым, безразличным множеством; атомы взаимно вступают в дальнейшее определение". Гегель, конечно, прав; но и автор, хотя и утверждает противоположное, также считает себя правым. Источник противоречия в том, что одно дело - иметь перед собой систему как объект критики и совершенно другое - находиться внутри системы, словом, одно дело - критиковать и другое дело - развивать; ведь всякая система сама в себе закончена, имманентно устраняет свои дефекты, хотя бы такое устранение и являлось в свою очередь само по себе недостаточным. Критика же сводит систему к её простейшим, наиболее выразительным основным чертам, отвлекаясь от конкретных определений. Но если мы объединим конкретные определения монады с первыми, простыми определениями, например с определением, что монада есть сосредоточенное множество, сосредоточенная Вселенная, то мы должны будем признать, что множество в виде представлений коренится в существе понятия монады, что монада как раз тем и отличается от атома, что в ней есть то, чего нет в последнем. Порочно, ошибочно, противоречиво в понятии монады именно то, что в ней ещё есть нечто привнесенное понятием атома. Кроме того, для понятия монады весьма важно отличать существование и сущность; в отношении атома это различие или совсем не приходится принимать во внимание, или во всяком случае принимать во внимание не в том же самом смысле, потому что атом, являясь лишь материальным бытием, не обладает сущностью-это различие имеется лишь в мыслях философа. Отдельная монада сама есть средоточие, общее понятие других монад. Правда, монада есть отдельная субстанция, но её отдельность не есть отдельность атома; она имматериальный принцип, поэтому не ограниченный, не существующий здесь или там в замкнутом виде, не чувственно отмежеванный и изолированный, но, так сказать, всюду наличный, сам по себе универсальный принцип: сущность, имеющая в себе и для себя общую природу. Как таковая, монада существенно связана со всеми монадами, и эти её отношения и составляют её представления. "У всех монад есть представление и влечение, ибо в противном случае у монады не было бы никакого отношения к другим вещам". Атом слеп и нем, у монады есть глаза и уши, при помощи которых она все слышит, она может все чувственно воспринимать. ATOM-бог Эпикура, нисколько не заботящийся о мире;
монада есть божество, которое знает число волос на голове и обращает внимание даже на воробья, падающего с крыши. Для атома другие атомы существуют случайно, для монады же другие монады даны с необходимостью. Ведь монада по существу деятельна, а её деятельность есть представление; представление же предполагает объекты, предполагает то, что представляется. Лейбниц говорит относительно мыслящей монады (но вообще это можно отнести ко всякой монаде): "Если бы не существовало неразумных вещей, чем бы было разумное существо? О чем бы оно мыслило, если бы не было движения, материи, чувства?" Предметом представления монады является не нечто определенное или ограниченное, но сама Вселенная, все бесчисленные монады, существующие помимо представляющей монады. "Так как природа монады сводится к представлению, то нет никаких оснований к тому, чтобы представление ограничивалось лишь одной частью Вселенной". Наоборот, "каждая душа имеет в качестве объекта бесконечное, все". Но поскольку монада отделена и ограничена тем, что она лишь одна среди многих других монад, то в известной мере в её природе столько же границ, сколько существует других монад; таким образом, её представление целого ограниченное. А ограниченное, несовершенное представление есть представление темное, смутное. Следовательно, всякая душа представляет себе Вселенную, но лишь в смутном виде. "Все монады стремятся к бесконечному"; поэтому монады ограничены не "своим предметом, а только способом представления и только по степени отчетливости представления". Это смутное, темное представление и есть представление чувственное. "Чувства доставляют нам мысли в смутном виде". Ввиду того что Вселенная представляет безграничную, безмерную полноту, монада не может её постигнуть сразу, но воспринимает её постепенно, частями, отсюда последовательность, время; монада не может сразу ясно и отчетливо разложить всю Вселенную на её составные элементы, но может лишь представить её смутно, в виде бесконечного множества и многообразия, как нечто связанное, - так возникает материя. Если бы у монады всегда было ясное и отчётливое понятие, то не существовало бы никакой материи, но тогда материя была бы божеством, ибо только оно обладает отчетливым и адекватным, то есть исключительно имматериальным, духовным, познанием Вселенной. Оно есть безусловная идеальность. Для него не существует материи, оно не усматривает вещей в их материальном виде, потому, что оно усматривает сущность. "Смесь смутных представлений - вот что представляют собой чувства, вот что такое материя 49. Ибо эти смутные мысли обусловлены теми отношениями, в которых находятся между собой все вещи как во времени, так и пространстве... Смутные представления всегда содержат или в рожают бесконечное... Они-результат впечатления, которое производит на нас вся Вселенная... Подобно отчетливым представлениям смутные представления коренятся в нашей спонтанности, но все же с полным правом можно назвать смутные представления нарушениями или страданием, так как в них заключено что-то невольное и непознанное; они составляют то, что даёт представление о теле или о плоти и обусловливает нашу ограниченность и несовершенство... Именно потому, что монады подвержены страстям или страданиям, они, за исключением первичной монады, не являются чистыми, абсолютными силами; они составляют основу не только  действий, но и сопротивления или страдательной способности; и это страдательное состояние коренится в их смутных представлениях, которые заключают в себе материю или бесконечную сторону множественности". Итак, смутные представления есть соединения, взаимные связи монад. А смутные представления суть чувственные представления, поэтому материя есть связь монад50. Лейбниц говорит: "Если бы монады были освобождены или избавлены от материи, то одновременно они бы оказались вне всеобщей связи и как бы беглецами или дезертирами законов природы... Из приведенного выше моста, где говорится: "Если бы монады были свободны от материи, то одновременно они оказались бы вне всеобщей связи", можно вместо с тем заключить, что материя не составляет непосредственно самой связи. Но в других местах Лейбниц высказывается более категорично. Так, в "Теодицее" в § 120 говорится: "Если бы существовали только духи, они находились бы в необходимой связи", так как эта необходимая связь и есть, очевидно, материя; также и в письмах к де Боссу (письмо от 16 октября 1706 г.): "Лишить духовные сущности пространственного и телесного бытия - значит исключить их из всеобщей связи и структуры мира, которые существуют лишь благодаря пространственным и временным отношениям". По этому материя присуща всякой энтелехии и от нее неотделима... Нет ни одного конечного духа, который был бы абсолютно свободен от материи".
9. Значение и происхождение материи
Одна из возвышеннейших и глубочайших мыслей философии Лейбница - мысль о том, что материя составляет всеобщую связь монад; обычному спиритуализму - фантастическому и сентиментальному - мысль эта кажется таким же невероятным парадоксом, как положение Спинозы, что материя есть атрибут божественной субстанции: ведь этому мягкотелому и сладенькому спиритуализму материя скорее представляется средством разъединения, прискорбной ересью, которая только и разрушает родственный, братский союз душ и мешает их полному воссоединению, поэтому и кажется чем-то чисто отрицательным, неприемлемым, подлежащим устранению. Спиритуализм в своей сердечной муке измышляет тело, такое же прекрасное, как его фантазия, и такое же легкое и быстролётное, каковы его желания; ему требуется подобие тела в эпикуровском смысле; над таким подобием ему больше не приходится проливать горьких слез разлуки и испытывать тоску по недоступному, но зато оно и не доставляет ему больше блаженных минут свидания и действительного воссоединения в виде компенсации за его немощь. Но если мы сумеем возвыситься до точки зрения философии Лейбница в её поисках идеи материи - а мысли Лейбница оказываются лишь скудным выражением этих поисков - и если рассмотрим материю в её существе, то мы, наоборот, усмотрим в материи связывающую необходимость бытия монады; она будет для нас органом чувствительности и возбудимости, симпатическим нервом, связывающим внутреннюю сторону с внешней;
это будет для нас проводник тепла нашего сердца, - годное для произнесения слово, посредством которого скрытый дух только и может обнаружиться в виде духа; это свет Вселенной, в котором каждое существо созерцает другое существо лицом к лицу; это как бы воздух, в котором все существа, увлеченные властью звуков, посредством которых одно заявляет другому о своем бытии, славословят в тысячеголосой и вместе с тем единодушной песне радость жизни и её начало, славословят как источник всяческой нужды, но и всяческого наслаждения, и именно поэтому как всеобщую связь всех душ: ведь подобно наслаждению и нужда связывает существа между собой.
Если же мы взглянем на материю с точки зрения монады, генетически, и примем во внимание, что в философии Лейбница реальность, во всяком случае "абсолютная реальность, находится лишь в монадах и в их представлениях"51, то для Лейбница материя в самом строгом метафизическом смысле окажется не чем иным, как представлением или же всеми другими монадами, как они представляются каждой отдельной монаде. Здесь ещё можно не принимать во внимание различия между первой, или изначальной, материей и материей вторичной - это различие откроется нам позднее. Первую Лейбниц определяет как простую страдательную способность, вторую
как другие монады. Но что собой представляет первая материя без второй? Пассивная способность как раз и существ реально в качестве другой монады и для той монады, способностью которой она является, обозначает не что иное, возможность воспринимать существование другой монады и  быть под её воздействием. Поэтому первая материя есть как  раз в единстве принцип, так сказать, "иного", бытие которого опирается лишь на бытие других монад. Для нас материя является созерцанием границ монады. Всякая монада представляет все другие монады, но для представляющего существа представление о другом существе есть представление собственной границы. Возьмём пример из области сознательных представлении в собственном смысле слова. Для человека созерцание других людей есть созерцание собственной границы;
только созерцая других людей, человек осознает, что он не единственное существо, что скорее он один среди многих, что он конечное, ограниченное существо, существо с недостатками. Представление собственной границы не есть ограничивающее, доставляющее страдание представление. В строгом философском смысле представление другого существа, alter ego другого Я не есть безразличное представление вроде представления внешних вещей; скорее это представление в высшей степени сангвиническое и страстное, возбуждающее кровь, ошеломляющее и приводящее в смятение, посредством отчаяния или удивления выводящее существо из себя. И такое сильное, живое, возбуждающее представление в качестве представления других монад и есть материя. Поэтому наивсеобщее, первичное, метафизическое определение материи сводится к тому, что это есть представление и созерцание существа, вне меня (praeter me) и независимо от меня существующего. Определение, согласно которому это существующее помимо меня есть и нечто внешнее, нечто внешнее в пространственном смысле, оказывается последующим, вторичным определением или физическим созерцанием того, что составляет нечто внешнее в метафизическом смысле слова; это определение неприложимо к монаде, взятой по себе, так как нельзя и невозможно мыслить монады как души, как энтелехии, которые изначально внешни по отношению друг к другу в пространственном смысле. Если учесть, что только для существа нематериального, знающего отличие материального, существует материя, то с точки зрения такого нематериального существа определение материи в общем сводится к тому, что она есть представление другого существа как другого. Приведу конкретный пример. Если я представляю себе других людей лишь как людей мне чуждых, то у меня только материалистический взгляд на человека. Этим я становлюсь на точку зрения естественного права Гоббса: война всех против всех. Духовный взгляд вырабатывается у меня, только когда я на другого человека смотрю не как на другого, но как на одинаковое со мной существо, как на мое другое Я. Если взять буквально мысли и выражения Лейбница, то материя с точки зрения представляющей монады есть не что иное, как темное, смутное представление. Иногда для Лейбница obscurus темное значит то же, что confusus смутное. Ясное и отчетливое представление то, которое мной осознано во всех отдельных частях, мной обозреваемых, в котором участвует и утверждается мой ум, где раскрывается достоверность реальности моего разума, представление, с которым я вполне отчетливо, хорошо освоился. Наоборот, темное, смутное представление оказывает моему уму сопротивление, ставит ему предел; для меня оно - соринка в глазу, оно меня раздражает, мешает моей бодрости, моему душевному спокойствию; оно - пятно, порочащее честь моего рассудка, тяжкий укор совести моему уму. Правда, Лейбниц чаще говорит, что душа ограничена лишь в отношении своих ясных представлений. Например: "Хотя душа весьма ограничена в своих отчетливых понятиях... но по своей смутной перцепции и соответствующему ей стремлению, которое вместо с некоторыми учеными ты можешь назвать инстинктом, она подражает божественной бесконечности" Далее: "Душа - подражание богу... подобно ему она проста и, однако, так же бесконечна и все охватывает смутными перцепциями, по... в отношении отчетливых перцепций она ограниченна" ("Переписка", Л. Федер52. Но эта бесконечность относится только к объему, к множественности. В смутном представлении душа ограничена по качеству представлений, будучи неограниченной в количестве их; в ясном представлении бесконечность относится к качеству представления, а ограниченность заключается в том, что у души небольшое число ясных представлений. Поэтому Лейбниц говорит: "Душа есть малый мир, где отчетливые идеи суть представление бога, а смутные - представление Вселенной" ("Новые опыты. При ясном и отчетливом представлении у меня такое же состояние духа, как под открытым небом; Вселенная раскинулась пред моим взором, для меня нет никаких границ, наоборот, я чувствую себя определенным, ограниченным при смутном, темном представлении, я чувствую, что моя голова заклепана, что мой духовный мир забит досками; мне кажется, что я выдыхаюсь, словно гаснет сила моей мысли, останавливается мой духовный пульс. Одним словом, при ясном, отчетливом представлении я деятелен, деятельность есть свобода, а при темном представлении я превращаюсь во что-то страдательное. "Если понимать действие как проявление совершенства, а пассивное состояние как нечто противоположное, то истинные субстанции действуют только тогда, когда их восприятие, которое я приписываю всем субстанциям, развивается и становится более отчетливым, пассивное же состояние бывает тогда, когда восприятие смутно; таким образом, у субстанций, способных к удовольствию и страданиям, всякое действие есть приближение к удовольствию, а всякое пассивное состояние-приближение к страданию" ("Новые опыты". Хотя и то и другое коренится лишь во мне, но все же они отличаются друг от друга, как бодрствующее состояние и сон, как день и ночь. Следовательно, в этом отношении материя есть как бы душевная болезнь монады, повреждение её душевной жизни. Ясность есть только дух 53. Если твоя голова в смутном состоянии, то там находится материя. Где кончается твоя мысль и сменяется темными, смутными представлениями, однако необходимыми для тебя как конечной монады, где она сменяется представлениями, коренящимися в твоей природе, там и начинается материя, а ни в каком другом месте. Мысли ясны, отчетливы - и материя у тебя исчезает. Поэтому правильно понял Лейбница Бильфингер54, говоря: "У Лейбница мы находим положение: если бы кто-нибудь обладал совершенным знанием материи, то ему были бы доступны простые существа, которые различным образом воздействуют друг на друга и взаимно связаны друг с другом; их взаимные воздействия при этом находятся в таком соответствии, что при их большом количестве у существ, надлежащим образом взаимно связанных, составляются те сложные образования или агрегаты, которые мы обыкновенно называем телами". Ещё определеннее и отчетливее высказывалась об этом одна дама, маркиза дю-Шастелэ. Она так говорит в своих "Institutions de physique", которые цитирует Дютан:
"Если бы имелась возможность увидеть то, что обусловливает протяженность, то чувственная форма протяженности исчезла бы и остались бы только простые сущности, существующие отдельно друг от друга; так же точно исчезло бы внешнее впечатление, вызываемое картиной, если бы все отдельные, мельчайшие материальные частицы, из которых состоит картина, могли бы быть восприняты нами в отдельности, в своеобразии своих положений". Таким образом, прежний тезис Лейбница - монады суть не чистые, абсолютные, но ограниченные силы - оказывается уточненным. Этим пределом для монады оказывается материя. В качестве материи она представляет собой также связь монад, ту суть, которая их опутывает и смешивает, ибо неограниченное существо не может быть в связи, не может быть в необходимом отношении к другому суще