суждения природы, в указании на опыт. Однако Бэкон был меньше всего эмпириком в обычном смысле слова, а тем более не был отрицательным эмпириком в отношении к более глубокому, к философии. Если он называл, и с полным правом, опыт, представляющий, по его воззрению, в области природы самую тесную связь мышления и чувственного восприятия, единственным источником познания, то впоследствии сам работал прежде всего ради эмпирии и ввиду рассеянности его жизни и характера не имел досуга довести отдельные чувственные восприятия и опыты до познаний; однако эмпирия была для него лишь средством, а не целью, только началом, а не результатом, которым должна была быть лишь философия или философское познание. Он называл целью и объектом естествознания познание "вечных и неизменных форм вещей", и потому по отношению к объекту естествознания и способу его определения руководствовался чисто философской мыслью, которая при всем том оставалась у него лишь проектом, не доведенным до исполнения и осуществления. Познание форм вещей как раз и составляет, по его мнению, объект и цель знания и опыта. Но форма вещи у него означает общее, род идею вещи, а не пустую, неопределенную идею, плохую, формальную общность, неопределенный, отвлеченный род, она означает такую общность, которая представляет, как он говорит, ions emanationis источник эманации, natura naturans природу, производящую принцип особенных определений вещи, источник, из которого вытекает её отличие, её свойства, то есть принцип познания особенного, - словом, общность, идея, которая в то же время материально определена, не стоит над природой и вне её, но имманентна природе. Так, например, по Бэкону, понятие, идея, род теплоты есть движение, а определение или отличие, делающее движение теплотой, состоит в том, что оно расширительное в отличие от прочих видов движения.
Поэтому Бэкон был свободен от той схоластики или казуистики эмпирии, которая, выйдя из особенного, вновь в него погружается, безостановочно лишь различает и углубляется в тонкости и частности, вводит нас в заблуждение, делает из природы лабиринт без выхода, из-за деревьев не дает нам видеть леса. Ибо, по его учению, лишь то общее есть истинно общее, которое так определено в себе, дифференцировано и материализовано, что содержит принцип познания особенного и единичного, и лишь то особенное является истинно особенным, которое несет свет и познание, ведет от многообразия к простоте, от разнородности к единству, позволяет через себя или из себя познать или открыть общее. Поэтому материя особенного не должна быть простой, огромной кучей песка, в которую мы, желая подняться на нее, все глубже погружаемся, не достигая высшей и прочной точки опоры, и коей отдельные песчинки состоят сплошь из особой породы камня, так что от сверкающих блесток этой разнородности у нас рябит в глазах и мы перестаем видеть, но горой, в которой различные породы камня нагромождены большими плотными, связанными между собой слоистыми массами и служат нам прочным основанием для свободного философского обзора целого.
Поэтому Бэкон был далеко от того, чтобы, следуя излюбленному догматико-скептическому методу, который превращает невозможность, неспособность в положительное свойство человека, утверждать, что человек не познает природы; скорее он вполне определенно сознавал, что единственно от метода, вида и способа нашего интеллектуального подхода к ней зависит, можем ли мы знать о ней нечто реальное или нет. ПО -этому его ум и не довольствуется внешней стороной природы он требует от нее большего, именно чтобы естествознание, не ограничиваясь поверхностью явлений, стремилось познать причины их и даже причины
Причина, по которой Бэкон большей частью считался эмпириком, а чистые и даже антифилософские эмпирики признали его своим патроном, почему глубокие и спекулятивные мысли его сочинений при обсуждении их не принимались в расчет и оставались без всякого влияния, заключается в самом Бэконе, именно в том, что он не признавал и презирал метафизику и философию греков и, несмотря на то что считал эмпирию только средним, даже нижним этажом здания наук, а верхний этаж, с которого только и открывается вид на природу, предоставлял извлеченной из опыта философии, тем не менее считал эмпирию своим жилым и рабочим помещением, остановился на ней, и главным образом в том, что вообще его ум не был ни чисто философским, ни математически спекулятивным, но был чувственным, чисто физическим.
Поэтому Бэкон и был главным образом склонен и призван к тому, чтобы пробудить изучение физики, поскольку она не просто "прикладная математика". Его ум именно ввиду его внутреннего родства с чувственностью был направлен на особенности и отличия, на качество вещей, стремясь понять вещи в их специфическом качественном бытии и жизни. Господствующее над ним и определяющее его понятие есть понятие качества, поэтому он и выдвигал на передний план опыт, так настойчиво указывал на него. Ибо качество в природе есть лишь предмет чувственного ощущения, опыта; оно только опосредованно становится предметом мышления, а в своей своеобразной сущности является лишь предметом непосредственного чувственного ощущения и восприятия. Поэтому Бэкон и указывает математике подчиненное положение в физике и отзывается о ней так: "Количество, объект математики, в приложении к материи образует, так сказать, составную часть природы и в большинстве процессов природы причинную составную часть. Оно должно относиться к существенным формам. Конечно, количество из всех форм природы - по крайней мере как я их понимаю - самая отвлеченная и легче всего отделимая от материи, и в этом причина, почему она усерднее выделяется и тщательнее исследуется, чем множество других форм, теснее связанных с материей... Странно, что математика и логика, которые, собственно, должны были быть подчинены физике, однако в полном сознании очевидности своих познаний заявляют притязание даже на господство".
В этом отношении Бэкон стоит одиноко. Ибо господствующее понятие у Гоббса, Декарта и прочих исследователей природы его и более позднего времени в их воззрениях на природу есть понятие количества, для них природа является предметом изучения лишь со стороны её математической определяемости. Бэкон, напротив, выдвигает форму качества, природа является для него предметом лишь с этой стороны, это первичная форма природы. Поэтому он и говорит, что сама первая материя должна мыслиться в связи с движением и качеством. Поэтому и астрономические объекты интересуют его лишь как предметы физики, он обращает главное внимание на их физические свойства. Он говорит определенно: "В нашем размышлении нуждаются не только вычисления и предсказания, но и философское познание. От последнего мы ожидаем, что оно не только объяснит нам периодические движения небесных тел, но и даст ключ к общим субстанциальным свойствам этих тел, их сил и действий, исходя из естественных и бесспорных оснований; не менее важно и то, что оно проникнет в самую сущность движения, не ограничится объяснением явлений, но покажет происходящее в основе природы, представляя фактическую и реальную истину. Поэтому главное руководство в области астрономии принадлежит физической науке" (Descr. globi. intell., cap. V). Поэтому он говорит о самом себе, что он особенно старается исследовать passiones страсти или appetitus materiae влечения материи. Под этими страстями и влечениями материи Бэкон понимает не что иное, как явления расширения, сжатия, притяжения и так далее, которые имеют место как на небесных телах, гак и на земле, то есть, являются общими свойствами веществ на которые не имеет влияния различие места.




МЫСЛИ БЭКОНА ОБ ОСОБЕННОМ, ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ИЗ ЕГО СОЧИНЕНИЙ 
§ 12. Жалкое состояние современных наук
Науки до сих пор находились в крайне печальном, жалком состоянии. Не удивительно, наши науки возникли в Греции, а добавления римских, арабских или новых писателей немногочисленны и неважны, и, каковы бы ни были их свойства, в основе лежат открытия греков. Греческой мудрости недостает, пожалуй, не слов, а дел.
Наука о них находилась ещё в состоянии детства, поэтому греки болтливы, как дети, и так же незрелы и не способны к творчеству. Доказательством этому служит то, что философия греков и выделившиеся из нее науки на протяжении многих столетий едва ли совершили хоть одно дело или опыт, который бы, принеся человечеству реальную пользу, мог бы быть выведен из их догм и спекуляций. Французская поговорка "II vent apprendre a sa mere a faire des enfants" он хочет научить свою мать производить детей вполне подходит к Бэкону, когда он в иных местах рассуждает о греческой науке. Ибо даже тем, что он говорит против нее, он обязан ей, тому духу, из которого возникла греческая философия. Но ничтожна философия, ничего не свершающая. Ибо как вера, так и философия должны оцениваться только по их делам.
Поэтому науки в их нынешнем состоянии имеют поразительное сходство с мифической Сциллой, с лицом девы и с телом, переходящим в лающего зверя. А именно, рассматриваемые сверху, со стороны лица, то есть в их общих предложениях, они имеют красивый, соблазнительный вид, если же обратиться к особенным, специальным предложениям, образующим в известном смысле воспроизводящие органы науки, то окажется, что они под конец превращаются в пустые словопрения, как тело Сциллы в лающую собаку (1. с., praef.).
Поэтому науки были до СРТХ пор мертвой вещью, оставаясь на одном месте неподвижными, как статуи, они не делали важных, значительных успехов (I. с.).
Наши науки вообще являются лишь сопоставлением давно открытых вещей, а не указаниями к новым открытиям, поэтому они не пригодны к открытию новых фактов или искусств; так и нынешняя логика вовсе не помогает нам открывать новые истины и науки, а способствует скорее укреплению заблуждений, чем открытию истины, и поэтому более вредна, чем полезна.
А именно силлогизм состоит из предложений, предложение - из слов, а слова суть знаки понятий. Если же понятия представляют путаные и поспешные отвлечения от вещей, то и построенные на них заключения и выводы ничего не стоят. В наших логических и физических понятиях вовсе нет здравого смысла, все они вымышлены и плохо определены.
До сих пор мы не имеем настоящей, чистой философии природы, которая к тому же является матерью всех наук. Вернее сказать, она была искажена и испорчена, а именно логикой школы Аристотеля, естественной теологией школы Платона, второй школой Платона, то есть школой Прокла23 и других, математикой, которая должна только заключать или ограничивать философию природы, а не зачинать и производить её. Как сказано в тексте, "...per mathematicam, quae philosophiam naturalem terminare, non generare aut procreare debet" ...математикой, которая должна заканчивать естественную философию, а не порождать и не создавать её. Брюк в своем переводе (Nov. org., Лейпциг, 1830) переводит это так: "...математикой, которая может утверждать нечто новое, но не устанавливать его".


§ 13. Причины жалкого положения современных наук
Общая существенная причина, в силу которой до сего времени науки не смогли подняться, состоит единственно в том, что они оторвались от своего корня, природы и опыта, ибо то, что имеет в основании природу, растет и развивается, а то, что опирается только на мнения, испытывает, правда, многообразные изменения, но не имеет поступательного движения.
Особенные же причины современного печального состояния наук, в частности их матери - философии природы, различны, они, между прочим, следующие:
старый укоренившийся предрассудок, будто для человеческого ума недостойно много и упорно заниматься опытами и особыми, чувственными вещами, погруженными в материю; суеверие и слепое, неразумное религиозное рвение - издавна самый упрямый и непримиримый противник философии природы, который уже во времена греков обвинял в неверии тех, кто вопреки привычному выводил гром и молнию из естественных причин, и заставлял отцов церкви подозревать в ереси тех, кто доказывал, что земля кругла и потому должны существовать антиподы; исключительное занятие моралью и политикой у римлян, а с введением христианства и теологией, которая поглощала лучшие умы; тот недостаток, что философия природы до сих пор даже среди людей, посвящавших себя её изучению, не находила свободного и цельного человека, особенно в новое время, когда считали философию природы только мостом, переходом к другим предметам; большой авторитет, приобретенный некоторыми философами, и поклонение древности, которое исходило из совершенно превратного взгляда на мир, ибо время, которое при сопоставлении с мировой эпохой, дающей единственно правильный, объективный масштаб для определения возраста человечества, является более молодым, считалось древностью, а время, которое в сопоставлении с мировой эпохой старше и потому ввиду большей зрелости и суммы знаний и опыта заслуживает предпочтение перед более ранним, считалось младшим; наконец, известное малодушие и отчаяние в возможности преодолеть множество огромных трудностей при исследовании природы, отчаяние, которое овладело даже самыми серьезными и разумными людьми, отсюда у них складывалось мнение, будто в науках периодически происходит прилив и отлив, в одно время они поднимаются, в другое опускаются, на известной же ступени наступает полное затишье.

§ 14. Необходимость и условия полного преобразования наук
Поэтому в настоящее время дело идет о радикальном исцелении наук, полном обновлении, возрождении и преобразовании наук начиная с самых глубоких оснований; теперь необходимо найти новую основу знания, новые принципы науки, ибо, желая привить новое к старому, мы мало подвинули бы науку 
Но объективное условие этого основательного преобразования наук состоит в том, чтобы привести их снова к опыту и к философии природы, от которой они оторвались. Ибо все искусства и науки, которые оторвались от своего корня, опыта и науки о природе, могут, конечно, получить внешнюю блестящую форму, пригодную для обычного употребления в школе и жизни, но ничего не выигрывают в объеме и содержании. Только этот разрыв с природой виной тому, что астрономия, музыка 23а, большинство механических искусств и даже медицина, а также (что ещё поразительнее) мораль, политика и логические науки в основе своей лишены всякой глубины и скользят лишь по поверхности внешнего различия вещей (не идут дальше поверхности), ибо они получают свою пищу не из природы, которая одна только может давать им соки и силы для роста
Субъективное условие возрождения науки состоит в том, чтобы дух освободился от всех теорий и предрассудков и с таким совершенно очищенным рассудком приступил бы к изучению особенного с самого начала. Ибо в царство человечества, основанное на науке, можно войти только чистым, как дитя, так же как в царство
небесное.
Но существуют четыре главных класса ложных представлений или предрассудков, от которых прежде всего должен освободиться человек, если он хочет постичь истинную философию природы.
К первому классу относятся idola tribus, коренные или родовые предрассудки, имеющие свое основание в самой человеческой природе. Ибо человеческая природа не служит мерой вещей, как ложно утверждали, напротив, все наши представления, чувственные и духовные, образуются только аналогично человеку, а не Вселенной. Человеческий рассудок воспринимает лучи вещей, лишь как кривое, неровное и мутное зеркало, примешивает свою сущность к сущности вещей и таким образом искажает природу. Главнейшие предрассудки первого класса, важнейшие из всех, следующие.
Человеческий рассудок в силу свойственной ему природы легко предполагает в вещах больший порядок и единообразие, чем оказывается на деле, и потому в самых разрозненных и несравнимых вещах измышляет точки сравнения и сходства Человеческий рассудок всегда принимает во внимание лишь те инстанции в природе, которые служат ему для подтверждения какого-либо излюбленного мнения, считающегося истинным, а не противоположные, отрицательные случаи, как бы часто они ни встречались. Так, например, люди замечают лишь те сны, которые сбылись, но забывают бесчисленные сны, которые не подтвердились. Поэтому человеческий рассудок ошибочно предпочитает в силу особой склонности утвердительные инстанции отрицательным, тогда как он должен был бы обращать одинаковое внимание на те и другие и даже придавать большее значение отрицательным инстанциям, чем утвердительным, поскольку он хочет установить и обосновать всеобщую истину.
При своей ненасытной, никогда неутолимой любознательности человеческий рассудок нигде не может удержаться в надлежащих границах и прекратить в подходящем месте бесполезные вопросы и безрассудное исследование. Поэтому даже по поводу всеобщих принципов природы, которые должны быть абсолютно положительны и непосредственны, независимы от дальнейших причин, он спрашивает о причинах и ещё более общих принципах.
Человеческий рассудок имеет особую склонность к абстрагированию и абстрактному и потому произвольно приписывает переменному в природе постоянство.
Человеческий рассудок особенно вводится в заблуждение тупостью, недостаточностью и обманчивостью чувств, так что грубо чувственные вещи одни только привлекают его внимание и кажутся ему гораздо важнее, чем утонченно чувственные, которые, однако, имеют большое значение и важность. Там, где начинается невидимое, он поэтому прекращает исследование. Поэтому природа обыкновенного воздуха и всех веществ, которые ещё значительно утонченнее воздуха и которых так много, до сих пор почти вовсе не известна. Ясно, что то, в чем Бэкон обвиняет здесь интеллект, относится не к интеллекту, но к человеку в его неразумной особенности. Ибо если бы указанные ошибки были ошибками природы и самого интеллекта, то Бэкон не мог бы их считать таковыми и отвергать их; именно тем, что он признает их таковыми и освобождается от них, он доказывает, что это ошибки некоторых людей, но именно потому они ещё не должны быть ошибками других, что, таким образом, они имеют не объективное и всеобщее основание, но лишь частное, то есть их основание в косности, поспешности, лености, необдуманности, ибо лишь эти свойства не позволяют иметь в виду отрицательные инстанции, только в свойствах, противоположных деятельности разума или задерживающих её, то есть в неразумии индивидов, а не в разуме. Второй класс предрассудков - предрассудки личного кругозора (idola specus), имеют свое основание в темной пещере индивидуальности, в особенной природе отдельного человека, в его темпераменте, воспитании, привычках и так далее. Третий класс предрассудков - предрассудки общественных отношений (idola fori), проистекают из разговора, речи, произвольного употребления слов. Четвертый класс - предрассудки теорий (idola theatri), в их основе лежат различные догмы предшествовавших философов и законы принятых ещё способов доказательств.

§ 15. Метод естествознания
Естествознание, как и остальные науки вообще, опирается только на опыт, поэтому его удачи и успехи зависят только от успехов опыта. Поэтому место нынешних видов опыта должны занять другие, более разумные. Ведь до сих пор люди лишь поверхностно блуждали в области опыта, не имея определенного пути и плана. Так, например, усердие химиков привело к нескольким открытиям, но как бы случайно и ненамеренно или лишь благодаря известному изменению эксперимента, а не благодаря определенному методу или теории. Но опыт, проводимый без определенного метода и представленный самому себе, является лишь блужданием в темноте. Именно как чувства, так и рассудок сами по себе недостаточны для опыта и познания, они нуждаются в определенных вспомогательных средствах, то есть в определенном наблюдении и руководящих правилах, в определенном закономерном указании и методе. Ибо чувство само по себе слабо и обманчиво, даже инструменты незначительно увеличивают его силу, поэтому всякое истинное познание природы, представляющее не произвольное, предвзятое толкование, не anticipatio предвосхищение, а верное отображение её (interpretatio), получается лишь через точное специальное соблюдение всех инстанций и применение искусных экспериментов, причем чувство судит только об эксперимен