изма. С.56.
[181] Кстати, самого Рассела это привело к необходимости ввести особые факты общности в качестве примитивных значений соответствующих выражений (Рассел Б. Философия логического атомизма, С.61).
[182] Витгенштейн сам следует такому словоупотреблению, например: 3.333, 5.52.
[183] На первый взгляд это противоречит тому, что выше говорилось об ошибочности введения общности через логическую сумму или логическое произведение у Рассела [5.521]. Однако дело здесь не в том, что одно выразимо через другое, а в том, что общность и логические союзы выполняют различные функции, а стало быть, должны вводиться независимо друг от друга. Ср.: "Фреге и Рассел ошибались не потому, что они ассоциировали общность с логическим произведением и логической суммой, но потому, что они таким способом вводили это понятие. Вводя это понятие в ассоциации с логическим произведением и логической суммой, они затемняли жизненно важный пункт, а именно, что дизъюнкция 'fa или fb или fc' представляет собой пример общей логической формы и, стало быть, специфицируется в качестве предмета логики посредством (?x)fx. Короче, чтобы понять общность, необходимо начинать с рассмотрения того, каким образом (?x)fx с необходимостью указывает на дизъюнкцию, а не пытаться выработать общность, начиная с дизъюнкции" (Mounce H.O. Wittgenstein's Tractatus: an Introduction. - The University of Chicago Press, 1981. - P.71).
[184] Это служит дополнительным аргументом в пользу того, что общность должна вводиться независимо от логических операций.
[185] Пример такого описания можно обнаружить в Дневниках с.30(6): "Предположим, например, что мир состоит из вещей А и В и свойства F и что F(А) имеет место, а F(В) - нет. Этот мир мы могли бы описать посредством следующих предложений:
(?х,y) . (??) . x ? y . ?x. ??y : ?u . ?z . ?u,z . u ? z
(??) . (?) . ? ? ?
(?x,y) . (z) . z ? x ? z ? y". 
Теперь для того, чтобы привести это описание в соответствие с миром, необходимо лишь добавить, что x есть А, y есть В, а ?  есть F. Здесь, правда, нужно внести поправку, учитывая, что позже Витгенштейн отказывается от необходимости знака равенства. Впрочем, он уже далее по тексту пытается модифицировать описание, избавляясь от предложений отождествления.
[186] Фреге Г. Избранные работы. С.26.
[187] Данное утверждение можно рассматривать как иное выражение принципа тождества неразличимых, сформулированный Лейбницем: "Два предмета представляют собой один, если нельзя указать никакого различающего их свойства".
[188] На тесную связь тождества с аксиомой бесконечности указывает Витгенштейн: "Все проблемы, которые приносит с собой 'Аксиома Бесконечности', должны быть решены уже в предложении '(?x)x=x'" (Д, С.26(3)).
[189] У Рассела удивительно уже то, что для выражения того, что вещь существует, необходимо использовать тождество, о котором в выражении существования как таковом не говорится ничего: "Допустим, что выражение '?(?х)х?х' является предложением, а именно, чем-то вроде предложения: 'Вещей не существует', тогда должно было бы признать удивительным, что для того, чтобы выразить это предложение в символах, мы должны использовать отношение  (=), о которым, собственно, совсем не идёт речь" (Д, С.66(4)).
[190] Этот аргумент в результате критики Витгенштейна принимает и Рассел: "Определение тождества через тождество неразличимых отвергается, поскольку тождество неразличимых, очевидно, не является логически необходимым принципом. Согласно этому принципу, х тождественно у, если каждое свойство х есть свойство у; но в конце концов, логически возможно, чтобы две вещи имели полностью одинаковые свойства. Если в действительности так не бывает - это случайная, а не логически необходимая характеристика мира, а случайные характеристики мира не должны, конечно, допускаться в структуру логики" (Рассел Б. Введение, С.20).
[191] Ср.: "Следует заметить, что согласно принципам Витгенштейна значение предложения, может быть только показано. Поэтому решение собственно состоит в том, что р вообще не встречается в 'А верит, что р' (которое не является истинностной функцией р). А не может сказать, что он верит, что р, но он показывает это, высказывая определённое предложение; и мы показываем, что принимаем его убеждение в р, рассматривая его как утверждающего р, например, противореча ему или соглашаясь с ним" (Black M. A Companion to Wittgenstein's 'Tractatus'. P.300). Правда, скорее следует сказать, что в 'А верит, что р' не встречается 'А верит, что...', поскольку на эмпирическую привязку указывает сам факт утверждения.
[192] При этом, конечно, исчезает и субъект, "как он понимается в современной поверхностной психологии" [5.5421], что приводит Витгенштейна к своеобразной трактовке Я. Но об этом - ниже.
[193] В этом, хотя и основываясь на несколько иной интерпретации Витгенштейна, мы согласны со следующим выводом: "Как должно пониматься "'p' говорит p"? Моё предположение состоит в том, что оно должно пониматься как бессмысленное псевдопредложение по типу '"p"="p"' или "a=a". Псевдопредложение (Scheinsatz) есть предложение, которое, будучи проанализированным, преобразуется таким образом, что оно только показывает то, о чем первоначально предполагалось говорить" (Kannisto H. Thoughts and their Subject: a Study of Wittgenstein's Tractatus. - Helsinki, 1986. - P.109). 
[194] Все предложения могут быть построены согласно алгоритму, описанному выше для таблицы 3. 
[195] Ср.: "Общая форма предложения '[ p,  ?,  N ( ?  )]' - это переменное имя, которое является собственным знаком псевдопонятия Бог" (Zemach E. Wittgenstein's Philosophy of the Mystical // Essays on Wittgenstein's Tractatus. P.366). Хотя мы не принимаем мотивов и способов аргументации, которые привели к данному выводу (а как следствие, понимаем его в ином смысле), с ним всё же можно согласиться в том отношении, что функция общей формы предложения аналогична роли трансцендентального идеала у Канта. Подобно тому, как в Критике чистого разума псевдопонятие (трансцендентальный идеал) Бог выполняет функцию систематического единства знания, общая форма предложения выполняет в ЛФТ функцию систематического единства предложений.
[196] По аналогии с законом обратного отношения между объёмом и содержанием понятия здесь можно было бы говорить о законе обратного отношения условий истинности, общих для предложений и содержащейся в них информации. Чем меньше у предложения общих условий истинности с другим предложением, тем больше оно ограничивает возможность существования состояний дел.
[197] Здесь может вызвать недоумение переход от единственного числа (тавтология и противоречие) к множественному (тавтологии и противоречия). Витгенштейн, комментируя афоризм 4.464, писал Огдену: "Здесь я поставил "тавтологию" и "противоречие" в ЕДИНСТВЕННОМ числе, а "предложение" во множественном умышленно, потому что фактически существуют не противоречия, но единственное противоречие, ибо все они подразумевают одно и то же, а именно ничего. И это же относится к тавтологии" (Letters to C.K.Ogden. P.30). Следует, однако, учесть, что тавтологию и противоречие можно построить с помощью различных операций истинности. В этом случае они могут быть выражены разными знаками, хотя и будут символизировать одним и тем же способом, демонстрируя утрату подлинными предложениями связи с действительностью. Таким образом, во множественном числе о тавтологиях и противоречиях можно говорить как о знаках, в то время как речь о тавтологии и противоречии как о символе, т.е. о знаке в его проективном отношении, подразумевает единственное число. Подлинные же предложения могут быть как различными символами, так и различными знаками.
[198] В отличие, скажем, от Рассела, Витгенштейн задаёт чёткий критерий того, что считать предложениями логики, а что - нет. В этом вопросе Рассел так никогда и не пришёл к однозначному решению. Даже уже после знакомства с Заметками, продиктованными Муру Рассел говорит о предложениях логики, что "они имеют определённые особые качества, которые отличают их от всех других пропозиций и предоставляют нам возможность знать их a priori. Но каковы точно эти характеристики, я не в состоянии вам сообщить" (Философия логического атомизма. С.66). Это же утверждение он повторяет и в книге Введение в математическую философию (вышла в свет в марте 1919г.), познакомившись с которой Витгенштейн в письме к Расселу выражает сомнение в возможности диалога: "Я никогда не думал, что текст, продиктованный мной Муру в Норвегии шесть лет назад, пройдёт мимо вас совершенно бесследно. Короче, я боюсь, что между нами очень трудно может быть достигнуто какое-то понимание" (Letters to Russel, Keynes and Moore. P.70). Рассел, видимо, настолько дорожил сформулированными им допущениями, что предпочитал даже под влиянием критики модифицировать их объяснение, но не отказываться от них совершенно.
[199] Хотя логические предложения ничего не говорят, они всё же показывают нечто различное, но показывают это одним и тем же способом, а именно, тем, что они являются тавтологиями. Возвращаясь к различию знака и символа, можно сказать, что предложения логики являются различными знаками, но представляют собой один и тот же символ.
[200] То есть те черты, которые зафиксированы в известных аксиомах Дж.Пеано или являются их непосредственным следствием.
[201] Обоснованию этих свойств, отталкивающемуся от общего определения числа и определения отдельных чисел, посвящён, например, весь третий параграф четвёртого раздела фрегеанских Основоположений арифметики.
[202] Уместность нашего примера подтверждается тем, что при объяснении отношения порядка в рамках натурального ряда к аналогичным примерам постоянно прибегает Рассел (см. его Введение в математическую философию, особенно гл. 3-5).
[203] Lewy C. A Note on the Text of the Tractatus. P.421-422.
[204] Эту идею со ссылкой на ЛФТ Витгенштейн развивает в работах начала 30-х годов. Например, в Философских заметках он пишет: "Вместо вопроса об определении числа есть только вопрос о грамматике цифр... Арифметика есть грамматика чисел. Виды числа можно различить только посредством арифметических правил обращения с ними" (Philosophical Remarks, P 129-130). Эта же точка зрения выражена в Философской грамматике: "Исследование значения цифр есть исследование грамматики цифр" (Philosophische Grammatik. часть II, § 18).
[205] Заметим, что метод подстановки у Витгенштейна практически не выходит за рамки того понимания, которое было уже у Лейбница, понимавшего математические доказательства, как аналитические преобразования цифр.
[206] Ср.: "Суммируем то, что идёт за номером 6.1: (1) Предложения логики суть тавтологии, они ничего не говорят. (2) Предложения логики показывают формальные (или логические) свойства языка и мира. (3) Логическая истинность может быть опознана с помощью вычислений из одного символа. Доказательства в логике являются излишними. (4) В тавтологиях, фактически, нет необходимости, поскольку то, что они показывают, можно (в надлежащей записи) увидеть из самих составляющих тавтологию предложений. Теперь суммируем то, что идёт за номером 6.2: (1') Предложения математики являются равенствами; они не выражают мысли. (2') Предложения математики, подобно тавтологиям логики, показывают логику мира. (3') 'Корректность' математического предложения можно усмотреть, не сравнивая его с фактами. (4') В математических равенствах нет необходимости, поскольку то, что они показывают, должно быть очевидным из самих выражений" (Savit S. Wittgenstein's Early Philosophy of Mathematics // Ludwig Wittgenstein: Critical Assesments, vol.III, P.30). Однако есть и различие, поскольку как уже говорилось, тавтология подпадает под общую форму предложения, хотя и является 'вырожденным' случаем действительного предложения, а уравнение - нет.
[207] Здесь, учитывая поправку на специфическое понимание природы логического у Витгенштейна, можно согласиться с мнением Г.Хохберга: "Хотя арифметика не редуцируема к логике в расселовском смысле, она есть разновидность логики или собственная часть логики в том смысле, в котором ныне о кванторной логике можно утверждать, что она является частью логики в дополнение к логике пропозициональной" (Arithmetic and Propositional Form in Wittgenstein's Tractatus // Hochberg H. Logic, Ontology, and Language: Essays on Truth and Reality. - Philosophia Verlag, Munchen, Wien, 1984. - P.316).
[208] Здесь мы согласны с  точкой зрения Нешера, который разбивает содержание естествознания на три составляющих: "(а) Априорные метафизические принципы природы, которые суть "априорный образ" структуры мира, и они определяют форму упорядочивания предложений науки [6.34]. Они представляют собой априорное знание логической формы [6.33]... (b) Вторая компонента науки есть множество научных законов, сформулированных в соответствии с логической формой ... (с) Третья компонента науки есть множество действительных  предложений, отдельных элементарных предложений. Природа этих предложений есть предмет изобразительной теории Трактата" (Nesher D. Remarks on Language and Science in Wittgenstein's Tractatus // Wittgenstein, the Viena Circle and Critical Rationalism.- Vien: Holder, 1979.- P.89-90). Две первых компоненты науки представляют собой, таким образом, более высокий уровень, в том смысле, что он расположен 'дальше' от мира, чем непосредственные образы действительности. С Нешером, однако, нельзя согласиться в том, что он трактует выражения этого уровня как псевдопредложения, в чём-то подобные псевдопредложениям логики и математики. Витгенштейн ясно указывает на то, что общие принципы естествознания являются формами действительных предложений, но никак не псевдопредложениями.
[209] Подход Витгенштейна к естествознанию в значительной степени был стимулирован взглядами его старшего современника, известного физика Г.Герца, разработавшего новую систему механики, построенную на иных основаниях чем, классическая механика Ньютона. Не вдаваясь в подробный анализ оказанного влияния (интересные наблюдения по этому поводу можно найти в книге Griffin J. Wittgenstein's Logical Atomism), для сравнения приведём лишь одну цитату: "Мы не можем a priori требовать от природы простоты, мы не можем также судить о том, что просто в её смысле. Однако мы можем предписывать правила картинам, которые мы сами создаём себе о природе, как предметам нашего собственного творчества. Теперь мы вправе утверждать, что если наши картины хорошо приспособлены к вещам, действительные отношения между вещами должны выражаться простыми отношениями между образами. Если же действительные отношения между вещами могут быть выражены только при помощи сложных и даже непонятных для неподготовленного ума отношений между образами, то мы говорим, что эти картины недостаточно приспособлены к вещам. Наше требование простоты касается, следовательно, не природы, а картин, которые мы создаём себе о ней. Возражение против сложной формулировки основного закона выражает только предубеждение, что он может быть сформулирован в более простой форме надлежащим выбором основных представлений, если содержание высказывания правильно и достаточно широко. Другим выражением этого же убеждения являются пробуждающиеся вновь желания найти путь от внешнего понимания такого закона к его более глубокому и существенному смыслу, в существовании которого мы убеждены. Если эта концепция правильна, то изложенное возражение вызывает действительно справедливые сомнения в отношении системы; но оно касается тогда не столько её допустимости, сколько её целесообразности, и должно было бы приниматься во внимание при оценке этой последней" (Герц Г. Принципы механики, изложенные в новой связи.- М.: АН СССР, 1959.- С.39).
[210] Время именно обнаруживается в качестве грамматической характеристики. О нём, как о черте логической формы, нельзя высказать осмысленных утверждений. Время относится к уровню показанного. "Грамматические и логические исследования не дают возможности спросить, почему мы используем лингвистическую очевидность темпоральных форм, но лишь говорят нам, как определяется время посредством нормативной и непротиворечивой грамматики" (Silva C.H.C. The Problem of Time in Wittgenstein // Language, Logic and Philosophy (4-th International Wittgenstein Symposium, Kirchberg/Wechsel, Austria, 1979).- P.469).
[211] Подход с точки зрения этики практикуется, например, в работе: Cavalier R. J. Ludwig Wittgenstein's "Tractatus Logico-Philosophicus": A Transcedental Critique of Ethics. - University of Washington Press, 1980. Правда, здесь автор ориентируется на кантовское понимание этики, соответствующим образом понимая её автономию. Но если речь и может идти об автономии, то только в том смысле, что этика независима от выразительных возможностей языка. Поэтому дело не в том, чтобы освободить этику от эвдемонизма на основании безусловного следования долгу, но в том, чтобы обосновать её независимость от любых попыток рационального выражения.
[212] Рассмотрение проблем этики с точки зрения используемого языка не есть новация Витгенштейна. Можно указать на работы Дж.Э.Мура, опубликованные в начале ХХ века, в которых ставится вопрос о возможности этических суждений (см.: Мур Дж. Э. Природа моральной философии. - М.: Республика, 1999). В этих работах была создана метаэтика - как наука о предложениях, выражающих специфику морали. Но совершенно не то имеет в виду Витгенштейн. Этика невозможна ни как система знаний о ценностях, ни как система знаний об определённом типе предложений, описывающих ценности. Этика в буквальном смысле невозможна, поскольку она превосходит способности языка. Отсюда отношения Витгенштейна к этическим работам Мура. В одном из писем к Расселу, датированному июнем 1912 г., он писал:  "Я только что прочёл раздел Principia Ethica Мура, и (пусть вас это не шокирует) книга мне совершенно не понравилась... Мур много раз повторяется. То, что он говорит на 3 страницах, я думаю, легко выразимо на половине листа. Неясные утверждения не становятся более ясными, будучи повторены!" (Letters to Russell, Keyns and Moore. P.9). Видимо, метаэтика Мура вызывала у Витгенштейна впечатление такой же болтовни, как и другие попытки описания этического, о которых он говорит в письме к Фиккеру.
[213] Для сравнения приведём рассуждение А.Шопенгауэра из Мир как воля и представление (т.1, §2): "То, что всё познаёт и никем не познаётся, это - субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее и всегда предполагаемое условие всех явлений, всякого объекта: ибо только для субъекта существует всё, что существует. Таким субъектом каждый находит самого себя, но лишь поскольку он познаёт, а не является объектом познания. Объектом, однако, является уже его тело, и оттого само оно, с этой точки зрения, называется нами представлением. Ибо тело - объект среди объектов и подчинено их законам, хотя оно непосредственный объект. Как и все объекты созерцания, оно пребывает в формах всякого познания... Субъект же, познающее, никогда не познанное, не находится в этих формах: напротив, он сам всегда уже предполагается ими... Мы никогда не познаём его, между тем как именно он познаёт, где только не происходит познание".
[214] Ср.: "Витгенштейн отрицает именно то, что можно провести какое-то разграничение между субъектом и объектом. Ибо чтобы осуществить подобное разграничение, требовалось бы, чтобы субъект и объект были взаимодополнительными частями более широкого целого... что невозможно. Любое возможное разграничение отделяет одну часть мира от другой... а не субъект от мира" (Bouveresse J. Le mythe de l'interiorite: Experiance, signification et language prive chez Wittgenstein. Paris, 1987, P.185. - Цит. по Сокулер З.А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX века. - Долгопрудный: Алегро-Пресс, 1994).
[215] При таком позиционировании Я не дано не только прямо, как объект среди объектов, но и косвенно, как предмет самосознания. Самосознание вносило бы различие между субъектом и тем, что мыслится. Значит, на субъект можно было бы указать или, что то же самое, создать его образ. Но изобразить можно только содержание мира. Е.А.Баллаева считает, что указание на Я в любом