том ход мысли Витгенштейна вполне соответствует 'коперниканскому перевороту' Канта. Однако нигде в Трактате мы не найдём ничего такого, что хотя бы отдалённо напоминало трансцендентальную дедукцию Критики чистого разума. Более того, Витгенштейн принципиально исключает всякое упоминание о субъективности (как психологической, так и трансцендентальной) из языка описания. Не стоит перед ним и проблема синтетического a priori, так как любое всеобщее и необходимое знание всегда имеет аналитический характер, поскольку вне логики всё оказывается случайным. Если логика и моделирует реальность, то только последовательно вынося субъекта за рамки самих моделирующих отношений. Но является ли такой ход трансцендентальным?
    Вполне определённо на этот вопрос отвечает Швайдер, когда говорит: "Философия Витгенштейна была кантианской от начала и до конца"[12]. Более умеренную оценку даёт известный исследователь аналитической философской традиции Д.Пэрс, который хотя и говорит, что для Витгенштейна "философия была критикой языка по объёму и цели очень похожей на кантовскую критику мышления"[13], тем не менее отчетливо осознаёт ряд метафизических мотивов в его раннем творчестве, связывая их прежде всего с некритическим усвоением того тезиса, что язык в некотором смысле является образом предзаданной реальности, заимствованного из докантианского источника.
    Однако исключительный акцент на упомянутом тезисе заставляет других исследователей принять противоположную точку зрения. У.Бартли, например, считает, что "одна из главных идей Трактата не только не-кантианская, но по духу до-кантианская... Толковать раннего Витгенштейна в духе Канта было бы неверно. Чтобы не погрешить против истины надо признать, что в его труде есть следы кантианских тем, но они ни в коей мере не преобладают"[14]. Развитие этой стороны позволяет поставить под сомнение то, что позиция, выраженная Витгенштейном в Трактате, вообще имеет какой-либо трансцендентальный смысл, даже в отношении 'перевёрнутого' характера онтологии, зависимой от структур логики высказываний, поскольку "его философию логики инспирирует сущностно метафизический взгляд на природу символизма"[15].
Тем не менее наличие разнородных мотивов, ни в коей мере не свидетельствует об эклектичности. Философия раннего Витгенштейна полифонична, но не эклектична. Она несёт отпечаток традиции, но попытка однозначно вписать её в то, или иное философское направление всегда будет выглядит односторонней. Всё дело в том, что опыт Логико-философского трактата - это новый философский опыт. В нём вполне выразился тот способ постановки философских проблем, который в зачатке был уже у Г.Фреге. Этот новый опыт заключается в том, что любая философская проблема начинает рассматриваться как проблема употребления языка. Но если до Витгенштейна этот опыт не выходил за рамки частных примеров, рассматривающих отдельные языковые практики (скажем, практику логического вывода у Фреге, все следствия теории которого должны пониматься и интерпретироваться с точки зрения этой практики), то в Трактате этот опыт обобщается до выяснения условий возможности языковой практики как таковой.
    Подобный подход полностью переориентирует задачу философии, которая более не рассматривается как теория, подобная науке, в том смысле, что она не является совокупностью предложений, высказывающих нечто о мире и являющихся истинными или ложными. Цель философии - указать границы осмысленности, границы выразимости смысла в языке, внутренней логики того, что говорится о мире. В этом отношении, позицию Витгенштейна нельзя охарактеризовать как строго критическую или метафизическую. Вернее, в ней синтезированы оба подхода. 
    Она трансцендентальна, поскольку ставит проблему выразимости. При решении этой проблемы в ней поразительным образом сочетаются две противоположные, но всё же действительно критические тенденции:
    Во-первых, это попытка концептуализировать сферу теоретического, что по устремлениям в высшей степени близко позиции Канта и служит крайним выражением рационализма;
    Во-вторых, это попытка деконцептуализировать практическую сферу (практическую в смысле Канта), что по духу отвечает философии Шопенгауэра, и в конце концов приводит к крайнему выражению мистицизма.
И то, и другое осуществимо с точки зрения Витгенштейна только в рамках критики языка, так как границу выражения смысла можно провести только в языке. Но последнее требует понимания сущности языка, характера его связи с действительностью. И, вероятно, это тоже можно было бы осуществить в рамках трансцендентального подхода, если бы стремление к окончательной деконцептуализации практического не потребовало бы полной элиминации субъективности из области выразимого. А это привело к тому, что субъект и всё соотнесённое с ним как раз и оказалось тем, что не может быть выражено. Последнее не позволяет даже поставить вопрос о соотнесении языка с его носителем, а следовательно, и вопрос о трансцендентальном характере самой языковой деятельности. Язык, как он представлен в Трактате, рассматривается только с точки зрения 'внеличностного изображения мира'. Последнее как раз и отвечает за метафизическую компоненту в философии раннего Витгенштейна.
    С точки зрения такого 'внеличностного изображения мира' кажется вполне оправданным то исключительное внимание, которое уделяется формальной логике. Витгенштейн движется в русле философского антипсихологизма в обосновании логики, что впрочем характеризует не только его позицию, но и позицию наиболее интересных мыслителей начала века, например, Г.Фреге и Э.Гуссерля. Однако его установка весьма своеобразна и не имеет аналогов в традиции.  Никто до него не только не пытался обосновать аналитические науки из собственного источника, т.е. не объясняя их особым интересом познания или структурой онтологии, но подобный ход  мысли не рассматривался даже в качестве проблемы. 
    Такой подход диктуется пониманием философии как деятельности по прояснению мысли. Поскольку методом такой деятельности является логика, она не может быть вписана в доктринальные рамки онтологии и теории познания. Наоборот, понимание последних есть следствие, затребованное спецификой логического анализа. В этом как раз и заключается представление об автономии логики. Сформулировав в Дневниках 1914-1916 основной принцип философии логики: "Логика должна заботиться о себе сама"[16] и последовательно эксплицировав его в Логико-философском трактате, Витгенштейн заложил совершенно новые принципы исследования своеобразия аналитического знания. Он выводит формальную логику из под начала онтологии и теории познания, считая, что при прояснении  её основных понятий необходимо отталкиваться исключительно от особенностей символического языка. Логика как исследование универсальных возможностей осмысленных утверждений не может быть фундирована никакой онтологией, как раз наоборот, поскольку именно логика устанавливает критерий осмысленности, любая онтология есть следствие логического прояснения возможных взаимосвязей структур описания. Как универсальный метод прояснения мыслей логика не может зависеть и ни от какой эпистемологии, поскольку теория познания рассматривается лишь как частная философская дисциплина.
    С точки зрения Витгенштейна не существует никаких особых логических предметов, а тем более законов, описывающих особенности их функционирования, дело логики заключается в создании системы удовлетворительной знаковой записи, которая была бы свободна от эквивокаций естественного языка. Последнее достигается, в частности, за счёт того, что логическая запись освобождается от психологических условий протекания процессов мышления, поскольку "в логике не мы выражаем то, что хотим с помощью знаков, а высказывает себя природа естественно-необходимых знаков" [6.124]. Ориентация на выразительные средства, однако, не означает, что логика никак не связана с миром. Природа знаков предполагает их необходимое отношение к обозначаемому. Условия построения системы описания мира, освобожденного от всякого конкретного содержания, указывают на ту специфическую особенность логического, которая позволяет моделировать систему необходимых взаимосвязей дискурса, охватывающего всякую возможную реальность. В языке единственно выражает себя способность познания действительности, и в этой способности мы обладаем тем видом априорного знания, которое, задавая формальные структуры логики, создаёт необходимые условия систематического единства истины. Познавая сущность описания, мы познаём сущность описываемого, а тем самым, сущность мира. В этом отношении логика выступает как условие мира, она трансцендентальна. "Логика наполняет мир; границы мира суть и её границы" [5.61]. 
Задавая необходимые условия описания, логика определяет онтологическую структуру мира, поскольку в её компетенции решать, что может иметь место в мире, а что - нет. Именно в этом смысле она выступает основанием метафизики. Связь логического и онтологического, отношение отображения, задаёт логическая форма, которая едина у описания и описываемого. "То, что каждый образ, какой бы структуры он не был, должен иметь общим с действительностью, дабы он вообще мог - правильно или ложно - отображать её, есть логическая форма, т.е. форма действительности" [2.18]. Логика показывает логическую форму систематическим прояснением необходимых связей знаков, создавая совершенную грамматику и синтаксис. Грамматика задаёт систему элементарных неопределяемых знаков, характер отношения к реальности которых определён их вхождением в образ, функционально связанный с миром. Элементы и структурные отношения образа определяют элементы и структурные отношения действительности. "То, что элементы образа определённым образом соотносятся друг с другом, представляет, что так соотносятся друг с другом вещи" [2.15]. Грамматика элементарных выражений определяет действительность, прослеживая её до совокупности независимых первоэлементов. Она, так сказать, определяет мир изнутри, разлагая её на констеляции независимых атомов, и выступает минимальным пределом логического анализа. Особенность грамматической структуры однозначно определяет тип и способы функционирования знака и, тем самым, соответствующего ему предмета.
    Логика ставит и максимальный предел анализа, позволяющий взглянуть на мир в целом. Взгляд на действительность извне определяет совокупность систематическим образом выстроенных логических предложений. Несмотря на то, что тавтологии не говорят ничего, они показывают свойства универсума в целом, задавая все возможные упорядоченные связи знаков, которые проявляются в единстве условий истинности описания мира. "Язык, способный выразить всё, отражает определённые свойства мира в тех свойствах которые он должен иметь; и так называемые логические предложения показывают эти свойства систематическим образом"[17].
    Философский анализ языка в пределах минимума и максимума простирается от элементарных предложений, являющихся минимальным образом действительности, до вполне обобщённых, которые на первый взгляд такую связь полностью утрачивают. Класс осмысленных языковых выражений в этом диапазоне чрезвычайно широк и образует различные типы дискурса (предложения математики, естественно-научные предложения, предложения с пропозициональными установками и т.д.). Задачу логики как метода концептуализации теоретической сферы, отличающего осмысленное от бессмысленного, Витгенштейн связывает с редукцией всех предложений к элементарным предложениям, которые посредством отношения отображения имеют непосредственную связь с действительностью. Функционально-истинностное исчисление, разработанное Фреге и Расселом, как раз и служит этой цели. Так логика демонстрирует логическую форму отображаемого, в качестве предела ориентируясь на две крайние точки показанного: первое - весь мир в целом (система тавтологий); второе - простые предметы и их констеляции (полностью проанализированные предложения).
Однако здесь важно учитывать, что используя функционально-истинностное исчисление для прояснение отношений в рамках формальной системы знаков, Витгенштейн не ориентирован на построение идеального языка, который мог бы заменить несовершенный, обыденный язык. Каждый язык совершенен постольку, поскольку выполняет свою цель. Логика лишь показывает как работает любой язык, в том числе и язык повседневного общения, когда задаёт критерии его осмысленного использования, моделируя соответствующую ему онтологию с помощью проецирования системы знаковых отношений на действительность.
    Разработка критерия осмысленности языковых выражений приводит ещё к одному важному результату. Логический анализ как метод концептуализации сферы теоретического есть крайнее выражение рационализма. С другой стороны, Витгенштейн рассматривает логику и как метод деконцептуализации сферы практического, что служит крайним выражением его мистицизма. Освобождаясь от эпистемологических предпосылок в стремлении обосновать автономию логики, он преодолевает любую её психологизацию тем, что субъект элиминируется из языка описания, из сферы аналитического, он там себя не обнаруживает. "Субъект не принадлежит миру, но есть граница мира" [5.632]. Соотношение субъекта и мира подобно соотношению глаза и поля зрения. И как из анализа поля зрения нельзя заключить, что оно видится глазом, так и анализируя мир нельзя обнаружить субъекта. "То, что мир есть мой мир, показывается тем, что границы языка (языка, понятного только мне) означают границы моего мира" [5.62]. Но сама граница невыразима в языке, она лишь показывается целостной системой осмысленных выражений, которую определяет логический анализ. Субъект не обнаруживает себя в теоретической сфере, так как логический анализ элиминирует его, редуцируя пропозициональные установки (контексты знания, мнения, веры и т.п.) к элементарным предложениям [5.542]. Он может обнаружить себя лишь в ценностях, но последние как раз и не выразимы в языке, поскольку не обладают логической формой, которую могут охватить его осмысленные выражения. Ценности не соответствуют структуре факта, а значит выходят за рамки описания мира, из сферы логического, за рамки того, что может быть концептуализировано, поскольку смысл всего этического и эстетического в соотнесённости с субъектом. То, что образует область этического не может быть артикулировано в языке, а может лишь мистически переживаться. Этика, подобно логике, трансцендентальна, с той лишь разницей, что она устанавливает границу мира извне, sub specie aeterni. Но именно поэтому, позитивная этика, как система знания выраженная в языке, невозможна. Однако невыразимое можно показать, устанавливая границы выразимому. В этом отношении логика выступает в качестве отрицательной этики, методически показывая то, что может быть сказано, она отграничивает сферу мистического молчания, ориентируя на практическое осуществление этических императивов. Для Витгенштейна логика и этика не просто одно, логика это единственно возможная и, к тому же, осуществлённая этика.
    Представленная далее экспозиция взглядов Витгенштейна будет развиваться на основе сформулированных выше принципов. Отталкиваясь от проблемного поля, послужившего базисом для разработки оригинальных взглядов, мы затем перейдем к рассмотрению их генезиса, который можно проследить в Заметках. Наконец, на основе представления об автономии логики будет представлена последовательная интерпретация Трактата. Целью не ставится исчерпывающее изложение всех технических деталей, касающихся логики. Задача скорее в том, чтобы показать, как заложенная в основание конструкции предпосылка приводит к изменению в понимании проблем и результатов логического анализа. Мы редко затрагиваем биографические детали, привлекая лишь те, которые в той или иной мере способствуют решению основной задачи[18]. Точно также мы опускаем большинство тем, касающихся культурного контекста, оказавшего значительное влияние на общие интенции творчества Витгенштейна. Культурный контекст характеризует филиацию идей и степень оригинальности, но внутренняя логика самой конструкции в значительной степени остаётся независимой, а именно она нас в большей степени и интересует[19].
 
     

1. ИСТОЧНИКИ: Г.ФРЕГЕ И Б.РАССЕЛ
     
    Содержание идей Л.Витгенштейна не исчерпывается философией логики. Скорее последняя представляет собой оригинальный путь решения мировоззренческих проблем, которые обычно рассматриваются как выходящие за рамки её компетенции. В этом его философия логики является совершенно оригинальной концепцией, но её нельзя отделить от того контекста, в рамках которого она создавалась. Автор ЛФТ достаточно небрежно относится к источникам и параллелям многих своих идей, имеющих отношение к онтологии, теории познания и этике, чего нельзя сказать об источниках идей, касающихся собственно логики. Отдавая им дань, в предисловии к ЛФТ он пишет: "Хочу только упомянуть выдающиеся работы Фреге и моего друга Бертрана Рассела, которые в значительной степени стимулировали мои мысли". 
    Влияние последних на Витгенштейна осуществляется в двух направлениях: позитивном и негативном. Позитивный момент относится к заимствованию им основных принципов формально-логического анализа, затрагивающих языковую структуру и связанный с этим анализом способ представления форм мысли, основанный на разработке совершенно нового языка логики. Негативный момент связан с принципиальным неприятием тех философских допущений, которые лежали в основании их концепций. Если первый момент явно выражен в ЛФТ и по части технических деталей расширен и дополнен собственными изысканиями Витгенштейна, то второй завуалирован сложной формой изложения, и для неподготовленного читателя эти места ранних работ вызывают наибольшее затруднение[20]. Формальная логика, как техническая дисциплина, была усвоена Витгенштейном именно в той форме, которую ей придали Фреге и Рассел, а не в той, которую предлагал производный от Аристотеля традиционный подход (даже модифицированный в виде алгебры Булем и Шрёдером). Однако новации Витгенштейна относятся не к изменениям в технических приёмах; даже если последние и можно найти в его работах, то они затрагивают лишь те моменты, которые позволили бы уточнить его особый взгляд на философию логики. 
    Различие между логикой как технической дисциплиной и философией логики можно выразить следующим образом. Если первая ориентирована на создание формальных исчислений, в той или иной мере отражающих порядок мыслительных процедур (примером техники может служить уже силлогистика Аристотеля), то вторую можно определить как совокупность ответов на вопросы о том, с чем имеет дело и что именно делает логик, когда описывает эти процедуры. Именно второй момент в большей степени интересует Витгенштейна, и поскольку его точка зрения содержит большой критический заряд относительно идей Фреге и Рассела, вне знакомства с их взглядами его ранние работы остаются в значительной степени совершенно непонятными. И хотя автор ЛФТ заявляет, что он "не хочет судить о том, в какой мере его усилия совпадают с усилиями других философов" [предисловие], любая интерпретация его взглядов совершенно необходимо должна отталкиваться от рассмотрения идей, послуживших ему источником. Представленная ниже экспозиция точек зрения Г.Фреге и Б.Рассела не претендует на полноту, а затрагивает лишь те концепции, знание которых необходимо для понимания общей направленности философии логики их ученика. Эти общие контуры в некоторой степени будут уточняться по мере изложения взглядов самого Витгенштейна.
    
1.1. Г.Фреге: Создание новой логики и программа логицизма
    
    Аналитическая философия возникла на волне интереса к формальной логике, которая, обогатившись новыми методами, с середины XIX века начинает бурно развиваться[21]. К этому необходимо  добавить, что влияние логики не ограничивалось лишь аналитической философией; во второй половине XIX века представители всех философских направлений от позитивистов до неогегельянцев писали "логические исследования", на этой же волне возникла и феноменология Гуссерля. Исключительное внимание к логике на рубеже веков трудно обосновать л