ом, она, обернувшись ко мне, сказала:
  - Вы могли бы многое рассказать мне и многое мне объяснить, если бы хотели.
  - Да, - сказал я, - такой старик, как я, годится для этого, но и только.
  Она не заметила горечи, которая против желания прозвучала в моем голосе, и
продолжала:
  - Я думаю не о себе одной. Мне было бы достаточно помечтать о прошлых
временах, и если я не могу их превозносить, то, во всяком случае, могу
восхищаться некоторыми людьми, которые тогда жили. Я иногда думаю, что
люди слишком небрежно относятся к истории, слишком равнодушно оставляют ее
в руках старых ученых, подобных Хаммонду. Кто знает? Сейчас мы счастливы,
но времена могут измениться. В нас может зародиться жажда перемен. Многое
покажется нам слишком чудесным, чтобы ему противиться, слишком
увлекательным, чтобы за него не ухватиться, если мы не будем знать, что
все это - только фазы того, что уже когда-то было и привело к разорению,
разочарованию и нищете.
  Когда мы медленно спускались к лодке, Эллен сказала:
  - Не ради себя одной я вас расспрашиваю, дорогой друг. У меня будут дети,
и, я надеюсь, много. И хотя я не вправе навязывать им какие-то особые
взгляды, я все же могу рассчитывать, что подобно внешнему сходству они,
возможно, унаследуют кое-что и из моего образа мыслей. Это существенная
часть меня самой, независимая от временных настроений, навеянных событиями
и обстановкой, меня окружающей. Что вы об этом думаете?
  В одном я был уверен: что ее красота, доброта и вдумчивость заставляли
меня мыслить согласно с нею, не считая тех минут, когда она открывала свою
душу, чтобы воспринимать мои мысли! Я сказал, и это было в ту минуту
правдой, что тоже считаю все это чрезвычайно важным. Я стоял, завороженный
ее чудесной грацией, когда она легко вошла в лодку и протянула мне руку.
Мы снова поплыли вверх по Темзе. Куда?


                                  Глава XXX


  КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ

  Мы продолжали путь. Несмотря на смятение чувств, вызванное Эллен, и
возрастающий страх перед тем, к чему это приведет, я все же с огромным
интересом следил за рекой и ее берегами, тем более что Эллен не уставала
любоваться меняющимися картинами и смотрела на цветущие берега с тем же
восторженным любопытством, которое когда-то испытывал я сам и, пожалуй, не
совсем утратил даже теперь, наблюдая этот странно изменившийся
общественный строй со всеми его чудесами. Эллен, по-видимому, была очень
довольна тем, что я испытываю удовольствие и что меня радует заботливое
отношение жителей к реке, например, внимательный уход за живописными
уголками или остроумное решение гидротехнических вопросов. Все необходимые
сооружения были выполнены естественно и красиво. Все это восхищало меня, а
Эллен радовалась моей радости, хотя и была ею немного смущена.
  - Вы, кажется, удивлены, - сказала она, когда мы только что проехали мимо
мельницы1, плотина которой преграждала всю реку, кроме узкой полосы,
оставленной для прохода судов. Эта мельница была в своем роде прекрасна,
как готический собор. - Вы, кажется, удивлены, что она так радует глаз?
  - Да, в известной мере, - сказал я, - а впрочем, почему ей не быть
красивой?
  - Ax, - сказала Эллен, посмотрев на меня одобрительно, но с затаенной
усмешкой, - вы так хорошо знаете историю прошлого. Неужели люди не всегда
заботливо относились к этой речке, которая вносит столько красоты в
картину здешнего края? Это не требовало бы большого труда. Но я забыла, -
продолжала она, встретившись со мной взглядом, - в те дни, о которых мы
оба думаем, радостью и красотой совершенно пренебрегали. А как обстояло
дело с рекой в те дни, когда вы... - Она хотела сказать: "когда вы жили",
но тут же поправилась: - В те дни, о которых у вас сохранилось
воспоминание?
  - Люди портили ее, - сказал я. - До первой половины девятнадцатого века,
когда она была проезжей дорогой для сельских жителей, река и ее берега
известным образом охранялись. И хотя я не думаю, чтобы кто-либо особенно
заботился о ее красоте, все же она была чиста и прекрасна. Но когда
получили развитие железные дороги, о которых вы без сомнения слышали,
сельским жителям запретили пользоваться естественными и искусственными
водными путями (последних было очень много). Поднявшись выше, мы увидим
один из них, очень нужный, который был совершенно закрыт для пользования в
интересах одной из железных дорог. Люди были вынуждены отправлять товары в
поездах этой дороги, которая взимала за провоз сколько хотела.
  Эллен весело рассмеялась.
  - Да, - сказала она, - это еще недостаточно ясно отмечено в наших книгах
по истории, но достойно изучения. Однако, право, люди тех дней были
удивительно ленивы. Мы теперь не любим спорить и драться, но если бы
кто-нибудь попробовал ставить нам такие нелепые запреты, мы продолжали бы
пользоваться этими водными путями, что бы нам ни говорили. Это было бы
очень просто. Кстати, я вспоминаю другие случаи подобной нелепости: когда
два года назад я побывала на Рейне, мне показали развалины старых замков,
владельцы которых, по рассказам, ставили себе такие же цели, как и
заправилы железных дорог. Но я прервала ваш рассказ о реке. Пожалуйста,
продолжайте!
  - История достаточно короткая и глупая, - сказал я. - Река, потеряв свою
практическую и коммерческую ценность, то есть перестав быть источником
дохода...
  - Я понимаю, что означает эта странная фраза, - вставила она, кивнув
головой. - Продолжайте!
  - ...была совершенно запущена и в конце концов сделалась чем-то ненужным и
лишним.
  - Да, - сказала Эллен, - я понимаю: подобно железным дорогам и
рыцарям-разбойникам.
  - Тогда, чтобы как-нибудь решить вопрос, ее поручили особому комитету в
Лондоне, который от времени до времени, чтобы показать, что он что-то
делает, производил там и сям разрушения, рубил деревья во вред берегам,
посылал землечерпалки туда, где это не было нужно, и выбрасывал ил на
поля, чем портил их, и так далее. Но обычно члены комитета пребывали, как
тогда говорили, в "олимпийском спокойствии", то есть получали жалованье и
бездельничали.
  - "Получали жалованье", - сказала Эллен. - Я знаю, что это значит: им
разрешалось за ничегонеделание брать себе лишнюю долю из заработка других
людей. И если бы дело этим ограничивалось, стоило бы предоставить им эту
возможность, раз не было другого способа заставить их сидеть смирно. Но
мне кажется, что, получая плату, они не могли совсем ничего не делать и,
стало быть, делали что-то вредное, так как, - сказала она, вскипев
внезапным гневом, - все у них было основано на лжи и притворстве. Я говорю
не только об этих охранителях рек, но и обо всех чиновниках и сановниках,
о которых я читала.
  - Да, - сказал я, - как вы счастливы, что вышли из-под гнета нужды!
  - Почему вы вздыхаете? - ласково и немного тревожно спросила она. - Вы
словно думаете, что наше благополучие не прочно.
  - Оно прочно для вас, - сказал я.
  - Но почему же и не для вас? - удивилась она. - Ведь это для всего мира, и
если ваша страна немного отстала, наверно, она не замедлит сравняться со
всеми! Или, - быстро добавила она, - вы думаете, что скоро должны будете
вернуться туда? Я сейчас выскажу вам свое предложение, о котором говорила,
и тем самым, может быть, положу конец
вашему беспокойству. Я хочу предложить, чтобы вы жили с нами там, куда мы
переедем. Мы с вами стали друзьями, и мне было бы жаль потерять вас! - Она
снова улыбнулась мне и продолжала: - Вы знаете, я начинаю думать, что вы
страдаете от мнимого горя, подобно неким чудакам в старинных романах, тех,
что иногда мне попадались под руку.
  Я и сам начинал подозревать нечто подобное, но отказывался в этом себе
признаться. Взяв себя в руки, я больше не вздыхал, а только рассказывал
моей очаровательной спутнице исторические эпизоды, связанные с рекой и ее
берегами, и время прошло очень приятно. Гребя поочередно (она была лучшим
гребцом, чем я, и казалась неутомимой), мы, несмотря на жаркий день, не
отставали от Дика и быстро подвигались вперед. Под конец мы прошли еще под
одним старинным мостом и плыли теперь меж лугов, окаймленных огромными
вязами, вперемежку с более молодыми, но очень красивыми каштанами. Луга
расстилались так широко, что казалось, деревья росли только по краям их
или у домов, за исключением ивовых рощ на самих берегах. Таким образом,
пространство, поросшее травой, почти не прерывалось. Дик волновался, часто
вскакивал в лодке и кричал нам, что мы проезжаем мимо такого-то и
такого-то поля. Нас тоже захватил его энтузиазм, и мы старались грести как
можно быстрее. Наконец, когда мы проезжали по плесу, где на стороне
бечевника шептались густые камыши, а более высокий противоположный берег
окаймляли старые вязы и плакучие ивы, почти касавшиеся воды, - мы увидели
ярко одетых людей, направлявшихся к берегу и как будто кого-то искавших. И
действительно, они искали Дика и его спутницу.
  Дик налег на весла, и мы последовали его примеру. Он радостно
приветствовал людей на берегу, и ему ответил целый хор голосов, низких и
звонких, так как встречающих было не менее десятка - взрослых и детей.
Высокая, красивая женщина с волнистыми черными волосами и глубоко
посаженными серыми глазами вышла вперед, помахала нам рукой и сказала:
  - Дик, мой друг, вы чуть не опоздали. Чем вы оправдаете такую рабскую
пунктуальность? Почему вам было не порадовать нас неожиданностью, приехав
вчера?
  Дик чуть заметно кивнул в сторону нашей лодки.
  - А мы не хотели ехать слишком быстро: на реке много такого, на что
любопытно посмотреть тем, кто здесь никогда не бывал.
  - Правда, правда, - сказала статная женщина, ибо она была именно такой, -
мы хотим, чтобы они хорошо узнали водный путь с востока. Мы надеемся, что
они теперь часто будут им пользоваться. Но выходите скорей на берег. Дик,
и вы, милые соседи: тут за поворотом есть просвет в камышах и удобное
место для причала. Мы можем перенести ваши вещи или послать за ними
кого-нибудь из мальчиков.
  - Нет, нет, - сказал Дик, - легче подъехать водой. И всего-то осталось два
шага, но мне хочется довезти моего друга до самого места. Мы проедем к
броду, а вы идите по берегу вровень с нами. Так мы сможем даже
разговаривать.
  Он опустил весла, и мы двинулись вперед, круто повернув к северу. Перед
нами был откос, поросший вязами, и казалось, посреди них должен быть дом,
хотя я напрасно искал глазами серые стены. Пока мы плыли дальше, люди с
берега беседовали с нами, присоединяя свои приятные голоса к голосу
кукушки, свисту дроздов и неумолчному крику коростелей в густых стеблях,
откуда доносились до нас волны аромата цветущего клевера и других трав.
Через несколько минут, миновав глубокий водоворот, мы встретили быстрое
течение, шедшее со стороны брода, посадили лодки на маленькую песчаную
отмель, затем вышли на берег и попали в объятия наших друзей. Путешествие
к верховью Темзы было окончено. Я отошел от веселой толпы и, поднявшись на
проезжую дорогу, которая тянулась вдоль реки, в нескольких шагах над
водой, осмотрелся. Река протекала между широкими лугами, сероватыми от
зрелых семенящихся трав. Сверкающая вода скрывалась за поворотом берега, а
над лугом виднелись остроконечные фронтоны здания, где должен был быть
шлюз, теперь, по-видимому, соединенный с мельницей. С юга и юго-востока,
откуда мы прибыли, долину реки окаймляла цепь лесистых холмов. У их
подножья и по склонам были разбросаны немногочисленные низкие дома.
  Немного повернувшись вправо, я за боярышником и высокими кустами диких роз
мог видеть широкую равнину, уходившую вдаль под мирным вечерним солнцем к
еле намеченным голубой линией на горизонте пологим холмам, вероятно
служившим пастбищами для овец. Передо мной листва вязов все еще скрывала
дома этой заселенной речной полосы, но вправо от дороги там и сям
виднелось несколько простых серых построек.
  Я стоял в мечтательном настроении и протирал глаза, будто я еще не совсем
проснулся и ожидал увидеть, что это ярко одетое общество прекрасных людей
вдруг превратится в тощих сутулых крестьян с пустым взглядом и несчастных
изможденных женщин, которые когда-то изо дня в день, из лета в лето, из
года в год попирали эту землю своей унылой, тяжелой поступью. Но
превращения пока не произошло, и мое сердце наполнилось радостью при мысли
о прелестных серых поселках от реки до равнины и от равнины до гор,
поселках, которые я так ясно мог себе представить и где теперь жил
счастливый, здоровый народ, который отбросил богатство и обрел
благоденствие.



                                  Глава XXXI


  СТАРЫЙ ДОМ СРЕДИ МОЛОДОГО НАРОДА

  Пока я так стоял, Эллен отделилась от наших счастливых друзей, которые
задержались у маленькой пристани, и подошла ко мне. Взяв меня за руку, она
тихо сказала:
  - Проводите меня прямо к дому. Нам незачем ждать остальных, мне бы этого
не хотелось.
  Я собирался ответить, что не знаю дороги и что нас должны отвести туда
местные жители. Но, почти помимо моей воли, ноги понесли меня по знакомой
дороге. Дорога привела нас на небольшое поле, ограниченное с одной стороны
заводью реки. Направо была группа маленьких домов и сараев, старых и
новых, а перед нами - каменный серый амбар и заросшая плющом стена, над
которой высилось несколько серых остроконечных фронтонов.
  Проселочная дорога кончалась у берега мелкой заводи. Мы пересекли дорогу,
и, опять почти помимо воли, моя рука нажала на щеколду калитки. Мы
очутились на каменной дорожке, которая вела к старому дому, куда судьба, в
образе Дика, так странно привела меня в этом новом мире. У моей спутницы
вырвалось восклицание радости и удивления. Я понял, ее, так как сад между
стеной и домом благоухал июньскими цветами и розы теснились одна над
другой в пышном изобилии хорошо возделанного цветника, при виде которого
рассеиваются мысли и остается только впечатление восхитительной красоты.
Дрозды громко пели, голуби ворковали на коньке крыши, грачи в высоких
вязах перекликались среди молодой листвы, и ласточки кружились над
кровлей. А сам дом был достойным стражем всей красоты этого летнего дня.
  - Да, друг, чтобы увидеть это, я и приехала сюда, - сказала Эллен, и ее
слова прозвучали как отголосок моих мыслей. - Этот старый дом с
островерхими крышами, построенный простыми сельскими людьми давно
прошедших дней, несмотря на всю городскую суету, остался прелестным и
теперь, среди красоты, созданной новейшим временем, и я не удивляюсь, что
наши друзья так берегут и ценят его. Он словно ждал наших счастливых дней
и сохранял в себе крупицы счастья, разбросанные в смутном и тревожном
прошлом.
  Она подвела меня совсем близко к дому, положила изящную смуглую руку на
замшелую стену, как бы обнимая ее, и воскликнула:
  - О, как я люблю землю, и времена года, и бури, и все, что связано с
Природой, и все, что она порождает, как этот сад!
  Я не мог ответить ей или произнести хоть слово. Ее возбуждение и радость
были так остры и сильны, ее красота так нежна, хотя и полна энергии, и она
так полно выражала свои чувства, что всякое слово было бы лишним. Я
боялся, что внезапно появятся люди и разобьют чары, которыми она меня
околдовала. Мы стояли некоторое время возле дома, и никто не приходил
сюда. Но вот я услышал в отдалении веселые голоса и понял, что наши друзья
пошли вдоль берега к большому лугу по ту сторону дома и сада.
  Мы немного отошли от дома и посмотрели на него: дверь и окна были открыты
для доступа душистого, пронизанного солнцем воздуха, из верхних окон
свешивались гирлянды цветов в честь празднества, словно и они разделяли
любовь к старому дому.
  - Войдем, - сказала Эллен, - я надеюсь, он не испорчен внутри. Войдем! Мы
скоро должны будем вернуться к остальным. Они, наверно, пошли к палаткам.
У них должны быть раскинуты палатки для косарей: дом не мог бы вместить и
десятой части всего народа.
  Она повела меня к двери, прошептав еле слышно:
  - Земля, ее расцвет, ее жизнь! Если бы я только могла высказать или
показать, как я ее люблю!
  Мы вошли в дом и, не встречая ни души, переходили из комнаты в комнату, от
обвитой розами веранды до причудливых мансард под большими стропилами
крыши. Здесь в прежние времена спали батраки и пастухи поместья, но теперь
эти мансарды, судя по маленьким кроватям, букетам увядших цветов, перьям
птиц, скорлупкам дроздовых яиц и тому подобным бесполезным предметам,
казались населенными детьми.
  Мебели везде было мало: только самые необходимые вещи простейшего вида.
Общая любовь к украшению, которую я повсюду замечал у этих людей, здесь,
казалось, сдерживалась сознанием, что этот дом и сад сами были украшением
местной жизни, памятником, сохранившимся от стародавних времен. Украшать
его значило бы отнять у него его естественную красоту.
  Мы сели наконец в комнате, находившейся над той стеной, которую ласкала
смуглая ручка Эллен. Комната все еще была увешана старыми коврами, не
имевшими первоначально большой художественной ценности, но теперь
выцветшими так, что приятные серые тона прекрасно гармонировали с покоем и
тишиной этого места. Очень неудачной была бы мысль заменить эти драпировки
более яркими и нарядными украшениями. Я задал Эллен два-три случайных
вопроса, но едва слушал ее ответы. Вскоре я замолчал совсем и сознавал
только, что нахожусь в этой старой комнате и что с крыши и голубятни
доносится воркование голубей.
  Не прошло и двух минут, как я вновь овладел своими мыслями, но мне
казалось, что это смутное состояние длилось долгое время. Я увидел Эллен,
еще более полную жизни и радости от контраста с серым поблекшим ковром,
рисунок которого выцвел и который не оскорблял глаз лишь потому, что
сделался таким слабым и тусклым. Она смотрела на меня ласково, но так,
словно видела малейшие движения моей души.
  - Вы опять начали свое бесконечное сравнение настоящего с прошлым,-
молвила она.
  - Это правда, - ответил я. - Я задумался о том, кем бы вы были в прошлое
время, вы - с вашими способностями и умом, сочетающимися с любовью к
удовольствиям и непризнанием всяких бессмысленных ограничений. И даже
теперь, когда все уже давно достигнуто, мое сердце страдает при мысли о
той бесплодной трате жизненных сил, которая длилась столько лет.
  - Столько столетий, - сказала она, - столько веков!
  - Правда, - сказал я, - великая правда!
  И я снова замолчал.
  Она встала.
  - Пойдем, я не хочу, чтобы вы так глубоко задумывались. Если мы должны
потерять вас, я хотела бы, чтобы вы увидели все, что возможно, прежде чем
вернуться.
  - Потерять меня? - повторил я за ней. - Вернуться? Разве я не еду с вами
на Север? Что вы хотите этим сказать?
  Она улыбнулась как-то грустно и отвечала:
  - Не теперь! Не будем говорить об этом теперь! Но только о чем вы сейчас
думали?
  Я пробормотал, запинаясь:
  - Я говорил себе: прошлое - настоящее?.. - Не следовало ли ей сказать о
контрасте настоящего и будущего, глухого отчаяния и надежды?
  - Я так и знала! - сказала Эллен. Потом, схватив меня за руку, она
взволнованно продолжала: - Пойдем, пока еще есть время, пойдем!
  Она вывела меня из комнаты, и мы спустились по лестнице. В небольшом
вестибюле была боковая дверь в сад.

  Спокойным голосом, как бы желая загладить свою внезапную нервность, Эллен
сказала:
  - Пойдем, мы должны присоединиться к другим, прежде чем они придут сюда
нас разыскивать. И позвольте мне сказать вам, мой друг: я вижу, что вы
очень склонны погружаться в бесплодные мечтательные раздумья. Это, без
сомнения, оттого, что вы еще не привыкли к нашей спокойной жизни среди
бодрой деятельности, к труду, который стал удовольствием, и к
удовольствию, которое мы черпаем в труде.
  Она немного помолчала и, когда мы снова вышли в прелестный сад, промолвила:
  - Мой друг, вы думали о том, кем бы я была, если бы жила в прошедшие
времена неурядиц и угнетения. Что ж, я достаточно знаю историю, чтобы
ответить на этот вопрос: я принадлежала бы к беднякам, так как мой отец,
когда работал, был простым земледельцем. Я не могла бы этого перенести, и,