дал бы повод к тем или
иным действиям. Оно было разочаровано. Большинство газет отказалось в это
утро от борьбы, и только одна очень ярая реакционная газета "Дейли
телеграф" попробовала стать в гордую позу и в красноречивых словах
поносила мятежников за их безумие и неблагодарность; ведь они
вырывают последнее изо рта их общей матери - английской нации в пользу
кучки жадных и подкупленных агитаторов и обманутых ими глупцов! С другой
стороны, социалистические газеты (из которых только три, представлявшие
несколько различные направления, издавались в Лондоне) появились
перегруженными до отказа самым разнообразным материалом. Их расхватывали
самые широкие слои населения, ожидая, как и правительство, найти в них
"манифест". Но там не было ни одного слова, касавшегося великих событий.
Казалось, редакторы откопали в своих ящиках статьи, которые были бы
уместны лет сорок тому назад как "просветительный материал". Большинство
их представляло собой великолепное и общепонятное изложение доктрины и
практики социализма, изложение, свободное от торопливости, злословия и
резких слов. С этих страниц как бы повеяло свежестью майского дня среди
забот и угроз переживаемого момента. Люди знающие понимали, что этот ход в
игре означал вызов и объявление непримиримой вражды к тогдашним
правителям. Хотя это было единственной целью выпуска "мятежниками" этих
статей, все же они сыграли свою роль и как статьи "просветительные". В то
же время "просвещение" иного рода оказывало сильное влияние на граждан и,
надо думать, немного проясняло им голову.
  Что касается правительства, то оно пребывало в полной панике от такого
"бойкота" (это слово было тогда общепринятым для подобного воздержания от
действий). Решения правительства были дики и противоречивы до последней
степени: то оно стояло за уступки, подготовляя в то же время новый
заговор, то буквально через час выпускало
приказ арестовать все рабочие комитеты. Немногим позже оно готово было
приказать расторопному молодому генералу устроить под первым попавшимся
предлогом новую бойню. Но, вспомнив, как подавлены были солдаты,
участвовавшие в "деле" на Трафальгарской площади, и как их нельзя было
заставить стрелять вторично, правительство не решилось на такую меру.
  Между тем арестованные, вторично приведенные в суд под сильным солдатским
конвоем, были опять оправданы.
  Забастовка продолжалась и в этот день. Рабочие комитеты были расширены и
оказывали помощь множеству людей. Они широко организовали снабжение
продовольственными продуктами, поставив на это дело надежных работников.
Многие зажиточные горожане были вынуждены искать продовольственной помощи
в Комитетах. Но тут произошла новая неожиданность: появилась шайка
вооруженных молодых людей из высших классов и принялась мародерствовать на
улицах, хватая съестные припасы и вещи - все, что попадалось под руку в
магазинах, которые они заставали открытыми. Шайка действовала на
Оксфорд-стрит, тогда одной из главных улиц с множеством разнообразных
магазинов. Правительство, которое в данный момент было настроено проявить
уступчивость, признало это событие удобным случаем, чтобы показать свою
беспристрастность в деле защиты порядка, и приказало задержать шайку
голодных молодых богачей, которые, однако, неожиданно оказали полиции
яростное сопротивление, благодаря чему все, за исключением троих, успели
скрыться.

  Правительство не добилось этим выступлением признания своей
беспристрастности, как оно ожидало, так как, за отсутствием вечерних
газет, слух о стычке хотя и передавали из уст в уста, но в искаженном
виде. Об этом эпизоде рассказывали как о смелом выступлении голодающего
населения Ист-Энда, и всякий считал естественным со стороны правительства,
что оно стремилось подавлять подобные вспышки.
  В тот же вечер арестованных комитетчиков посетили в камерах чрезвычайно
любезные и полные сочувствия личности, которые разъясняли им, каким
самоубийственным путем они идут и как опасны эти крайние пути для
народного дела. Один из заключенных рассказывает: "Было очень любопытно,
выйдя из тюрьмы, сравнить наши рассказы о том, как правительство пыталось
одурачить в тюрьме каждого поодиночке и как мы отвечали на заискивание
высокообразованных и утонченных особ, подосланных, чтобы выведать у нас,
что удастся. Один из наших только смеялся, другой рассказывал сплошные
небылицы, третий угрюмо отмалчивался, четвертый обругал вежливого шпиона и
посоветовал ему попридержать язык. Вот и все, чего они добились".
  Так прошел второй день забастовки. Было ясно, что третий день приведет к
кризису, потому что всеобщее смятение и плохо скрытая паника были
невыносимы. Правящие классы и обыватели из средних классов, далекие от
политики, которые являлись их опорой, остались как овцы без пастуха и
решительно не знали, что им делать.
  Одно все же казалось им необходимым: побудить "мятежников" к какому-нибудь
действию. Итак, на следующее утро, третье утро забастовки, когда члены
Комитета общественного спасения опять предстали перед судом, с ними
обошлись с необыкновенной почтительностью, как с полномочными особами,
посланниками, а не как с арестантами. Одним словом, судья получил
соответствующую инструкцию. Поэтому ему ничего не оставалось, как
произнести длинную и глупую речь, какую мог бы написать Диккенс в качестве
сатиры. Арестованные были отпущены и отправились в свой штаб, где сейчас
же началось заседание Комитета.
  Да и пора было. В этот третий день массы охватило сильное волнение.
Конечно, было очень много рабочих, не состоявших ни в каких организациях.
Это были люди, привыкшие поступать, как им приказывал хозяин, или, вернее,
принуждаемые к повиновению всем строем жизни с хозяевами во главе. Теперь
этот строй рушился, и гнет хозяев упал с плеч этих несчастных. Казалось
бы, ими теперь будут управлять лишь животные инстинкты и необузданные
страсти, что могло привести ко всеобщей катастрофе. Несомненно, так бы и
случилось, если бы широкие массы не были увлечены идеями социализма и не
общались с убежденными социалистами, состоявшими в рабочих организациях.
  Если бы нечто подобное разыгралось раньше, когда на работодателей смотрели
как на естественных правителей народа и даже самый бедный и невежественный
человек искал в них поддержки, подчиняясь в то же время грубой
эксплуатации, последовало бы полное разрушение общества. Но долгий ряд
лет, в течение которых рабочие научились презирать своих повелителей,
положил конец их моральной зависимости, и они начали верить (как
оказалось, это было кое-когда не безопасно) нелегальным руководителям,
выдвинутым ходом событий. Правда, большинство из них были лишь
номинальными вождями, но их имена оказали свое действие как сдерживающее
начало.
  Впечатление, произведенное известием об освобождении Комитета, дало
правительству передышку, так как было встречено с большой радостью не
только рабочими, но даже зажиточными классами. Они увидели в этом отсрочку
всеобщего крушения, которого многие опасались, сваливая всю вину на
слабость правительства. В этот момент они были, пожалуй, правы.
  - Что вы имеете в виду? - спросил я - Что могло сделать правительство? Мне
кажется, всякое правительство оказалось бы совершенно беспомощным при
таком кризисе.
  - Я не сомневаюсь, - ответил Хаммонд, - что с течением времени
обстоятельства так или иначе привели бы к тому же положению вещей. Но если
бы правительство могло располагать армией, как настоящей воинской силой, и
воспользовалось ею по стратегическому плану, как поступил бы какой-нибудь
генерал, принимая народ за открытого врага, в которого нужно стрелять, как
только он появится, оно, вероятно, одержало бы победу.
  - Но разве солдаты согласились бы действовать так против народа? - спросил
я.
  - Из всего, что я слышал, - ответил старик, - можно заключить, что они
пошли бы против народа, если бы встретились с отрядами вооруженных людей,
хоть плохо, но организованных. Можно также думать что до Трафальгарского
побоища они готовы были стрелять в безоружную толпу, хотя
социалисты и вели среди них усиленную агитацию. Они опасались, что у
безоружных на вид людей может оказаться взрывчатое вещество, так
называемый "динамит". Рабочие накануне событий якобы громко хвастались
этим средством борьбы. Впоследствии выяснилось, что динамит был
малопригоден для военных действий. Конечно, офицеры раздували этот страх
до крайности, так что рядовые, вероятно, считали, что вовлечены в
отчаянную борьбу с людьми, действительно вооруженными, чье оружие тем
страшнее, что оно невидимо. Во всяком случае, после памятной бойни было
сомнительно, будут ли регулярные войска стрелять в безоружную или даже
вооруженную толпу.
  - Регулярные войска? - спросил я. - Значит, помимо них, еще кто-то
выступал против народа?
  - Да, - ответил Хаммонд, - мы к этому сейчас подойдем.
  - Я слушаю, - сказал я, - мне лучше не прерывать вашего рассказа: время
уходит.
  - Правительство, - сказал Хаммонд, - вступило в переговоры с Комитетом,
так как считало, что момент чрезвычайно опасный. Оно послало
уполномоченного для переговоров с людьми, которые завладели умами народа,
тогда как законные правители имели власть лишь над жизнью людей. Мне нет
надобности входить в подробности условий перемирия между двумя высокими
договаривающимися сторонами: правительством Великобритании и "кучкой
рабочих" (как их презрительно называли враги).
  Среди рабочих было немало способных людей, хотя, как я уже говорил,
наиболее талантливые еще не стали признанными вождями. В результате все
предъявленные требования народа пришлось принять. Теперь видно, что
большинство из этих пунктов не стоило ни выдвигать, ни отвергать. Но в то
время они казались очень существенными: они были символом возмущения
против ненавистной системы, которая начинала разваливаться. Впрочем, одно
из требований было исключительно важным. Правительство долго старалось его
отклонить, но так как оно имело дело не с дураками, ему пришлось в конце
концов уступить. Это было требование признать и формально утвердить
Комитет общественного спасения и все органы, которые находились под его
покровительством. Оно означало, во-первых, амнистию "мятежникам", крупным
и малым, которые не должны были подвергаться преследованию, если они прямо
не призывали к гражданской войне, и, во-вторых, - продолжение
организованной революции. Лишь один пункт правительство отстояло:
устрашающее революционное название было отменено, и Комитет общественного
спасения со всеми его разветвлениями стал действовать под вполне приличным
названием Примирительного совета и его местных отделений. Под этим именем
Комитет возглавил народ в гражданской войне, которая вскоре разыгралась.
  - О, - воскликнул я, немного удивленный, - значит, гражданская война
продолжалась, несмотря на все, что произошло?!
  - Да, так было, - сказал он - В сущности, это легальное признание и
сделало возможной гражданскую войну в обычном смысле этого понятия.
Борьба перестала быть простой бойней, с одной стороны, и упорством и
забастовками - с другой.
  - Можете ли вы сказать мне, каким путем шла война? - спросил я.
  - Да, - ответил он, - свидетельств о ней сохранилось сколько угодно. Я
передам вам вкратце их сущность.
  Как я уже говорил, сторонники реакции не доверяли рядовым солдатам.
Офицеры же были готовы на все, так как в своем большинстве принадлежали к
категории самых тупых людей в стране. Какие бы меры ни предпринимало
правительство, значительная часть людей из высших и средних классов
жаждала поднять контрреволюцию, ибо коммунизм, который маячил теперь
впереди, казался им совершенно неприемлемым. Банды молодых людей, подобные
тем "мародерам", о которых я вам уже говорил, вооружившись и
организовавшись, начали при всяком удобном случае устраивать уличные
стычки, нападая на граждан. Правительство не помогало им, но и не усмиряло
их, надеясь, что это может принести ему какую-нибудь выгоду. Эти "друзья
порядка", как их называли, достигнув вначале кое-какого успеха, осмелели.
К ним присоединились многие офицеры из армии, с их помощью они завладели
различного рода военным снаряжением.
  Их тактика в значительной мере заключалась в том, что они устанавливали
охрану на больших заводах и даже оккупировали их. Например, одно время они
занимали весь город Манчестер, о котором я вам уже говорил. Теперь по всей
стране шла с переменным успехом своего рода партизанская война, и
правительство, которое на первых порах старалось не замечать этой
борьбы или усматривало в ней мелкую смуту, окончательно объявило себя на
стороне "друзей порядка" и присоединило к их отрядам все те регулярные
части, которые ему удалось собрать. Оно сделало отчаянное усилие, чтобы
одержать верх над "мятежниками", как снова их стали называть и как они
сами себя называли.
  Но было слишком поздно. Все идеи мира на основе компромисса отвергались
обеими сторонами. Люди ясно видели, что концом будет либо полное рабство
для всех, кроме привилегированных классов, либо строй жизни, основанный на
равенстве и коммунизме. Медлительность, безнадежность и, я бы сказал,
малодушие последнего столетия уступили место ожесточенному, неукротимому
героизму революционного периода. Я не утверждаю, что люди этого периода
предвидели ту жизнь, которую мы теперь ведем, но массами двигало общее
стремление к основам этой жизни, и многие ясно видели за отчаянной борьбою
тот мир и покой, которым она должна была завершиться. Те люди, что стояли
за свободу, не были, я думаю, несчастны, хотя их обуревали надежды и
опасения, а иногда терзали сомнения и противоречия, порожденные чувством
долга.
  - Но как революционеры вели войну? На чем они основывали свои надежды?
  Я задал этот вопрос, желая вернуть старика к непосредственному изложению
истории и вывести его из задумчивости, столь естественной для человека его
возраста.
  - Ну что ж, - ответил Хаммонд, - у них не было недостатка в
организаторах. В то время многие мыслящие люди отбрасывали все заботы о
житейских делах и, вдохновляясь борьбой, находили в себе необходимую
энергию На основании всего, что я читал и слышал, я очень сомневаюсь,
чтобы люди, обладающие административными талантами, выдвинулись из числа
рабочих без этой, столь ужасной, гражданской войны. Во всяком случае,
война шла, и скоро нашлись вожди, которые были намного выше наиболее
способных людей в лагере реакционеров. И, надо сказать, у рабочих не было
затруднений с материалом для пополнения их армии: в простых солдатах
пробуждался революционный инстинкт и побуждал лучшую часть их переходить
на сторону народа. Но главный фактор успеха революционеров заключался в
том, что там, где рабочий люд не был принуждаем к этому силой, он работал
не на реакционеров, а на "мятежников". Реакционеры не могли заставить
людей работать на них за пределами тех районов, где они еще были
всемогущи. Но даже там им постоянно приходилось бороться с беспорядками.
Везде их встречали обструкцией и злобными взглядами. Не только руководство
армии выбилось из сил от затруднений, с которыми ему приходилось
сталкиваться, но и гражданские лица, сочувствовавшие реакции, были
настолько издерганы и подавлены ненавистью к ним, мелкими неурядицами и
неполадками, что жизнь стала для них невыносимой. Некоторые из них умерли
от этих тягот, другие покончили самоубийством. Конечно, большинство этих
людей принимало активное участие в ожесточенной борьбе на стороне реакции
и находило в этом некоторое забвение.
  В конце концов многие тысячи реакционеров, не выдержав напряжения, сдались
и подчинились "мятежникам", а так как число последних все возрастало, всем
стало ясно, что безнадежное когда-то дело теперь торжествовало,
безнадежной же оказалась система рабства и классовых привилегий.



                                  Глава XVIII


  НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ

  - Итак, - сказал я, - вы вышли победителями из всех ваших невзгод. Был ли
доволен народ новым порядком, когда он утвердился?
  - Народ? - повторил за мной Хаммонд - Конечно, всякий был рад наступившему
миру. Особенно когда оказалось, что после всех передряг населению, даже
бывшим богачам, живется не так уж плохо. Что же касается тех, кто
бедствовал всю войну, длившуюся около двух лет, то их положение
улучшилось, несмотря на последствия борьбы. И когда водворился мир,
уровень жизни очень скоро поднялся до уровня, близкого к благосостоянию.
Большим затруднением было то, что прежние бедняки имели очень слабое
представление о настоящих удовольствиях жизни: они, так сказать, слишком
мало требовали, они не знали, как и чего требовать для себя от нового
строя. Может быть, это даже было хорошо, что необходимость восстановления
разрушенного войной заставила людей работать вначале почти так же упорно,
как и до революции. Все историки сходятся на том, что никогда не было
войны, уничтожившей столько ценностей, столько изделий промышленности и
орудий производства, как эта гражданская война.
  - Это меня удивляет, - сказал я.
  - Удивляет? Не понимаю почему, - промолвил Хаммонд.
  - Да потому, что партия порядка, наверное, смотрела на все ценности как на
свою собственность и берегла ее от рабов в надежде на свою победу. С
другой стороны, "мятежники" сражались как раз за обладание этими
богатствами. И я склонен думать, что, убедившись в близости своего
торжества, они стали особенно осторожны и старались ничего не разрушать,
ожидая, что скоро все перейдет в их руки.
  - Нет, события пошли так, как я уже вам рассказывал, - возразил старик. -
Когда партия порядка пришла в себя от первого замешательства и удивления,
или, лучше сказать, когда она наконец поняла, что, несмотря ни на что,
будет побеждена, она сражалась с большим озлоблением и мало что щадила в
борьбе с врагом, лишившим ее всех радостей жизни. Что же касается
"мятежников", то, как я упоминал, когда разразилась настоящая война, им
было не до того, чтобы спасать жалкие остатки ценных вещей. Они говорили:
пусть лучше страна потеряет все, кроме храбрых людей, лишь бы она не
попала в прежнее рабство!
  Старик помолчал, задумавшись, потом продолжал:
  - Когда конфликт по-настоящему разыгрался, тогда только стало ясно, как
мало стоил старый мир неравенства и рабства. Понятно ли вам, что это
значит? В эпоху, о которой вы, по-видимому, так много знаете, не было
надежды, не было ничего, кроме унылых усилий вьючного животного под
тяжестью ярма и ударами кнута. Но в последовавший период борьбы расцвела
надежда. "Мятежники" ощутили в себе великую силу, способную построить
новый мир на развалинах старого, и они это сделали! - сказал старик, и
глаза его сверкнули из-под нависших бровей. - А их противники немного
узнали действительную жизнь с ее горестями, о которых они (я подразумеваю
их класс) раньше не имели понятия. Короче говоря, обе боровшиеся стороны,
рабочий и предприниматель, общими усилиями...
  - ...общими усилиями, - поспешил договорить я, - разрушили капитализм!
  - Да, да, да! - подтвердил старик, - совершенно верно. Иначе и нельзя было
его разрушить. Исключая лишь тот случай, когда все общество постепенно
опускалось бы все ниже и ниже до состояния грубого варварства, но без его
надежд и радостей. Конечно, сильное и быстродействующее средство
оздоровления было наилучшим.
  - Без сомнения, - сказал я.
  - Да, - подтвердил старик, - мир испытал второе рождение. Как могло это
произойти без трагедии? Рассудите сами. Дух нового времени - нашего
времени - должен стать источником наслаждения в жизни. Страстная и гордая
любовь к самой плоти земли, подобная чувству любовника к прекрасному телу
любимой женщины, - вот, повторяю, что должно было стать теперь духом
времени. Все другие виды мироощущения были исчерпаны. Бесконечное
стремление к критике, безудержное любопытство, направлявшие дела и мысли
человека, как это было во времена древних греков, для которых познание
было не средством, а целью, - ушли безвозвратно. Ни малейшего желания
возвысить человека не бы