ие священных мест  друг у
друга  расценивалось  в  те времена как  своего  рода  дипломатический  жест
вежливости.  (Смотри:  возложение  венков  на  могилы  героев.)  И  все-таки
странно, что Менелай отправляется именно в Трою, отношения с которой --- все
та же Гесиона,  а  теперь  еще  и пиратство ---  весьма напряженные. Это тем
более странно, что Эллада и сама полным-полна священными могилами  и прочими
чрезвычайно  действенными  объектами  паломничества.  В  Трою  же   люди  не
паломничать  едут,  а  покупать-продавать.  Затея  настолько  странная,  что
пришлось в объяснение придумать холеру и предсказание! Да, именно придумать.
Ведь Менелай  тотчас по  приезде пригласил в Спарту Париса. Где ж это видано
--- в пораженный холерой город приглашать гостей, да еще царской крови!
     Менелай искал в Трое дружбы с Парисом. Буквально не покидал его дома. И
когда  Парис поделился с  ним своей  заботой  ---  на  игрищах  он  случайно
насмерть ранил одного из соперников, ---  Менелай  с жаром стал расписывать,
какие  знаменитые и чудодейственные святыни  имеются  в Спарте для отпущения
грехов, даже проведение всей церемонии тотчас взял на себя. Почему выбор пал
на  Париса?  И это  непонятно,  если не предположить  наличие  определенного
плана. У  Приама  сыновей-дочерей несметное множество, город буквально кишит
царевичами.  И  все  ---  умнее, воспитаннее,  образованнее Париса, Парис  в
подметки им не  годится. Ахейцев Парис ненавидит, он уже  и войной собирался
идти на них!  Детство и отрочество Парис провел изгоем, вырос среди пастухов
и сам был пастухом. Во дворец попал ненароком, по случаю какого-то народного
празднества, и тут ---  чудесное узнавание, все рыдают  и  прочее  и прочее.
Парис и теперь не умеет вести себя, как подобает царскому отпрыску, кстати и
некстати кичится своим "народным" происхождением, этакий бурш-забияка. Еще и
"подыгрывает"  под  народ.  Все это так.  Но  ведь известно:  именно  такому
неуемному  вояке, ежесекундно готовому  выхватить  меч,  призывать к  войне,
достаточно несколько добрых  слов и  стакана  вина, чтобы он так и растаял в
умилении: "Друг ты мой  закадычный,  вижу ---  ты молоток... Не-ет, ты не из
тех ахейцев! Да здравствует  ахейско-троянское панэллинское братство!" А еще
такие  нехитрые  простаки легче всего  попадают  в сети какой-нибудь  тонкой
"городской  штучки". Про это  писали  многие.  Елена  же была рафинированная
"городская  штучка",  как  говорится,  до мозга костей. И Парис в довершение
всего, несмотря на свои тридцать лет, был еще не женат; правда, есть у  него
какая-то деревенская нимфочка со времен его пастушества, да ведь ее-то он не
может представить ко двору...
     Итак,  Менелай весьма продуманно выбрал себе новоявленного друга. Самая
идея родилась,  уж конечно, не  в его голове, но  ему  хорошо растолковали и
вдолбили урок.
     Когда Парис прибыл в Спарту,  Менелай быстренько устроил ему ритуальное
очищение от скверны и на девять дней закатил  пир горой. Елена проявила себя
во всем блеске. Отправились  на охоту,  и Елена оказалась  самой  смелой  из
всех, однажды Парису  пришлось даже спасать  ее.  Фигурировала  в  программе
также женская борьба, и тут  уж Елена в  самом деле была неповинна, что этот
спорт  требует  весьма легкого  облачения и  хорошо умащенного тела. (Овидий
утверждает, будто боролись в чем  мать  родила. Навряд  ли. Какой-то минимум
одежды  на  участницах  состязания   все-таки  оставался.  Овидия  ввели   в
заблуждение  более поздние обычаи --- обычаи дорийской Спарты.)  Между делом
выяснилось,  что  молодые люди равно обожают  музыку.  А  также животных.  И
простые народные блюда. И зимой  обыкновенно  мерзнут, летом же  всей  душой
ненавидят  комаров.  Потому что каждый  комар норовит сесть только на  них и
след потом остается на долгие дни --- вот здесь, и здесь, и  еще вот  здесь.
Короче говоря,  стоило  им остаться  наедине,  как  начиналась нескончаемая,
чрезвычайной важности беседа. Ведь темы, слова в таких случаях --- все равно
что текст шлягера. Важны мелодия, ритм. Впрочем, и они весьма шаблонны.
     На  девятый  день  Парис  уже поворачивал  протянутый Еленой кубок так,
чтобы пить с той его стороны,  какой  касались  губы Елены.  Более того, как
следует выпив --- о случае сем сообщает Овидий, --- он стал  писать пролитым
на  стол  вином  откровенно  любовное  признание,  причем  крупными,  сплошь
прописными буквами.
     Увидев это, Менелай сказал: "Да простит меня дорогой мой гость, но рано
утром  мне  придется   ехать  на  Крит,  важные   государственные  похороны,
отказаться, увы, неудобно, такая уж  наша царская судьба... Поручаю  супруге
моей  и  городи  развлечение  любезного гостя, надеюсь,  Парис,  ты и впредь
будешь чувствовать себя хорошо".
     Елена же  из-за мужней спины  бросила такой чарующий взгляд, что  Парис
всю эту ночь провертелся на ложе без сна.
     И верно: на другой же день они сбежали.
     Все, о чем я сейчас  рассказывал,  ---  факты, подтверждаемые текстами.
Фактом  является также то, что  Менелай --- гений  не гений, но  и  записным
дураком его  не назовешь! Да и Елена давно  уже была не  девочкой. Это ее-то
"соблазнил" Парис?! Благодаря "чудесному вмешательству Афродиты"? "Безумная,
пылкая любовь"?.. Едва Парис  погиб ---  не успел остыть труп его, как Елена
вновь выскочила замуж. Когда  после падения Трои она вернулась к "отправному
пункту",  Менелай  оказался  уже  четвертым  ее мужем,  если  не шестым, как
утверждают многие.
     Не  правильнее  ли  нам  эту  "Афродиту"  ---  устроительницу  всемирно
известной  "любви"  Елены  и Париса ---  именовать,  основываясь на  фактах,
Нестором-Тиндареем-Агамемноном?
     В  Трое  Елена заявила, что  сбежала  от  мужа по своей воле,  никем не
принуждаемая.  После  чего  вполне законно  вышла  за  Париса  замуж.  Итак,
троянцы,  как  заранее рассчитали  Нестор  и  компания, не возвратили  Елену
Менелаю. У многих троянцев мелькнула  даже такая мысль: хоть теперь отплатим
за Гесиону!
     Итак, casus  belli * /* Повод к войне (лат.).  */ был налицо --- налицо
оскорбление, смыть  которое можно  только  войной; оно  нанесено  одному  из
участников клятвенно  утвержденного договора  о взаимопомощи, царю  эллинов,
иначе говоря, всем  эллинам. Остается  только созвать  предводителей союза и
объявить всеобщую мобилизацию.
     Да только правильно говорит пословица: нет веселья без похмелья.
     Странная  получилась  история:  многие  из главарей  военной  партии  в
последнюю минуту шарахнулись прочь от  войны. Неужто действительно полагали,
что можно лихорадочно вооружаться, строить внешнюю политику с "позиции силы"
и все это не приведет в конце концов к войне?!
     Нет ни малейших сомнений в  том, что  экономически Эллада уже много лет
была   готова  к   крупной  военной  экспедиции.  Раскопки,   относящиеся  к
десятилетиям  кануна Троянской  войны, открывают  нам  по сравнению с  более
ранней эпохой такие  вещи,  что все это  поразительно напоминает соотношение
материальной   культуры   гитлеровской  Германии   и  материальной  культуры
предшествовавших   эпох:  то   же  обеднение,  серость,  сведение  к  самому
необходимому всех статей потребления. Общественную энергию целиком поглощает
производство  оружия.  Ко  времени  операции  "Золотое  яблоко"  тысяча  сто
восемьдесят шесть  кораблей уже стояли  готовые к отплытию. Иначе  ни к чему
было Менелаю приглашать,  а Елене  --- соблазнять  Париса.  Гомер говорит  о
судах,  вмещавших  по  сто  двадцать человек. Но  будем  ориентироваться  на
"типический  корабль"  того времени, рассчитанный  на пятьдесят воинов. Даже
так получается круглым счетом  шестьдесят  тысяч  человек. И  эти шестьдесят
тысяч  тоже пребывали в полной боевой  готовности. Стоило очередному кораблю
сойти со стапелей, как тут же вербовались  наемники, начиналось  обучение; в
конце концов, не раскачивались же готовенькие боевые суда пустыми в заливах,
удерживаемые "кошками" (которые, разумеется, были тогда  еще не железными, а
каменными)! Очевидно, и  тайная микенская дипломатия  уже сделала свое дело.
Фригийцы,  фракийцы ожидали лишь  знака, чтобы переправиться  через  Босфор;
сарды, этруски, филистимляне и другие  племена, которым приелось  господство
хеттов, точили зубы  на сокровища богатых  городов  Азии  и Ливана. Учитывая
все,  я, думается,  еще весьма занижу общее число, если скажу, что тысяч сто
вооруженных  воинов ожидали  только приказа Агамемнона. В эпоху,  когда  все
человечество  исчислялось двадцатью миллионами,  это солидно превышает  даже
гитлеровские военные силы. А ведь было еще по крайней мере сто тысяч человек
на вспомогательных службах; они поддерживали порядок в тылу, главным образом
на   островах:  выколачивали  налоги,  заботились  о  провианте  для  армии,
ремонтировали   корабли,  заменяли  снаряжение,  ведали   службами  связи  и
здравоохранения.  Все,  все они должны были находиться  в  состоянии  полной
готовности, каждый знал свое дело.
     И тут, в самый решительный момент Одиссей притворяется  безумцем, Пелей
переодевает  в женское  платье и прячет  Ахилла, кипрский царь,  поклявшийся
выставить пятьдесят  кораблей, посылает всего-навсего одно судно,  а на  нем
---  сорок  девять  терракотовых  игрушечных  корабликов  с  игрушечными  же
воинами. Об этих  отступниках мы  знаем,  но  сколько им подобных могло быть
еще! Да взять хоть внезапную хворь Филоктета, болезни других героев --- тоже
весьма  подозрительно!  Что же  до  тех,  кто явился по первому зову, то они
рисковали   немногим;   страдающий   тяжелой   наследственностью,    позднее
помешавшийся сын авантюриста Теламона --- на  двенадцати кораблях, с отрядом
не больше батальона; опустившийся, изгнанный за убийство кровного родича сын
Геракла --- на  девяти кораблях, с  двумя сотнями  людей...  Такие  в  любой
авантюре могут только выиграть. А если и сложат головы --- невелика беда. Но
для большей части союзников --- особенно с  периферии, островов и Севера ---
дело оборачивалось иначе: им,  конечно,  нравилось  сидеть за одним столом с
большими господами, выкрикивать панэллинские кличи, военная конъюнктура явно
была  на  пользу их  захиревшему  хозяйству,  однако идти на  фронт  они  не
испытывали никакого желания. Да не так ли было и с Хорти?  Кружил  повитухой
вокруг "оси" Берлин --- Рим, усердствовал в Антикоминтерне,  а как  дошло до
войны, с радостью довольствовался бы ролью обозного. Или вспомним Франко!
     Казна    пелопоннесских    городов    опустела,    бушевала   инфляция,
внутриполитическое положение было  накалено  до предела; Агамемнон, Нестор и
их  присные теперь  возлагали надежды только  на войну,  военную дисциплину,
славу и --- last but not  least * /* Не в  последнюю очередь (англ.). */ ---
на  добычу.  Однако царьки,  вроде  Одиссея, предпочли  бы  еще  долгие годы
наслаждаться  дивно раздобревшими  ценами,  превращавшими в сокровище  самую
тощую козу Итаки. Не нужно забывать:  солидная доля ценностей из сокровищниц
Пилоса и Микен  перебралась на  поставлявшую продовольствие периферию! Итак,
Одиссей обрядился в одежду землепашца, в пару с быком запряг в плуг  осла  и
стал сосредоточенно посыпать борозду солью, делая вид, будто знать не знает,
видеть не  видит  ахейских господ, явившихся,  дабы вручить  ему "повестку".
"Поглядите только на моего супруга!" --- рыдала Пенелопа. Однако Паламед ---
уже и в тот раз он --- разоблачил Одиссея: выхватил из рук Пенелопы младенца
Телемаха и положил его перед плугом. Одиссей тотчас остановился.
     В XXIV  песне "Илиады"  Елена,  оплакивая  Гектора,  говорит,  что  уже
двадцать лет живет в Трое. Следовательно, Гомер  перенимает идущий от сказок
счет героических песен: десять лет --- предварительная подготовка и скитания
по  водам, десять лет ---  осада Трои, десять лет --- злоключения Одиссея на
обратном  пути. В действительности  обратный путь  --- после  окончательного
поражения на  Синайском полуострове  ---  затянулся,  вероятно, не на десять
лет,  а  намного больше. Для тех же народов, чью прежнюю родину в Малой Азии
захватили тем временем  фригийцы и фракийцы, принудив  их  искать себе новое
пристанище,  этот путь  мог занять  и целое столетие. Самый  поход --- здесь
можно  и  согласиться  ---  продолжался   приблизительно   десятилетие.   Но
подготовка тянуться десять лет не могла. За десять лет войско не то чтобы не
собралось --- оно совершенно разложилось бы, ---  не могли первые дожидаться
последних  целых  десять  лет!  Что  же  до  скитаний по  водам  и  проблемы
проводника,  то ведь эллины занимались мореплаванием уже многие столетия, от
острова до острова к Трое корабль провел бы каждый юнга.
     Следовательно, легенда  намекает  лишь  на то, что  действительно имело
место: отправление на  войну не обошлось без  проволочек и проблем. Поначалу
главным  вербовщиком  был  Нестор,  ему  хотелось  как  можно  скорее  вновь
свидеться с вложенными в предприятие деньгами, и не только по скупости, но и
потому,  что  в его городах  сложилась особенно тяжелая ситуация. Позднее  к
нему  присоединился  Одиссей:  "Если  уж  меня  втянули,  так  и  другие  не
отвертятся!"  Они  стали агитировать на  пару.  Сборы  в Арголидском  заливе
длились, вероятно,  полгода, самое большее  ---  десять месяцев. Столько еще
могли  выдержать,  не  взбунтовавшись,  те,  кто  томился в ожидании.  (Да и
бунтовали под конец. Не удовольствия же ради согласился Агамемнон принести в
жертву  свою дочь!)  Во всяком случае, эти полгода или  десять  месяцев были
полугодием   или   десятью   месяцами    лихорадочной   дипломатической    и
организационной работы.
     Но  к чему я пересказал  вкратце такое множество  общеизвестных фактов?
Просто  все  это  имеет   непосредственное  отношение  к  раскрытию  загадки
Прометея.  Которая  теперь,  по  ознакомлении с  историческим фоном  и общей
атмосферой, вероятно, и не столь уж сложна.
     Когда Прометея выселили из  дворца, ему,  как  я уже говорил, назначили
определенную  годовую ренту.  В результате  инфляции  реальная ценность этой
ренты постепенно  весьма уменьшилась.  А государственная казна обычно такого
рода ренты  не  увеличивает.  Особенно  если  о  том не просят,  точнее:  не
торопят, и  достаточно веско.  Не  думаю,  чтобы Прометей  ходатайствовал  о
пересмотре. Да он  и не слишком разбирался в денежных делах, наверное,  даже
не сам их улаживал, для этого --- и вообще для ведения  хозяйства  --- был у
него среди слуг главный прислужник, ключник, эконом, что-нибудь в этом роде.
     К власти пришел Фиест. С Прометеем  он знаком не был и познакомиться не
спешил --- за краткое время правления забот у него  хватало,  да и  дел было
невпроворот  с  теми,  кого  именуют  "представляющими  интерес",  "важными"
придворными  лицами.   А   что   Прометей  практически  не   мог   считаться
представляющей интерес и важной особой, было уже очевидно. К тому же  Фиест,
взяв курс на дефляцию,  не разбирал платежи по пунктам, а запретил  какие бы
то ни было выплаты  из казны  одним  махом. Позднее,  правда, как это обычно
бывает,  кое-какие запреты пришлось ему снять.  Дело Прометея, очевидно,  не
подходило под рубрику тех, пересмотр каковых был в интересах государства. То
есть Прометей не получал ничего в течение нескольких месяцев.
     Пришел Агамемнон, вновь открыл шлюзы военной конъюнктуры. Иначе говоря,
платежи  опять  потекли из  казны рекой.  Естественно,  однако, что в  таких
случаях   представляется  новый  список.   Вокруг  дворца   толкался  легион
претендентов на ренту, тех, кто имел заслуги при  Атрее, кто был противником
Фиеста, поскольку Фиест не платил. Мы не сомневаемся:  Прометея среди них не
было.  Не  было и  главного его  слуги,  или как он там именовался; каким бы
большим господином ни чувствовал себя этот слуга в доме и в саду Прометея, в
миру-то  он  оставался  всего-навсего рабом,  как же было ему показаться  во
дворце! Вспоминал  ли Агамемнон о Прометее?  Когда было время.  Но было ли у
него время? В те-то годы?! Конечно, иной раз Прометей действительно приходил
на  память молодому  царю ---  он не  мог не знать,  что  бог изготовляет  у
Кузнеца самые люксовые, как говорится, военные  доспехи. (Быть  может, и сам
кое-что у него  заказывал.) Но приходило ли,  могло ли вообще  прийти ему  в
голову,  что Прометей без  малого  нищий  и что, не приглашай  его  Кузнец к
обеду, он просто голодал бы?
     Совесть у Агамемнона была чиста; перед историей она и правда могла быть
чиста, по крайней  мере в  этом вопросе. Он знал: Прометей получил дом, сад,
слуг и ренту --- все, что положено самым почетным  ветеранам. Да, он отлично
помнил это  постановление.  Разве мог  бы  он вообразить, что главный  слуга
Прометея ---  увидев, как  по-детски  беспомощен его  хозяин в  материальных
делах, --- уже  продает, относит в залог обстановку  усадьбы, чтобы  оделить
домочадцев хотя бы тарелкой  каши. (Остатки домочадцев --- ибо тех, без кого
можно было обойтись, он давно уже объявил "беглыми", сдал в рабочие отряды.)
Вскоре в доме оставались одни лишь голые стены. Итак, Прометей --- хотя вряд
ли отдавал себе в этом отчет --- бедствовал.
     И старился. Да,  старился. Если бы  он не  старился, это  бросилось  бы
людям  в глаза,  показалось бы чудом. И следовательно, мы бы знали об  этом.
Миф  непременно  поведал  бы, пусть наделив  его другим именем,  о  старике,
который совсем не старился, хотя и был очень стар.
     Итак, Прометей  старился. Начал сутулиться,  медленней  стала  походка,
затрудненней  дыхание. Лицо высохло.  Белки глаз и кожа  на  лице пожелтели,
приобрели зеленоватый оттенок.
     Был, однако, во дворце человек --- мне удалось  все-таки  в  ходе  моих
изысканий до какой-то степени изучить микенцев, ---  был  некто, чей острый,
недобрый  глаз разглядел положение и  состояние  Прометея.  Как догадывается
Читатель, я имею в виду Терсита.
     Да, в ту  пору Терситу довелось несколько  раз  видеться с Прометеем. В
ходе общих сборов  на войну  и ему следовало позаботиться  о своих доспехах;
воспользоваться  доспехами  серийного  производства  при  горбатой  спине  и
разновеликих ногах он, разумеется, не  мог. Оставалось делать их на заказ, а
так как деньги у  него водились,  он  мог позволить  себе любую роскошь.  И,
значит, Кузнец мог  передать его заказ Прометею.  Таким образом, они  должны
были встретиться, когда Прометей снимал мерку, затем еще хотя бы однажды ---
для примерки и, наконец, когда  доспехи были  готовы. Как  ни придирчив  был
Терсит, но работа Прометея, без сомнения, ему понравилась. Он не нашел в ней
решительно никаких изъянов. Когда Терсит обрядился в обновку, никто,  и даже
он  сам, не сказал  бы, что он  горбат. Его благодарность не знала пределов.
Быть может, на радостях он даже подвез в тот день Прометея  домой. Возможно,
зашел  и в дом  на  стаканчик вина (если  у  Прометея, правда,  еще водилось
вино),  возможно, они простились в воротах, и Терсит сказал ему тут примерно
следующее:
     --- Я ведь  присматривался, сударь мой,  как жил ты среди нас. Мог бы и
посоветовать тебе  кое-что,  но  знал:  это дело пустое. Ты добрый бог, я же
могу предложить тебе только злой совет.  Но ты, может быть, и сам уже понял:
доброта  людей обижает.  Она --- как зеркало  чистой воды: люди видят в  ней
себя. А они этого не любят. Вот ты постоянно у всех  спрашивал одно и то же:
для чего нужен огонь? Они же не понимали твоего вопроса, не понимали и того,
что ты недоволен их ответами. А я вот прекрасно  знаю, чем ты недоволен.  Но
поверь мне,  ты ошибаешься! Поверь,  они правы, когда  говорят тебе:  "Чтобы
готовить на нем жаркое и приносить жертвы богам". Это  самый искренний и при
этом самый основательный ответ.  Огонь с  точки зрения  внутренней  политики
нужен  затем, чтобы мы  готовили на нем  себе  пищу, с точки  зрения внешней
политики --- чтобы приноси