ех --- от Олимпа
до Крита, от Элиды до Лемноса.
     Если б не самая малость, Елена оказалась бы виновницей не панэллинского
союза и Троянской войны,  а гражданской войны самих  греков. "Малостью" этой
был Одиссей.
     Сей  "козий  царь" сомнительного,  мягко  выражаясь,  происхождения  из
смутной  периферии   эллинского  мира  выступает   здесь   на  первый  план,
оказывается в  самом центре  событий.  Он  тоже  явился  как  жених. Правда,
никаких даров с собой не привез. Да и что бы мог он привезти из своей Итаки,
не  сделавшись посмешищем всех  богатых и знатных  по  крови  господ Эллады!
(Чтобы быть скрупулезно точным, добавлю: вообще-то он мог привезти то да се,
но не посмел. Ведь часть добычи, награбленной  дедом, в  том числе  и весьма
ценные  вещи, он уже получил по  наследству. Да только  вот беда --- знатные
эллины, чего доброго, и опознать бы  могли кое-какие из  этих вещиц.  Нельзя
ему  было  в  Элладе  похваляться  своим добром!) А  еще, приехав  с пустыми
руками, он желал дать понять: не такой  он глупец,  чтобы надеяться на успех
среди  подобных соперников; его приезд --- просто знак уважения, не  больше,
ну и желание немного "повращаться в хорошем обществе".
     Античные авторы  дают нам  точный портрет Одиссея: он  человек храбрый,
умный, но бесконечно подлый. Однако  со  временем эта последняя черта как бы
ушла в  забвение. По  крайней мере у нас, мне кажется, держат в памяти  лишь
смелые  его затеи  и  умные  военные  хитрости.  А между  тем  мы  могли  бы
припомнить, как он  ежечасно и повсеместно, почти патологически лжет.  Могли
бы  припомнить,  как  он  труслив, как  буквально  ползает в ногах у Гекубы,
вымаливая  себе жизнь,  сулит ей  всяческие блага,  только бы его отпустили;
после  же  бесстыдно забывает  все  свои обещания. А ведь, кажется,  как  не
припомнить самый древний в  истории, насколько нам  известно, сфабрикованный
процесс:  Одиссей зарывает в шатре  Паламеда  мешок  с золотом,  подделывает
"письмо Приама",  по  которому выходит, будто золото  прислано  Паламеду  за
выдачу  греческого лагеря;  между прочим, убивает  пленного  фригийца, чтобы
всунуть письмо  ему  в руку,  а сам видит "чудесный  сон",  чтобы сокрушение
"предательства" оказалось его заслугой. Ничто не ново под луной.
     Из-за чего же проделывает все это Одиссей? Просто ему не удалось добыть
у фракийцев провиант для войска (деньги он, как можно догадаться, присвоил),
тогда   как  Паламед  быстренько   обернулся  и  доставил  галеру,   доверху
нагруженную зерном. То есть "задел честь" Одиссея.
     (Коль  скоро  зашла  о том речь, замечу в скобках:  у Гомера фракийцы и
фригийцы  сражаются  на стороне Трои. Возможно,  в  троянском войске  и были
отдельные отряды фракийцев и фригийцев, переселившихся ранее, однако то, что
основная  масса  этих  двух народов ворвалась  в  Малую Азию  (через Босфор)
одновременно  с греками  и вместе  с ними  опрокинула Хеттское  царство, ---
непреложный исторический факт. Более того,  и в Синайской битве  они были на
стороне греков.)
     Итак, вернемся к Одиссею: заметив  растерянность  Тиндарея перед вполне
вероятными  дипломатическими осложнениями,  он тотчас понял, что здесь можно
поживиться. И спросил: "Согласен ли ты добыть для меня руку Пенелопы, если я
развею  твою беду?" Тиндарей обещал.  Да  и не верил  он, что Одиссей сумеет
найти выход. Пенелопа была небогата, ее семья --- как раз из-за Тиндарея ---
потеряла  былую  власть;  однако  это  был  древний  аристократический  род,
известный на Пелопоннесе, а Пенелопа  даже  и теперь слишком завидная партия
для Одиссея.
     Хитрец  предложил следующее: прежде чем Елена сделает выбор, пусть  все
женихи поклянутся, что  помогут с оружием в руках будущему ее  супругу, если
кто-либо  (из зависти к его счастию) нападет на него. Женихи --- никто  ведь
не знал еще, кому это  пойдет на  пользу, --- согласились.  Клятва при самом
торжественном обрамлении ---  женихи  стояли на  жертвенной, разрезанной  на
куски лошади --- была принесена. После чего Елена  повесила ритуальный венок
на  шею зятя  своего  Агамемнона, который участвовал в соискании невесты  от
имени Менелая.
     То есть, говоря по-нынешнему:  не только раздоров не  последовало из-за
Елены,  но, напротив, уже существовавший  под эгидой Микен политический союз
благодаря  прозвучавшей здесь  клятве  о  взаимопомощи  превратился  в  союз
военный.
     И очень скоро, еще в том же году, Атриды этим воспользовались.
     Вернувшийся  в Микены Фиест организовал, как известно, убийство Атрея и
занял трон.
     Восстановить эту историю весьма затруднительно,  не  буду  и  пытаться.
Наши сведения  о  ней противоречивы; к  тому же  --- как уже говорилось  ---
потомки приписали братьям все  ужасы семейных распрей, и те, о каких помнили
с древних времен, и еще те, что придумали от себя.
     Очевидно, во время коронации Атрей --- как это было принято --- объявил
всеобщее  помилование   и  дал  знать  Фиесту,  что  амнистия,  само  собой,
распространяется и на  него. Традиция  полагает, что  Фиест  получил приют в
Сикионе;  впрочем,  неважно, где  именно,  --- при сложившейся  политической
ситуации его присутствие было крайне стеснительно для любых местных властей,
и  они  не   могли  не  радоваться,  что  амнистия  избавляет  их  от  долга
гостеприимства.  Итак, Фиест вернулся в Микены. Был ли он  брошен в темницу,
покушались ли на  его  жизнь?  Возможно,  а  впрочем,  не  верится. С  одной
стороны, Атрею  сейчас,  как никогда, важно  было внушить  доверие  к своему
слову. С другой стороны, Фиест, опасный везде, в Микенах казался безвредным.
По  всем  соображениям  политики  Фиест  должен  был жить  во  дворце,  жить
по-княжески,  однако как бы под домашним арестом. Впрочем, охрана была, надо
думать,  не  слишком  строгой,  со  временем  же  и  вовсе  ослабела.  Атрей
чувствовал себя  в полной безопасности, потому-то и удалось Фиесту совершить
дворцовый переворот.
     То,  что Эгист (в действительности  сын Фиеста, хотя считал  себя сыном
Атрея) принял будто бы  участие  в убийстве,  и  вся мелодраматическая сцена
"узнавания" --- неправда. Не мог бы Эгист после этого оставаться в  Арголиде
и тем более не стал бы наместником Агамемнона на время Троянской войны, будь
он убийцей  Атрея! (Некоторые мифографы, правда,  считают, будто Эгист после
падения  Фиеста в  самом  деле  бежал  и  вернулся  в  Микены  хитростью,  в
отсутствие Агамемнона, чтобы соблазнить Клитемнестру. Однако это вымышленный
мотив, который служит лишь  обоснованию мелодрамы, а еще более  --- обелению
Клитемнестры.  В  течение  всей   войны  Агамемнон  поддерживал  с  Микенами
постоянную связь нарочными или, в особо важных случаях, с помощью "светового
телеграфа".  Без  его ведома  и согласия Эгист не мог  бы стать  регентом на
микенском троне.)
     При таком  дворе, под сенью такого деспота,  как Атрей, всегда  имеются
элементы,   почитающие  себя  преследуемыми,  обойденными,   всегда  имеются
недовольные, те, кто рассчитывал на большее. Фиест  быстро сориентировался в
этих кругах и организовал заговор. Даже не организовал, просто --- появился.
Появился кто-то, к кому также относилось дельфийское предсказание (ведь и он
---  кровь Пелопа)  и кого заговорщики могли назвать царем, противопоставить
Атрею.
     (Нужно  ведь знать сущность  предсказаний вообще. Предсказание не может
быть  конкретно,  хотя  бы  во избежание  рекламаций.  Так,  когда  дорийцы,
потерпев  поражение  на  Истме,  стали  попрекать  додонский  оракул,  ответ
получили  весьма крутой  --- сами  они недотепы, "третий  плод"  означает не
третий  год,   а  третье  поколение.  Атрей,   который  по  всем   признакам
основательно  задобрил Дельфы  ---  все  ж  подозрительно, как  предсказания
неизменно ему благоприятствуют! ---  мог бы, кажется,  испросить для  себя и
персонального  пророчества. Да только ведь  никто  не  поверил  бы,  что это
подлинное  предсказание  --- слишком оно  конкретно!  Сговорились на  "крови
Пелопа" --- и теперь это обернулось на пользу Фиесту.)
     Фиест продержался у  власти  недолго, пожалуй, лишь несколько  месяцев.
Агамемнон  сбежал  в  Спарту.  Его тесть Тиндарей тотчас  призвал  к  оружию
участников  "клятвы  на  лошадином  трупе", членов  союза  о взаимопомощи, и
двинулся на Микены с войском.
     А Фиеста одолевали между тем заботы внутриполитического характера.
     Слава  богу,  мы  --- просвещенные  люди  двадцатого столетия --- очень
хорошо знаем, как обманна военная конъюнктура. Оружие может быть товаром, но
не относится к  числу  потребных человеку благ. Если  общество какую-то долю
труда  обращает  на  военное производство, это в лучшем  случае  равносильно
тому, как если бы занятые в этой отрасли рабочие вообще не работали. В то же
время  они  ---  поскольку  получают  заработную  плату, а хозяева  их  даже
наживаются на сомнительном  своем товаре --- отбирают без всякой компенсации
необходимые для поддержания жизни блага, причем отбирают  как раз у тех, кто
трудится на  пользу общества.  Что же  получается из этого?  Что  происходит
непреложно  и  закономерно  с  тем  обществом, которое какую-то часть  своей
рабочей  силы  обращает  на бесполезную деятельность?  Оно  беднеет.  А  что
получается в том случае, если эту бесполезную деятельность еще и оплачивают?
Инфляция. Чем богаче общество и, следовательно, чем выше у него потребности,
чем  больше  стоит  его  валюта  в  реальных   ценностях,  тем  тяжелее  ---
соответственно  затраченному  на  производство  военной  продукции труду ---
инфляция. Такова закономерность. Бедные микенцы --- как ни говори, а жили-то
они три тысячи двести лет тому назад --- этого еще не знали. Итак, в Микенах
была инфляция, чудовищная, по правде сказать, инфляция.
     До некоторых пор военную  продукцию --- свое достояние --- они обращали
на  "производство"  благ:  занимались пиратством.  В  годы, предшествовавшие
смерти Геракла, и еще несколько  лет после нее --- даже небезуспешно. Однако
вскоре случилось то, что и ранее случалось, по крайней мере дважды в течение
того столетия: пунийцы, "вонючие  сидонцы", построили военные  галеры, чтобы
доставлять  товары  свои  под конвоем; они выбирали теперь  более  спокойные
открытые  водные  пути,  в  опасных  местах  сочетали  морскую  перевозку  с
сухопутными караванами. В довершение всего на быстроходных сторожевых шлюпах
захватывали  одиночные  пиратские  корабли,  буксировали их  в  свои  порты,
офицерский состав вешали, команду продавали в рабство --- словом, собирали с
эллинских  пиратских  судов  жатву большую  (особенно после  бури), чем сами
пираты рассчитывали получить с груженных товаром  финикийских  галер.  Троя,
главная  союзница  сидонцев,  также  оберегала  безопасность своего порта  и
ярмарки  на  берегу  Скамандра с  помощью сильного флота. Восточные  острова
ахейского союза она держала почти под блокадой. Бронзовые носы стремительных
троянских  галер  пропороли  борта  множества  греческих  судов.   Это  тоже
усиливало  инфляцию. Особенно  подскочила  цена  на  вожделенные  "восточные
шмотки".
     (Ибо ахейцы поистине "обмирали" при виде товаров  с Востока, из Азии, и
это  прекраснейшим   образом   сочеталось   с  великоахейской  гордостью   и
панэллинским самосознанием. Невероятное противоречие, даже  не могу вот так,
сразу, подобрать ему аналогию.)
     Ко  всему  этому --- и тут уж  мы располагаем соответствующими текстами
--- в конце Атреева царствования случилось подряд несколько неурожайных лет.
Нетрудно  сообразить,  что  цены  на  продовольственные  товары  подскочили.
Причитания  жены  Кузнеца  теперь  и  в самом деле до какой-то степени  были
законны: даже среднее сословие с приличным достатком только что не голодало.
Цены на  рабов  резко падали --- единственный пример дешевизны при инфляции:
свободные граждане и детей своих и самих себя с радостью продавали в рабство
тысячами, лишь бы нашелся кто-то, согласный кормить их!
     Однако Фиест с первых  же  шагов  совершил  величайшую с  точки  зрения
экономики  глупость: он начал экономить. Инфляции противопоставил  дефляцию.
Отказался от  военных  заказов, остановил работы на судостроительных верфях.
Отпустил на все четыре стороны рабочих, то есть хотел отпустить, но все они,
разумеется, остались в Микенах. И уже приступил к  увольнению многочисленной
морской пехоты. Окраины кипели.
     Но кипел --- пока тихо, подозрительно тихо --- также  дворец.  Ибо  кто
обретался  во  дворце?  Военачальники,  военные  поставщики. Да еще  фанатик
Калхант. (Превосходная задача для психолога --- разобрать, какого рода обида
противу профессионально  жреческой или мужской его  чести  постигла  в  Трое
этого человека. Не могу поверить, чтобы он, как сам твердил о том постоянно,
попросту  выполнял волю богов. У  жрецов  столь высокого  ранга такой слепой
фанатизм не в обычае.)
     И   тут  к  микенским  стенам  подступили  первые  отряды  соединенного
эллинского воинства во главе с Тиндареем и Агамемноном.
     Не было осады, сражения, даже небольшой стычки. Если бы что-то было, мы
знали бы. В самом деле: осада Микен --- крупнейшего эллинского города, самой
сильной  крепости!  Да  мы  знали  бы  об  этой  осаде  все,  до  мельчайших
подробностей, --- чего не было, и про то знали бы!
     Фиест раз и навсегда отказался от притязаний на микенский трон в пользу
Агамемнона и его наследников. Он покинул Микены, удалился в вечное изгнание.
     Больше мы о нем не услышим. Очевидно, он вскоре умер. Ведь ему было уже
порядком за семьдесят.
     В Микенах, в  двадцати подвластных  им городах,  во  всей, по существу,
зависимой уже от  Микен Элладе началось  правление самого могущественного  и
богатого человека Европы бронзового века --- лошадника Агамемнона.
     Первыми  же акциями под  ликующие народные вопли он восстановил военную
конъюнктуру и инфляцию.
     Калханта назначил главным жрецом  при дворе, Нестора пилосского, теперь
уже  официально,  выдвинул первым придворным советником. Тиндарей --- в роли
заступника и тестя --- был могущественнейшим из могущественных.
     Мы,  просвещенные  люди  двадцатого века, уже хорошо знаем,  что нельзя
безнаказанно  развивать  военную  промышленность, и  не  только по  причинам
экономического порядка. Оружие --- пусть оно, смазанное, покоится на складах
--- хочет выстрелить; бомбы --- пусть упрятанные на  склады, поставленные на
предохранитель  ---  хотят  взорваться; солдаты  на  учениях  ---  стреляя в
воображаемого врага  ---  ищут визиром врага подлинного. Зрелые мужи, да еще
скопом,  да при  оружии, могут быть  надолго  оставлены в бездействии лишь в
ущерб  добрым нравам. Фиест жалованья им  не  платил,  они  пристрастились к
самовольным  реквизициям  и всему, что им сопутствует. После удаления Фиеста
нескольких  за бесчинства те повесили,  обезглавили, четвертовали, разнесли,
привязав  к хвостам лошадей, однако воины лишь с трудом возвращались в русло
хоть сколько-нибудь  терпимого разбоя. Ничего не поделаешь, воина надо вести
на войну!  Но самое  главное  ---  те,  кто построил  и снарядил  тысячу сто
восемьдесят шесть кораблей (Гомер, если я  не ошибся в подсчете, перечисляет
именно тысячу сто восемьдесят  шесть кораблей, и цифра эта реальна), те, кто
снабдил судовые команды жалованьем, доспехами, оружием, желали,  наконец, за
свои денежки что-то увидеть.
     Иными словами: как  трезво и обстоятельно ни рассуждай, все ратовало за
войну.
     Однако "клятва  на лошадином  трупе" была действительна лишь на  случай
нападения.
     Троя же нападать не желала.
     И все-таки должна была напасть!
     Так родился план  операции  "Золотое яблоко". Львиная доля в разработке
замысла  принадлежит  Нестору. Это  явствует, помимо прочего,  из  того, что
операция,  в  сущности,  повторяет  трюк,  с помощью  которого уже  пытались
заманить в ловушку Тесея.
     Название  операции  --- "Золотое  яблоко" ---  выбрано  мною,  конечно,
произвольно. Ведь, как известно, мифология  начинает историю Троянской войны
с приписываемого Эриде золотого яблока, которое она бросила среди гостей  на
свадебном  пиру Фетиды и  Пелея,  предназначив  "прекраснейшей". Из-за  чего
Гера,  Афина  и Афродита  вцепились  друг дружке в волосы, а  затем поручили
рассудить их  Парису, сыну  Приама. Иными словами, Троянская война будто  бы
разразилась из-за оскорбленного тщеславия богинь.
     Как ни импонирует сие моему поэтическому сердцу, материалистические мои
убеждения подсказывают, что все  это лишь пустая выдумка, легенда. И легенда
не столь уж безобидная --- она не что  иное, как попытка обманно  переложить
ответственность на вышестоящих.
     С  материалистической, следовательно, единственно научной точки  зрения
история эта неприемлема  хотя  бы уже  потому, что  мы ведь прекрасно  знаем
упомянутых богинь. Гера не  станет вступать в препирательства, защищая  свою
красоту. Геру интересует только  власть. Но  Гера как  женщина... Собственно
говоря, Гера по всем признакам фригидна. Как вообще властолюбивые женщины.
     Пойдем  далее, оставаясь все  на той же материалистической почве: Афина
---  богиня наук  и  искусств в самом  широком смысле. Главнейший  на Олимпе
руководитель  культуры.  Я  имею  счастье  близко  знать  многих  выдающихся
деятелей культуры, как мужчин, так  и  женщин. Могу поклясться, что никто из
них  не  оскорбился   бы,  вздумай  кто-нибудь   оспаривать,   что  они  ---
прекраснейшие  мужчины (женщины)  в Венгрии. (Поспешу добавить: хотя все они
хороши  собой и  прелестно выглядят.) Так и  Афина. Вот  если бы Парис  стал
утверждать, будто среди богов не Афина обладает самым тонким вкусом, --- тут
она,  пожалуй,  и  оскорбилась  бы.  Но  красота?  Да  и  вообще  Афина  ---
девственница, мужчины,  как известно, ее не интересуют. (Может  быть, только
Прометей. Да и то --- может быть! И как же давно это было, святое небо!)
     Что же касается  Афродиты, то никто и никогда, ни на земле, ни  на небе
не отрицал,  что она всех красивее.  Это само  собой разумелось, ибо она ---
богиня красоты. Уже по должности своей она --- прекраснейшая.
     Замешать  богов  в  Троянскую  войну,  больше того, показать,  как  они
спускаются к людям и, кто с одной стороны, кто с другой, принимают участие в
их потасовках,  ---  замысел великолепный, презабавный, однако  Гомер  ни на
секунду  не  относится к этому серьезно: либо он не  верил в  олимпийцев,  и
тогда  очевидно, что все это ---  поэтическая игра, и  только; либо он в них
верил и в таком случае должен был  знать ---  при желании любой из  богов  в
мгновение ока стер бы с лица земли хоть  Трою,  хоть тысячу  сто восемьдесят
шесть эллинских кораблей!
     В память  об этой  легенде я и даю название "операция "Золотое яблоко""
тому  плану,  который  родился  ---  очевидно, по  подсказке Нестора ---  во
дворце. Делать же выводы относительно существа этого плана буду, основываясь
лишь на строго исторических фактах. Итак, приступим!
     Троя должна была напасть. Она должна была жестоко оскорбить Элладу.
     Тиндарей  --- "по состоянию здоровья"  ---  отрекся от  царского трона,
передал  бразды  правления Менелаю. Это понятно:  Троя  должна была  нанести
оскорбление не кому-нибудь,  а  истинно эллинскому  царю!  (Тут нам  следует
принять во внимание вот что: Тиндарей, который всю жизнь только и делал, что
крепил свое могущество, не мог отказаться от  трона без определенной причины
и  цели; Менелай  же никогда ни в чем  не  проявил  особых, истинно  царских
способностей,   которые   объяснили   бы   столь  спешную   передачу  трона.
Следовательно, эта смена власти была частью какого-то плана  --- того самого
плана.)
     Менелай  совершил  паломничество  в  Трою  к некой  священной могиле. В
Спарте, мол, началась холера, и ему предсказано, что кончится она лишь в том
случае, если он совершит это паломничество. Посещен