инимает   его  лишь  однозначно.  Мы  упускаем  из  виду,  что   в
освобождении  человека рабство  было  очередной  ступенькой.  Не только  для
свободных. Для человечества.
     Попавший  в плен воин  умолял,  просил, как о милости, --- хотел  стать
рабом. Лишь бы не убили. Ни в виде жертвоприношения, ни так просто. Бродяга,
что приплелся, умирая  от холода  и голода, к чьему-то очагу, умолял принять
его в дом рабом, из последних сил доказывал свою ловкость и силу.
     Но речь идет о гораздо большем,  всеобщем. Человек, самый беспомощный и
беззащитный среди  всех населявших  Землю  существ,  с его  особенно длинным
периодом  развития, специфически  высокой потребностью  в калориях, вымер бы
уже  давно, ---  и  не  только в том  случае,  если  бы не  владел  огнем  и
ремеслами.  Он  вымер бы без организованного общества, без разделения труда,
без постоянного роста производительности.
     Мы уже не раз  говорили  здесь  о нехватке рабочей силы как об одном из
самых тяжелых конфликтов эпохи Великого перемирия: войны нет, нет и рабов, а
их нужно много, очень  много, чтобы включить в производственный процесс, ---
и нужда в этом самая острая.
     Да, так было.  И не только в развитых рабовладельческих государствах, о
чем  мы  говорили  раньше,  но  и   в  тоже  по-своему   развитых  эллинских
городах-государствах. Это --- одна сторона медали.
     Однако  те  же  неполные  двадцать  миллионов  тогдашнего  человечества
страдали и  от перенаселения, от избытка людей.  Причем именно там,  где они
еще только-только  пытались  существовать  совместно, жили  охотой  и рыбной
ловлей, почти не  знали  земледелия. И  еще там, где единственным источником
существования было  кочевое  скотоводство.  Наступал  засушливый  год,  скот
слабел,  чах,  на  следующий  год --- опять  засуха, начинался падеж  скота,
эпидемия, и целый народ вымирал голодной смертью. Древняя биологическая цепь
на Пелопоннесе уже  очень изменилась: охота давала возможность существовать,
если  была  удачна;  свободный  охотник, живший  только охотой, не  жил  ---
прозябал.   Изменились  и  отношения  собственности:   свободному   пастырю,
бездомному  обитателю лесов, питающемуся маком, становилось  все труднее: на
тучных пастбищах  паслись  господские  стада, их старательно  охраняли рабы,
слуги,  работники,  содержа в  соответствии  с  принципами научного  по  тем
временам  животноводства. Погибали  от перенаселенности  и племена, издревле
обосновавшиеся  на Пелопоннесе и по всей Элладе. Из зимы в зиму  каждый рот,
что  просил есть,  был  проклятьем и,  наоборот,  благодатью --- каждый, что
умолкал навеки.  (Не случайно в Аркадии  еще сохранилась мода  на ритуальное
людоедство. И не только в исследуемую нами эпоху --- даже полторы тысячи лет
спустя! Религия стала как  бы памятником  на  тысячелетия  пережившему  себя
древнему обществу каменного века, бездонной его нищете.)
     Если  же  кому-то  непонятно  это  противоречие,  пусть представит себе
нынешний  мир, с его  хроническим избытком населения и хронической нехваткой
рабочей силы одновременно; причем справиться  с одним при помощи другого как
будто и невозможно.
     У  Геракла  была  концепция, как  разрешить  это  противоречие, то есть
свести вместе,  столкнуть друг с другом  перенаселенность и нехватку рабочей
силы. А именно, как ни странно звучит это для нашего уха сегодня: освободить
порабощенных  голодом, обреченных на  вымирание свободных аборигенов, сделав
их рабами. (Mutatis mutandis * /* Внеся необходимые изменения (лат.). */ ---
это  столь же  революционная  программа,  как  если  бы  мы  поставили целью
превратить все штатные единицы предприятия в его реальную рабочую силу.)
     Да  только не  находилось  на это  желающих.  Господам  были ни  к чему
по-животному  примитивные,   ленивые,  дикие,   ненадежные,  ни  к  чему  не
приспособленные рабы. В самом деле, только кормить их? Не слишком набивались
и аборигены. Прозябали, скованные привычкой, верили  в слепое везение. Они и
объясняться-то не могли толком даже с им подобными,  с рабами. И  не потому,
что  не  умели  будто бы говорить  по-гречески,  ---  разумеется, умели.  Но
потому,  что  весь  круг  их понятий  был до  смешного  мал  по сравнению  с
городскими  нуждами.  И лишь тогда подкрадывались  они поближе к  городскому
очагу --- иссохшие до костей  или  опухшие от голода, вонючие от язв, нищие,
--- когда жизнь в них уже едва теплилась.
     А теперь сопоставим: каких откормленных, сильных и смекалистых  молодых
рабов можно раздобыть на войне! Вот только нет  войны... Да и тот, кто попал
в рабство за долги, тоже раб хоть куда: толковый, умелый землероб, скотовод,
ремесленник,  --- иначе  кто дал  бы ему кредит!  ---  но,  видно,  в чем-то
просчитался, зарвался слишком или  просто  не повезло,  вообще же  настоящий
умелец. Но много ли рабов наберешь из должников --- это все капли в море.
     Словом, картина была примерно такой. Но легко нам сегодня заявлять, что
Геракл был  прав,  что  он нашел  простое, на поверхности  лежащее  решение.
Геракл знал, что  он прав, но и он не говорил, будто это простое, лежащее на
поверхности решение.
     Замечу еще: в свое  время и капиталист  освободил нищего батрака, когда
посвятил его в пролетарии. Сегодня, оглядываясь назад, мы  видим, что судьба
рабочего была кошмарной на протяжении двух минувших с тех пор столетий, да и
предшествовавшего  им  тоже, однако  она  не была  для рабочего  невыносима,
поскольку безземельный крестьянин не имел  даже этого. Так же и судьба раба:
оглядываясь назад из нашего сегодня, мы видим, что  она была нечеловеческой,
адской  пыткой  и  все-таки оказывалась  предпочтительней судьбы  свободного
нищего: раб хотя бы получал пищу. Ему даже не приходилось о ней  заботиться.
Только знай  выполняй то, что прикажут.  Изнурительный труд,  плетка --- все
это было, но был и ужин.
     Впрочем, и капиталист не  всякого бездомного, не всякого  нищего брал к
себе  рабочим. И крестьянин-бедняк  тоже  не  спешил  стать пролетарием,  он
мечтал хоть о нескольких пядях земли и, покуда надеялся, покуда  было можно,
оставался на  месте.  Пойду  и  дальше:  крестьянин, имевший  надел, тоже не
спешил  к  нашему  порогу,  когда мы  с помощью социалистической  кооперации
хотели освободить его от извечного крестьянского "от зари до зари",
     И  наконец:  маниакальное упоение властью и садизм отдельного  человека
невыносимы  всегда,  при  любой  общественной  формации. Из-за подлости  или
тупости властей определенное обстоятельство  может  стать в  какой-то момент
невыносимым.  Отсюда   бунты.  Но  рабская  доля  сама  по  себе  становится
невыносимой  лишь  тогда, когда  изжил себя  и  стал  невыносимым  для  всех
рабовладельческий уклад в целом. Так и судьба пролетария в капиталистическом
мире ---  вот  эта нынешняя, неизмеримо улучшившаяся  по сравнению  с его же
судьбой в  прошлом веке!  --- станет  выносимой тогда, когда человечество не
сможет  более   переносить  капиталистический  порядок  вообще,  самую   его
сущность.
     Короче говоря: Геракл с радостью увидел перемены, с радостью решил, что
благодаря сложившейся конъюнктуре "лед тронулся". И, успокоенный, отправился
в свой последний поход.
     Заметим  здесь,  кстати: Прометей,  который,  можно сказать, с  первого
слова  понял и оценил  дипломатическую борьбу  Геракла за  мир, никак не мог
уяснить себе его социальной программы.
     Да  и  вообще  он  уже  чувствовал,  что  пора  обдумать все  заново  и
основательно проверить составившиеся у него суждения. Благодарность и любовь
Прометея  к герою не уменьшились нимало, однако у него  возникло подозрение,
что  Геракл,  хотя из самых лучших побуждений, иной раз бывает пристрастен и
неточно его информирует.
     Человеку, который провел  в заключении такой долгий срок,  будь он хоть
богом, сориентироваться нелегко,  но и сориентировавшись, нелегко найти свое
место среди свободных людей.
     Поначалу  казалось, что  все  пройдет  гладко. Прометей смотрел глазами
Геракла,   судил   суждениями   Геракла.   В   доверчивости   своей   считал
неограниченным   источником   познания   то,   что   позднее  заподозрил   в
ограниченности.  Его  же  роль  была лишь в том,  что  он  освободился. Роль
немалая: освободиться из плена через миллион лет! (Не случайно память наша и
сохранила его в этой роли.)
     И вот теперь, при  микенском дворе, он начал чувствовать себя так,  как
тот человек  в  наши дни, которого решительно все  и  со всех сторон усердно
стараются   "сориентировать",  пока   он  окончательно  не  потеряет  всякую
ориентировку. А между тем его доброхотные информаторы с превеликим волнением
ждут, чтобы он  занял позицию, нашел свое место, хотят  знать, какую роль он
для себя  изберет, присматриваются, улавливают  намеки, даже если он намеков
не делает, нетерпеливо ожидают высказываний, в то время как он действительно
и вполне искренне растерян. С другой стороны, нет такого  смертного, включая
и Атрея, который решился бы определить богу место в обществе. Да, сказать по
правде, микенцы не  очень-то и  представляли  себе, как бы это могло быть. В
самом деле, ну зачем богу Микены!
     Зато чем бог мог бы пригодиться Микенам, суждения были, причем у каждой
из дворцовых партий свои.
     Соответственно этому и вели себя собеседники Прометея.
     Прометей с удивлением обнаружил, что все они --- весьма любезные, умные
и доброжелательные люди. И каждый по-своему прав.
     Но больше всего удивил  его  Атрей. Тот Атрей, о котором он  до сих пор
слышал только дурное.
     Один из первых же разговоров с глазу на глаз Атрей начал словами о том,
как  он  любит  и уважает Геракла. Не  угодно ли! Геракл считает Атрея своим
врагом, Атрей же его любит и уважает!
     Затем Атрей подробно развил мысль о том, что никто не желает  мира так,
как  он. Мира, процветания Эллады, улучшения условий  жизни  бедноты, общего
благосостояния. Разделенная на  города-государства Эллада слаба.  Вокруг нее
--- враждебное кольцо: дорийцы  все надвигаются, Троя готовится к нападению,
"вонючие сидонцы" не  впускают  в  порты греческие суда. Нужно объединиться,
мир и расцвет достижимы только с позиций силы.
     Не правда ли, как ясно?
     Что же получается? Узколобые себялюбцы  --- эллинские царьки --- словно
горсть блох; Теламон мерзавец, тут  Геракл совершенно прав. Но ведь вот, нет
худа без  добра: троянская  угроза,  общая  опасность  всех  свела в  единый
лагерь, только что фыркали друг на друга, а теперь, мало что слово дали, ---
главное,  вклад  внесли  реальный:  вино,  пшеницу,  оливковое  масло,  лес,
металлы,  животных.  Мало,  конечно,  очень  мало,  разве  лишь  для  начала
достаточно. Но надо знать их: ставка-то уже в игре!
     Как же умен этот Атрей! Какие добрые у него намерения!
     И в этом действительно все согласны. Обе партии двора.
     Когда  я  без всяких околичностей  говорю  о двух  партиях  двора,  то,
полагаю, любезный Читатель на основании  совместно проделанного пути поверит
мне,  что  и это не плод моей фантазии.  Я  имею в  виду даже не пресловутую
междоусобицу  Атрея и  Фиеста.  Ибо где  сейчас Фиест,  кто  нынче  помнит о
Фиесте! Атрей ---  безусловный и единственный  хозяин  положения, который  и
распоряжается  в   Микенах   именем  Эврисфея.  Однако   же  тот,  кто  хоть
сколько-нибудь сведущ  в политике, хорошо  знает: по крайней мере два мнения
существуют  даже  там,  где  имеется  лишь  одна  партия.  И  даже там,  где
зарегистрированы восемь  или десять партий, в  сущности, тоже не более  двух
партий.  Не следует  думать,  будто  бы  одна из микенских дворцовых  партий
представляет   интересы  правящего   сословия   и   ратует   за   сохранение
существующего  положения, в  то  время как  другая  стоит  за  угнетенных  и
прогресс. Нет, нет, мы же находимся в глубинах глубин истории, а для Европы,
по  сути дела, это  еще  доисторические времена. Прогресс  ---  как уже было
показано  ---  пока  что  состоит  в создании  системы  угнетения,  то  есть
государства. Геракл тоже представляет не угнетенных; а если и угнетенных, то
только потому, что видит в том лишь общечеловеческий интерес. Как, например,
король   Матяш   *    /*   Матяш    Корвин   (1443--1490)   ---   венгерский
король-просветитель,  популярный  в народе,  герой многочисленных  легенд  и
сказаний. */  представляет  интересы землероба. (Землероба, который сохранит
память и о  Геракле, и о Матяше и сотворит потом из нее легенду!) Однако две
придворные  микенские партии  были  иными,  обе они представляли пресловутое
"общество праздных".  В их грызне интересам угнетенных вообще не было места,
не  было даже такой щелочки,  какая приоткрывается, скажем, в  ходе наиболее
ожесточенных  предвыборных  схваток  двух   американских   партий  или  двух
английских партий.  Я же  говорю: это  еще  доисторические  времена.  Однако
содержание  их   споров  мы  можем  восстановить  на   основании  письменных
документов  и находок. Перед  нами --- истмийская "линия Мажино" и  немногим
позже --- Троянская война, о  которой свидетельствует Гомер, а  также "война
народов моря", о которой рассказывает египетский государственный  архив. Две
политические  концепции. Обе  появились  как  следствие  упоминавшегося  уже
"пата".  И  на обеих сказалась своеобразная европейская ситуация. Европа, то
есть  тогда  известная Европа, была плачевно бедна  сырьевыми  ресурсами  по
сравнению  с Азией. И  испытывала весьма  сильный нажим  кочевых  варварских
народов, подталкиваемых  издалека не совсем еще понятным узлом противоречий.
Для   крохотной  пелопоннесской  культуры   и  цивилизации  непосредственную
опасность представляли собою в те времена дорийцы.
     Особенно, если мы примем во внимание, сколь неустойчива,  сколь неровна
была эта культура и цивилизация. В  сущности, имеются в виду лишь  несколько
обнесенных  стенами городов,  непосредственные их окрестности и  до какой-то
степени главные дороги страны.
     Понятно, что, учитывая  это,  часть  правящих  микенских  кругов заняла
оборонительную позицию:  "Прежде  всего  обеспечим  безопасность  того,  что
имеем, той земли, что у  нас  под ногами. Отгородимся  от дорийцев  надежной
системой укреплений. Не на  Истме, а гораздо севернее. Добрым словом и силою
окончательно обратим в нашу веру, обучим нашему языку  и образу мыслей всех,
кто населяет полуостров и острова". Эта политика была в интересах владельцев
каменоломен, имевших возможность перебрасывать грузы посуху.
     Другая  позиция была такова:  "Мы тоже, безусловно, хотим мира.  Однако
удержать Пелопоннес невозможно, если  он не станет составной частью  большой
империи. Мы должны укрепиться и  на том  берегу. Положение  "пата", длящееся
уже сто лет,  привело великие державы  к  тяжелому кризису. Их  экономика не
развивается,  их  армия, за  исключением  одной  лишь  Ассирии,  состоит  из
чужеземных  наемников,  значит,  ненадежна.  Вонючие  сидонцы  не  пойдут на
мировую,  пока  мы не станем господствовать в море, пока побережье не станет
нашим. И именно на этом можно выковать единство Пелопоннеса и всей Эллады. В
Азии у нас будет возможность вознаградить недовольных землей, имуществом ---
пусть только  станут воинами. Нет, пет, кто  говорит о войне, ведь стоит нам
показать свою силу,  и насквозь  прогнившие,  изъеденные  коррупцией колоссы
рассыплются в  прах.  На  концах наших копий,  на  остриях  наших  мечей  мы
принесем  в  Азию прочный справедливый мир и  процветание". Сторонники  этой
политики не  считали излишним  поддержание  уже  выстроенных укреплений,  но
вместо возведения новых  бастионов торопили  строительство  судов.  Что было
весьма на руку лесовладельцам. Чтобы приступить  к осуществлению этой  идеи,
ахейцам  требовалась  по  крайней мере тысяча  кораблей, приспособленных для
перевозки  воинов  и  груза,  ---  вместительных, ходких  парусников.  Гомер
склонен к преувеличениям, но что касается оснащения тыла Троянской войны, то
здесь  его данные  выглядят достаточно  точными.  Совершенно  очевидно,  что
египетские документы не  называли бы известную войну "войною народов  моря",
если бы их противники не располагали большим числом кораблей.
     Все  это  --- только гораздо пространнее, гораздо всестороннее  освещая
--- развивали перед Прометеем представители  обеих партий. С одной  стороны,
например,  в  ярких красках  рисовали  ему исполненную постоянной  тревоги и
неуверенности  жизнь  минийских,  эолийских  и  ионийских  братьев,  ужасные
страдания, какие претерпевают они от дорийцев. С другой стороны, припоминали
возмутительные поступки "вонючих  сидонцев" и подлой  изменницы Трои. Атрея,
конечно же, восхваляли обе партии, с его действиями "в  общих  чертах"  были
согласны  все.  И  ---  повторяю  ---  все, с  кем  Прометей  ни встречался,
абсолютно  все  держались любезно  и  дружелюбно, беседовали  рассудительно.
Словом,  всячески  обхаживали Прометея,  чтобы заручиться  его  божественной
поддержкой.
     Разумеется, Прометей с искренней готовностью всех их выслушивал, однако
своего мнения не высказывал. Он  был бог,  к тому  же мудрый,  ясно мыслящий
бог.  Даже  среди богов  он  выделялся прозорливостью  в вопросах  политики:
вспомним, как он вел  себя  во время знаменитого  бунта  гигантов. Можно  не
сомневаться, зная  его неслыханную порядочность,  что неволя  лишь прибавила
ему  рассудительности,  осторожности,  придала  особую  глубину  его  мысли.
Известно,  что длительное пребывание в неволе  иной раз губительно, что  оно
способно разложить не слишком  стойкую материю. Однако  разрешите  мне вновь
прибегнуть  к  филологическому  анализу  фактов!  Если  бы  ужасающая   кара
превратила Прометея  в  некое пресмыкающееся, уповающее только прощения и на
все  согласное,  мы  непременно  об этом знали  бы.  Ибо  тогда-то олимпийцы
приняли бы его в сонм  свой, как-то  использовали в своих интересах, тогда и
сам  Зевс  не  преминул  бы  очень  крепко его  "компрометировать" в  глазах
человеческих   ---  к  собственной  выгоде!  Скажем,  на  Олимпе  и   в  его
окрестностях  немало богов почиталось  покровителями огня, их было, пожалуй,
даже  много,  но,  как  ни  странно,  все-таки  недостаточно.  Была  Гестия,
покровительница   огня   домашнего  очага,   были   Киклопы,  боги  праогня,
вулканического  огня, был  Гефест, бог кузнечного  огня. Но  опустошительный
огонь пожаров не имел своего бога. По логике Зевса, Прометей отлично подошел
бы для этой  роли. Сломленный,  запуганный, униженный Прометей. Больше не на
кого  было  бы возложить  эту  роль, да никто  и не согласился бы. Так  что,
смирись  Прометей,  Зевсу  это оказалось бы  на руку. Одним  словом, уже тот
факт, что  Прометей после освобождения  никакой  роли не  получил  (а мы это
знали бы!),  вернее всего доказывает его высокую честь,  мудрость и  то, что
неволя лишь укрепила и закалила его.
     А если так, то в спорах двух микенских партий Прометей навряд ли принял
чью-либо  сторону. Он  только спрашивал. У  него возникали все новые и новые
вопросы, вопросы,  вовсе  не  относящиеся  к  делу, вопросы,  повергающие  в
смущение --- чтобы не сказать: иной раз вовсе глупые. Дело в том, что теперь
он  все  больше  полагался на  свои  собственные  глаза, поэтому заботы двух
придворных партий никак не мог принять за главный вопрос микенской политики;
чем больше всматривался, тем менее.
     Ибо что он видел собственными глазами?
     Что он видел, когда, под первым попавшимся  предлогом --- и  все  чаще,
---  спешил к кузнецу, чтобы поразмяться у горна над  какой-нибудь поделкой?
Что он видел,  когда выходил прогуляться за  стены  крепости, когда  покидал
аристократический  ее мир и,  минуя  узкие, шумные, но  все  же  еще  вполне
благополучные улицы ремесленников,  торговцев, спускался по склону в  другие
--- шести-, десятикратно превосходящие  крепость  размером,  ---