охого  в нем меньше. Значит, нужно
веровать в Зевса и  подтверждать  это делом. И тогда уже в этом смысле  Зевс
--- абсолютное  добро. А верить нужно и нужно действовать. Так думал Геракл,
но   вслух   ничего   не  сказал.  Не   счел   пристойным,   чтобы  он   ---
несколько-больше-чем полубог  ---  поучал настоящего  бога,  бога  до  мозга
костей.
     Пелей думал:  добро  ---  это  намерение;  зло  ---  то,  что  из  него
получается. Почему это так? Он понял Прометея до конца.  Ибо не понимал того
же, чего не понимал Прометей.
     Асклепий  думал: не  произошли ли за минувший миллион лет  определенные
изменения в мыслительных способностях Прометея и насколько они патологичны?
     Тесей же  думал так: и к  чему ломать из-за этого голову? Даже Прометею
---  ведь теперь-то он свободен! Судьба  титана ужасна и,  действительно, не
совсем понятна.  Что  ж, видно, бывает и  так. Вообще же  все в мире просто,
ясно и чисто. Ну, а  дурное --- так ведь его скоро не будет,  и жизнь пойдет
совсем иначе!
     Можно,  однако, не  сомневаться  в том, что  Тесей почитал, а  главное,
любил Прометея, который, как известно, был не только кладезь премудрости, но
и мастер на все руки (потому и мог подарить Человеку ремесла). Что же до  их
разногласий  ---  такое  случается: кто-то не  приемлет, например, философию
Эйнштейна или социологию Фрейда,  но при  этом учится многому и у  того  и у
другого. Так и  Тесей.  Два месяца, как мы видели, добирались они вместе  до
Трои, да еще около  месяца  занял путь в  Афины и остановка там. Конечно же,
любознательный Тесей  все время, какое оставалось у него от встреч с суженой
его,  Ипполитой   (согласимся  здесь   с   Клидемом,  его  мнение   наиболее
достоверно),  проводил  с Прометеем  в  умной беседе. Несомненно, и Прометей
полюбил молодого героя.
     В одном  отношении Тесей  резко выделялся  из  всей компании.  Он  тоже
принадлежал к  партии мира, по  иначе, чем остальные.  Когда  заговаривали о
"пуническом  пути",  на  его  слух это  звучало  музыкой  весьма отдаленного
будущего. И даже не музыкой,  а чем-то вроде галлюцинации. Для Тесея  Микены
все еще означали прогресс.  В Микенах,  объятых,  как мы  знаем, смертельным
окаменением,  застывших настолько,  что  их  сокровища  оказались на  многие
столетия замурованы в глубине истории, словно подземный ручей, --- в этих-то
Микенах Тесей еще видел цель.
     Это вполне  объясняется положением в Аттике. Афины  XIII  века до нашей
эры еще не были городом.  В  сущности,  они  не могли именоваться тогда даже
селением. Это был всего-навсего древний жертвенник на вершине высокой скалы,
посвященный  Афине  Палладе,  нечто   вроде  общего  места  жертвоприношений
нескольких  союзных  племен. Как тот уголок в наших  баконьских  лесах, куда
ежегодно съезжаются  в  назначенный  день все кочующие по  Венгрии цыганские
племена. Афины многие еще называли крепостью Кекропа, происхождение  которой
теряется в тумане  легенд;  на  пороге второго тысячелетия ионийцы,  по всей
вероятности, уже застали ее,  она была воздвигнута, должны быть, аборигенами
этих мест  ---  пеласгами --- в так называемый период  энеолита. Мы  ведь, в
сущности, ничего не знаем о пеласгах. Их поселения были до основания сожжены
ворвавшимися на полуостров греками.  Во  всяком  случае, раскопки,  достигая
этого  слоя,  всякий  раз обнаруживают обгоревшие  головешки и  золу. Однако
"крепость"  Кекропа  на  вершине скалы  каким-то  образом  избежала  пожара.
Возможно,  еще во  времена пеласгов там было  святилище,  в котором  ионийцы
обнаружили особенно страшного  идола и  не посмели его  коснуться. Факт тот,
что  святилище  это  сохранилось,  существовало  еще  и  во  времена  Тесея,
символизируя единство союзных ионийских племен.
     Расцвет  Микен,  разумеется,  уже  оказывал  некоторое  воздействие  на
Аттику. В конце концов, ионийцы тоже были греки, как и ахейцы, и говорили на
одном  языке,  лишь с некоторыми несущественными диалектными различиями,  за
что их, правда, нередко  высмеивали  и позднее;  но  все-таки они  прекрасно
понимали друг друга, если того желали.
     Они не  были  в  союзе  с  Микенами.  Когда критский  царь выступает  в
карательный поход против Аттики,  будто бы мстя за убийство сына  (вероятнее
же, чтобы  наказать  за пиратство,  ---  Крит  преследовал пиратов  нещадно,
собственные интересы  заставляли  его быть сторонником пунийцев), ---  когда
критяне  взимают с ионийцев дань людьми, Микены даже не ведут ухом. Однако и
в плохие  отношениях они  не  были. Это вполне понятно. Земли  Аттики  столь
скудны,  что было бы бессмысленно  захватывать  их и  население  обращать  в
рабство... Даже  рабы,  сколько их  ни погоняй, не работали  бы  больше, чем
нищие ионийские землеробы на  своих личных или общинных наделах, подгоняемые
одним лишь страхом  голодной смерти. И земельные  угодья  ионийских  храмов,
даже  возделываемые рабами, не могли бы поставлять на микенский рынок больше
шерсти, баранины, зерна,  зелени, фруктов,  оливкового масла,  чем привозили
жители Аттики по доброй воле, в обмен на микенские бронзовые изделия, посуду
и другие товары.
     Тем   не  менее   Аттика   уже  знакома   была  с  институтом  рабства.
Разбогатевшие  потомки  вождей,  патриархи  племен,  именующие  себя царями,
использовали  в  доме  и  в  поле  иноземную рабочую  силу.  Положение  этих
работников,  в сущности, то  же, что  и рабов,  однако  называть  их  рабами
все-таки неверно. Это  ---  обедневший родич, найденыш-ребенок, усыновленный
отпрыск  многодетной семьи и  вообще любой, кто, словно бездомный  пес, ищет
хозяина  и готов  служить  в зажиточном доме за  тепло очага, за кусок хлеба
насущного. Кто кому делает добро в этой ситуации? Во всяком случае, тот, кто
получил  кров, чувствует облагодетельствованным себя. Таким образом,  это не
было рабством в прямом смысле слова, то есть когда образуется многочисленный
угнетаемый класс  и, чтобы держать его в узде, необходимо государство. Здесь
властвовали  древние законы  --- обычаи. А если  и существовали обособленные
поселения  --- общим числом двенадцать, как утверждает традиция, --- было бы
ошибкой называть их городами и даже селами, ибо складывались они по признаку
племенному, по кровному родству, а не на географической основе.
     Не  удивительно,  что  Тесей, выросший  на Пелопоннесе,  в  Трезене,  и
знакомый с цивилизованным миром, еще видел в Микенах по сравнению с  Аттикой
идеал. Ведь и теперь, например, такие явственно загнивающие государства, как
шведское, швейцарское  или канадское, еще являют собой перспективу --- пусть
не социальным своим устройством, но уровнем материальной и духовной культуры
---   для  народов,  составляющих  две  трети  человечества;  как  и  вообще
загнивающее "потребительское общество" в некоторых  отношениях --- скажем, в
вопросе  производительности  ---  может   чему-то  научить  социалистические
страны,  всколыхнувшие  самые  глубинные пласты. Хочу подчеркнуть --- и  это
относится также к Тесею: речь идет о некоторых достигнутых результатах, а не
о положении общества в целом!
     Тесей  лелеял  большие  планы  и много  беседовал  о  них с  Прометеем.
Известно, что одержимые люди только и говорят о своем "коньке", особенно же,
когда  встретят  внимательного  слушателя.  А Прометей,  без  сомнения,  был
внимательный слушатель: планы Тесея, хотя и опосредствованно, объясняли  ему
очень многое.
     Позвольте мне сделать здесь небольшое отступление.
     С  Тесеем  филологу труднее, чем  с  Гераклом. Образ Геракла  сразу  же
запечатлен был в памяти потомков и никогда с тех пор не  забывался.  Правда,
говоря о потомках, мы имеем в виду  не ахейцев, не микенцев,  продержавшихся
после  того  совсем  недолго. Их-то  любое  напоминание  о Геракле,  скорей,
раздражало. С чем  бы мне сравнить это?  На одной из  площадей Будапешта ---
какое-то  время  по крайней мере --- стоял памятник ЕнЈ  Ракоши * /* Ракоши,
ЕнЈ  (1842--1929)  --- венгерский  писатель, журналист  крайне  реакционного
направления.  */, памятника же  Михаю Каройи * /* Каройи, Михай (1875--1955)
---  венгерский буржуазный политический деятель,  в  1918  году возглавивший
республиканское правительство  Венгрии.  */ нет  и поныне. Сравнение удачное
--- во  всяком  случае,  с  одной  точки  зрения:  куда больше  нравилось им
вспоминать  своих  героев  великоэллинского  толка,  мечтавших   о   мировом
господстве,   чем   Геракла,  без  громких  фраз  спасавшего  свою   родину,
непоколебимого  сторонника  мира,  являвшегося  для  них  вечным  укором как
чистосердечностью  своей,  так  и  мудростью  --- ибо  все  его  пророчества
сбылись!  Увы, нескольким  поколениям надлежит  сойти в  могилу, прежде  чем
нация проникнется к такому герою симпатией! Однако память о Геракле сберегли
дорийцы: сберегли  по  дружбе, в  благодарность  за  то, что он  любил  их и
оказывал  помощь, за  то,  что среди  них растил своего сына (или нескольких
сыновей),  --- и сберегли  также из  государственных  интересов: Геракл  был
обоснованием  их законного  права  на  Микены,  на  Пелопоннес (который  они
захватили бы, разумеется, в любом случае).
     Афины  же  долго  ---  в  течение  нескольких столетий  ---  не  хотели
вспоминать  о Тесее. (Если и вспоминали,  то  только как о  юном  герое,  но
никогда --- о Тесее, государственном муже.) Это было тягостное воспоминание:
ведь они  сами изгнали и, строго говоря, убили основателя  своего  города! И
правда, решительно все свидетельствует  о  том,  что  Ликомед убил  Тесея на
Скиросе не только из  материального интереса, но и  по наущению любимца Афин
демагога Менестея --- во всяком случае "во славу его".
     Таким образом, цикл легенд о Тесее очень позднего происхождения.
     Осложняется их разбор еще и целым рядом аналогий.
     Культ   Тесея   ---   возникший   уже  под   знаком  афино-спартанского
соперничества --- должен был стать противовесом культу Геракла. (Одно  время
афиняне  чуть было не  сделали  своими  национальными  героями Диоскуров ---
весьма характерно! --- но Диоскуры-то, на их беду, были хотя и не дорийцами,
но зато именно спартанцами!) Тогда они приспособили к своим нуждам несколько
эпизодов из легенды о Геракле.
     Самая главная путаница  здесь в том,  что Тесей  действительно подражал
Гераклу. Особенно поначалу. Ведь он с детства избрал Геракла своим идеалом.
     Вот какие трудности  осложняют мою  попытку  воссоздать истинный  образ
Тесея, что я и прошу Читателя любезно  принять во внимание. (Даже  бесценный
Плутарх  по крайней  мере столько  же  затрудняет, сколько и  облегчает  мне
дело!)
     Честолюбие и угрызения совести  афинян, сконцентрированно запечатленные
в легенде, рассказывают: победив  Минотавра на Крите, Тесей вернулся в Афины
как  раз в то время,  когда его отец Эгей умер, и  тотчас взял в руки бразды
правления. С  отцом  у него  был уговор:  если  он  погибнет,  как  все  его
предшественники в  прежние годы, то корабль, под черными парусами вышедший в
свой  скорбный  путь, под  черными же парусами  и вернется.  Если  же  Тесей
победит и останется в живых, он подымет на мачтах своих белые паруса. Однако
опьяненные победой афинские юноши --- так  гласит легенда  ---  позабыли про
уговор.  Что им  за  дело до  цвета парусов --- черные  так  черные, лишь бы
скорее домой. А  царь Эгей, между тем, уже много дней  все  стоял и стоял на
берегу, вглядываясь в горизонт. Завидев черные паруса, он уверился,  что сын
погиб, и  без промедления  бросился в море. Которое  с  той поры  называется
Эгейским.  Да  простят  мне  творцы  легенды,  но  это  совершенная  чепуха.
Во-первых:  подъем и спуск  парусов, как известно, дело достаточно  сложное.
Так  что, если  подобный уговор был, немыслимо, чтобы  о  нем не  вспомнили,
пускаясь в обратный путь. Во-вторых: и в наши дни не так-то просто покинуть,
скажем,  крестьянский праздничный стол,  не  поминая уж  о пирах  дворянства
минувшего века.  Как же могу я поверить, будто Тесей,  прикончив  Минотавра,
тотчас щелкнул каблуками: "Благодарю за внимание, дело сделано, ваш покорный
слуга". Могло ли  тут обойтись  без  соответствующих  жертвоприношений,  без
торжественного  "Te  Deum"  *   /*  Начало  католической  молитвы.  */,  без
многодневного, если не многонедельного пиршества, а также, между прочим, без
формального примирения между Кноссом и Афинами и отмены статута "данники ---
мздоимцы", просуществовавшего то ли восемнадцать, то ли двадцать семь лет! А
история  с  Ариадной? На  нее ведь  тоже понадобилось какое-то время!  Иными
словами, не так уж они суетились с отъездом, чтобы позабыть заменить паруса.
В-третьих: совершенно явно, что эпизод с  парусами  --- бродячий  сюжет.  Он
вызывающе чужероден. Его связь со смертью  Эгея  --- попытка дать объяснение
постфактум --- чистая выдумка. В-четвертых: общеизвестно, что Эгей не любил,
не мог  любить сына так страстно, чтобы при вести о  его смерти броситься  в
морскую пучину. Если бы царь так любил его, то не спускал бы глаз с Медеи, а
уж после попытки отравления и  вовсе вышвырнул бы  из. дому сию многоопытную
даму, а не сына отправил куда глаза глядят.
     Да и  мог ли он  --- пусть это послужит царю  в оправдание! ---  так уж
безумно любить  совершенно  чужого  ему  юношу?  Припомним,  в  самом  деле,
обстоятельства рождения Тесея. Дед Тесея Питтей был царем Трезены. Трезена в
те  времена --- небольшой  и даже небогатый город, но  зато один из  центров
гуманистического  образования. Питтей же ---  образованнейший человек своего
времени  и  пылкий сторонник  Зевса. Он основывает  первый в Элладе --- или,
скорее,  на  Пелопоннесе --- оракул,  посвященный  Аполлону.  Вводит в своем
городе демократическое судопроизводство --- суд  ведется  при  двух народных
заседателях, --- дабы освободить этот социальный, чисто человеческий  акт от
пелены  религиозного  мистицизма.  А  чтобы  подданные его  научились  вести
общественные дела, сам читает им  курс политики и даже пишет  учебник. (Либо
заставляет писать учеников по конспектам лекций.)
     Дочь Питтея, Этра,  и  есть  мать  Тесея.  Этра  --- печальная  невеста
вынужденного спасаться бегством  Беллерофонта. Сперва она  хочет верно ждать
Беллерофонта, уповая на  амнистию.  К тому  же она очень разборчива --- всех
сравнивает с Беллерофонтом, ---  да еще на редкость остроумна и образованна:
таких женщин мужчины побаиваются. Словом, осталась она ни с чем. А между тем
очень  хочет  иметь  ребенка. Как и Питтей --- внука.  (Вообще-то Этра была,
вероятно,  весьма и весьма  привлекательна. Елена,  например,  красавица  из
красавиц, была привязана к ней до самой смерти.)
     Ничто не ново под луной --- свадьба  Этры тоже была "странным браком" *
/*  Намек  на  роман  венгерского  писателя  Кальмана  Миксата  (1847--1910)
"Странный  брак". */. Питтей напоил оказавшегося  в Трезене проездом  Эгея и
уложил к своей дочери в постель. Правда, от Эгея не требовали бракосочетания
или  чего-то в этом роде ---  только  наследника.  Да  и тут не обошлось без
Посейдона!  Этра же, пробыв  положенное  время  с Эгеем, восстала с ложа  и,
следуя сну  своему,  спустилась к морю, где досыпала уже с Посейдоном. По ее
мнению  --- а  матери обычно это  знают, --- отцом ребенка был Посейдон. Это
подтверждается  еще и тем,  что у  Эгея детей не  было ни от первых двух жен
его, ни затем от Медеи; он оказался бесплоден. Посейдон разрешил ему считать
Тесея своим сыном, что позднее Эгею очень пригодилось: ведь он так не хотел,
чтобы его трон достался подлым его племянникам!
     Однако  даже при  этом  нельзя  поверить,  чтобы он полюбил  Тесея  ---
воспитывавшегося постоянно в Трезене (и получившего блестящее  воспитание!),
увиденного им впервые,  когда мальчику исполнилось уже шестнадцать лет,  ---
такой самозабвенной отцовской любовью!
     Наконец,  допустим,  что Эгей  любил  Тесея  именно так,  допустим, что
сожаления,  угрызения  совести  на  старости  лет  заставили его  беззаветно
полюбить сына, --- разве не захотелось бы ему  узнать  обстоятельства гибели
юного героя? Нет, он  непременно  дождался  бы корабля под черными парусами,
непременно  выслушал  бы ---  правда,  стоная  и  раздирая на  себе  одежды,
обливаясь  слезами  ---  скорбную  весть,  распорядился бы по  крайней  мере
относительно обряда,  заменявшего государственные  похороны  в  те  времена,
когда не было еще государства.
     И  на  самый конец: уж если кто-то  столь горячо любит своего сына, он,
пожалуй, и не отпустит его к Минотавру. Если же мальчик решился ехать  любой
ценой, едет  с  ним  вместе. В  крайнем случае,  очень  уж  опутанный делами
государственной  важности, раскошеливается  на  курьерский корабль,  который
моментально оповестил бы его о случившемся.
     Но вот  что важнее  всего:  неправда, будто Тесей принял отцовский трон
сразу же после победы на Крите. (Слово "трон" здесь  означает не больше, чем
слово "царь"  по отношению к царям Аттики в те времена: скорее --- приличное
кресло.) Жив ли  был  Эгей,  умер  ли, Тесей  не тотчас взошел на  его трон:
прежде ему нужно было раздобыть себе жену  --- иначе говоря, принять участие
в войне Геракла с амазонками.
     А еще потому не принял Тесей отцовского трона, что не этот трон был ему
нужен. Он стремился к большему.
     Сперва он хотел быть  вторым Гераклом.  Ему стукнуло семь лет, когда он
познакомился с этим своим  ---  седьмая вода на киселе --- дядюшкой. Придя к
Питтею в  гости, Геракл сбросил с плеч  знаменитую львиную шкуру. Обычно при
виде  этой  шкуры  дети пугались и  разбегались кто куда.  Один лишь  Тесей,
выбежав во двор, тут же вернулся с топором: сейчас он убьет  страшного льва!
Геракл,  естественно, сказал  тут что-то вроде: "Ну,  братец, быть тебе моим
преемником".
     И поначалу дело словно бы к тому и шло. Прощаясь с Этрой,  Эгей спрятал
под громадною каменной глыбой пару сандалий и меч: "Дитя же пусть  явится ко
мне  в Афины не прежде, чем сумеет сдвинуть этот камень. Я узнаю его по мечу
и  сандалиям!"  Можем  себе представить,  каков был  этот  камешек, если  за
столько  лет не  нашлось никого, кто сумел бы  сдвинуть его с  места. А ведь
хороший меч и добротные сандалии в  те времена  --- ценность  немалая!  Пара
сандалий служила человеку всю жизнь. Тем более  меч: мы ведь знаем, что даже
на богатом Востоке воины отправлялись в поход, вооружившись по большей части
пращой,  деревянным дротиком,  каменным  топором  или каменною  же  булавой.
"Бронзовый век" не означает, что оружие или инструмент из бронзы доставались
каждому! С этой точки зрения  подавляющее большинство  людей еще  продолжало
жить в каменном веке.
     Тесей  сдвинул неподъемный  камень  шестнадцати лет  от  роду! Затем по
дороге в Аттику  покончил с  четырьмя знаменитыми бандитами,  в том числе  с
поминаемым и поныне Прокрустом. Прибыв в Афины, он узнал, что в сорока  двух
километрах от  города,  на Марафоне, буйствует,  уничтожая  посевы  и людей,
знаменитый критский бык,  оплодотворивший Пасифаю, которого Геракл связанным
доставил  в  Микены, а Эврисфей,  испугавшись, выпустил на свободу.  Недолго
думая, Тесей  отправляется в путь, оглушает быка  мощным  ударом  и, спутав,
приводит в Афины,  чтобы  показать --- и, вероятно, тут же принести в жертву
--- восторженно  встречавшему  его народу. До сих пор  --- типично Гераклова
серия подвигов.  Независимо  от  того,  совершил  ли  их  Тесей --- хотя  бы
частично  --- в  действительности,  или  их приписало  ему  позднее афинское
тщеславие. Ионийцы ведь, как известно, обладали незаурядной фантазией.
     Затем  следует  полоса,  нимало не  напоминающая  житие  Геракла. Тесей
впутался  в банду Пиритоя. Какая могла быть тому причина? Судя  по всему, та
же самая, которая и в наше время заводит  жизнь не одного подростка в  точно
такой же  тупик.  Недостаток любви, ласки. Тесея едва не отравили, жизнь его
висела  на  волоске,  злодеяни