ентальные образы", локализованные исключительно 
внутри сознания, каузальное объяснение референции оказывалось задачей столь 
безнадежной, что оно не раз толкало философов к принятию той или иной версии 
идеализма. Этому в еще большей степени способствовало и истолкование истины как 
некоторого выделенного мистического отношения "соответствия".
Естественный реализм, согласно Патнэму, позволяет совсем иначе взглянуть на эти 
проблемы. Новое понимание истины и референции, хорошо согласующееся с 
"непосредственно-реалистической" трактовкой восприятия, Патнэм находит в трудах 
позднего Витгенштейна. Любопытно, что патнэмовское реалистическое "прочтение" 
Витгенштейна принципиально расходится с распространенным среди аналитических 
философов мнением об авторе "Философских исследований" как "отце современного 
антиреализма"[170]. В задачи нашего исследования не входит рассмотрение, кто 
прав в этом споре, однако сам факт такого резкого разногласия заставляет 
коснуться вопроса о том, каковы же критерии "Патнэма 1994 года" для отнесения 
той или иной позиции к реализму или антиреализму в вопросе истины. Определенное 
разъяснение в этом вопросе мы получим, если рассмотрим, как и в связи с чем 
изменилось отношение Патнэма к своим прежним единомышленникам и противникам.
Во-первых, если раньше Патнэм находил свою позицию достаточно близкой точке 
зрения Даммита, то сейчас он выступает с резкой критикой даммитовского 
радикального верификационизма. Патнэма не устраивает прежде всего то, как Даммит 
трактует понимание предложений языка. С точки зрения Даммита, понимать 
предложение значит быть способным признать, является ли это предложение 
верифицированным. Однако свойство "быть верифицированным" таково, что его могут 
быть лишены и некоторое предложение, и его отрицание. Но если понимание не 
требует от говорящего знания некоторого свойства, которым должно обладать или 
само предложение, или его отрицание, то понятие истины становится "излишней 
метафизической абстракцией" (что и имеет место в теории Даммита), но именно от 
этой "абстракции" Патнэм и не желает отказываться, считая ее необходимым 
условием реалистической позиции.
Что касается метафизического реалиста, то хотя он по-прежнему остается для 
Патнэма философом, одержимым метафизической фантазией о раз и навсегда 
установленной совокупности "объектов", "форм", "универсалий","свойств", которая 
предопределяет структуру всех возможных мыслей и все возможные значения слов, 
тем не менее обнаруживаются некоторые пункты для их обоюдного согласия. Так, 
Патнэм вместе с метафизическим реалистом признает, что мир таков, как он есть 
независимо от нас и наших описаний, и поэтому мы несем определенную "когнитивную 
ответственность" перед ним и в своих описаниях не можем не отдавать должного 
тому, что мы описываем. Согласен Патнэм с метафизическим реалистом и в том, что 
все предложения (за исключением неопределенно сформулированных) обладают 
значением истинности независимо от того, можем мы их верифицировать или нет. 
Именно это и составляет для Патнэма важный критерий реализма; именно в этом он 
согласен с метафизическим реалистом и резко расходится с антиреалистом Даммитом.
Однако Патнэм и метафизический реалист дают принципиально разные истолкования 
того свойства, которым обладают все истинные предложения. Патнэм видит залог 
сохранения реализма в принятии принципа Тарского, согласно которому сказать, что 
предложение истинно, эквивалентно утверждению этого предложения. Для 
метафизического реалиста отождествление истины с ассерторической силой 
предложения является неприемлемым, поскольку, с его точки зрения, все истинные 
предложения обладают существенным свойством, которого лишены ложные предложения, 
а именно – свойством соответствия реальности. Однако, считает Патнэм, 
постулирование этого свойства заставляет метафизического реалиста предположить, 
что есть нечто в наших словах, когда мы говорим о некотором предложении, что оно 
истинно, сверх того, что мы говорим, когда просто высказываем это предложение, 
т.е. есть нечто выходящее за пределы содержания утверждения, благодаря чему 
предложение является истинным. Но так ли уж необходимо реалисту постулировать 
таинственное свойство, которое как невидимая основа "подпирает" наши способы 
мышления и говорения?
Согласно Патнэму, отказ от этого мистического свойства и принятие принципа 
Тарского, согласно которому сказать, что предложение истинно, эквивалентно 
утверждению этого предложения, не толкает нас в антиреализм, не заставляет нас 
делать вывод, что истина – это "излишняя метафизическая абстракция", а наши 
предложения – не более чем синтаксические объекты (цепочки знаков или звуков), к 
которым мы научаемся "присоединять" интерпретацию, знакомясь с условиями их 
верификации. Мы не поставлены перед вынужденным выбором между этими двумя 
альтернативами, поскольку существует "третье" решение, которое, не постулируя 
никакого мистического свойства истинных предложений, тем не менее сохраняет 
реализм и которое, согласно Патнэму, было предложено Витгенштейном.
Для того, чтобы разъяснить, что он имеет в виду, Патнэм обращается к 
рассуждениям Витгенштейна о необходимости, присущей различным практикам счета и 
вычислений. На первый взгляд может показаться, что, объясняя математическую 
необходимость, мы должны или признать, что есть нечто помимо наших практик 
вычисления и дедукции, что лежит в основе этих практик и гарантирует их 
результат, или же мы должны сделать вывод, что нет ничего помимо того, что мы 
говорим и делаем, а потому необходимость, воспринимаемая нами в этих практиках, 
– просто иллюзия. В основе и того, и другого объяснения лежит одна общая картина 
математической необходимости: должно быть нечто, вынуждающее нас, – 
необходимость, которую отражают наши правила и которая является внешней по 
отношению к нашим практикам и способам мышления, только в одном случае ее 
принимают, а в другом – объявляют иллюзией. Однако, считает Витгенштейн, 
ошибочно полагать, что эта дилемма является неизбежной. Нам не нужно допускать 
никакой внешней необходимости, помимо той, что присутствует в самих наших 
практиках счета и вычисления. Для понимания этого положения очень важна идея 
Витгенштейна о том, что мы можем "видеть лицо" одной деятельности в другой (как 
мы видим изображение человеческого лица в различных конфигурациях линий и 
точек). Одна деятельность может показывать себя в другой благодаря тому, что все 
виды человеческой деятельности тесно увязаны друг с другом, образуя сложную и 
разветвленную систему. Поэтому и мышление – это не отдельно стоящая 
деятельность, не поддерживаемая никакими другими видами деятельности. Оно 
вплетено в сложную систему практик как лингвистических, так и нелингвистических. 
Обоснованием этой идеи является известное рассуждение Витгенштейна о "следовании 
правилу".
Благодаря этому характеру наших практик значение лингвистических выражений также 
является тем, что показывает себя в наших словах и предложениях. Когда мы слышим 
или читаем слова и предложения, мы не воспринимаем их как простые "звуки и 
знаки", в которые должно быть "считано" значение, находящееся вне их и 
присутствующее в нашем сознании как некая "ментальная сущность". Мы воспринимаем 
значение в самих словах и предложениях, но это не значит, что значение присуще 
им от природы. Наши слова и предложения обладают значением, потому что имеет 
место определенная "техника употребления", благодаря которой значение показывает 
свое лицо в них.
С точки зрения Патнэма, по аналогии с математической необходимостью следует 
заключить, что и истина не является отдельно стоящим свойством – мистическим 
свойством "соответствия" реальности, гарантирующим саму возможность 
существования знания. В подтверждение этого вывода Патнэм обращается к анализу 
параграфа 136 "Философских исследований", где Витгенштейн рассматривает 
отношение между понятиями истины и высказывания (пропозиции). Обычно 
высказывание определяют как то, что может быть истинным или ложным. Однако это 
не следует понимать так, что истина определяет природу высказывания. Ни одно из 
этих понятий не является основанием для другого. Понимание истины в любом 
конкретном случае задается тем, как мы понимаем содержание высказывания, а 
понимание высказывания зависит от нашего владения "языковой игрой", под которой 
Витгенштейн имеет в виду "единое целое: язык и действия, с которыми он 
переплетен"[171].
По мнению Патнэма, этим своим рассуждением Витгенштейн "отдает должное" принципу 
Тарского, согласно которому назвать предложение истинным эквивалентно 
утверждению этого предложения, и тем самым сохраняет "реалистическое" понимание 
проблемы. Более того, Витгенштейн, считает Патнэм, разделяет с Тарским и отказ 
от идеи, что мы можем говорить обо "всех высказываниях" как о раз и навсегда 
заданной совокупности и о единственном предикате истинности с раз и навсегда 
установленным значением. «Вместо того, чтобы искать отдельно стоящее свойство 
"истины" в надежде, что найдя, чем является это свойство, мы будем знать, какова 
природа высказываний и какова природа их соответствия реальности»[172], 
Витгенштейн обращает наше внимание на различные виды дискурса (этики, 
математики, религии и т.д.), подчеркивая их различное функционирование и 
различные способы связи с реальностью. Истина – это определенный вид 
правильности, который сильно варьирует от одного дискурса к другому. 
"Высказывание", "референция", "истина", "утверждение", "мысль" – все эти термины 
имеют многообразные способы употребления, к которым постоянно добавляются новые 
по мере того, как возникают новые дискурсы. Но это не означает, что какой угодно 
способ использования "знаков и шумов" будет признан нами как новая форма 
дискурса, поскольку не в любом способе проступает "лицо" значения.
Итак, мы рассмотрели новое решение Патнэмом проблемы реализма. Нельзя не 
отметить множество положительных сторон в этом решении. Во-первых, безусловной 
заслугой Патнэма является перенесение рассмотрения вопроса о реализме из чисто 
лингвистической плоскости в контекст размышлений о природе восприятия и 
сознания. Возвратясь к тому, как этот вопрос обсуждался философами в начале 
века, Патнэм обнажил тот пласт философских проблем, который, как правило, 
оставался "за кадром" в современных дискуссиях о реализме. Это несомненно 
придало значительно более весомый характер и самой концепции реализма Патнэма. 
Во-вторых, нельзя не отметить и достигнутой Патнэмом взвешенности в оценке своих 
противников. Если раньше его интерпретация метафизического реализма несла в себе 
довольно сильный элемент карикатурности, то теперь, когда главным возражением 
Патнэма против его "метафизического противника" становится истолкование 
последним истины как некоторого единого и универсального свойства, "внешнего" по 
отношению к нашим способам мышления и говорения, спор между ними приобретает 
значительно более глубокий и серьезный характер. В качестве третьего достоинства 
следует указать то обстоятельство, что обращение к идеям Витгенштейна позволило 
Патнэму сформулировать значительно более гибкую и внутренне более согласованную 
концепцию. Его уже нельзя обвинить в простом "склеивании" элементов 
метафизического реализма и идеализма. 
Конечно, новая трактовка истины Патнэмом, опирающаяся на идеи позднего 
Витгенштейна, лучше, на наш взгляд, согласуется с нашей практикой мышления и 
употребления языка, чем метафизический реализм. Ни в науке, ни в повседневной 
жизни мы никогда не можем выйти за “пределы” нашей практики с тем, чтобы 
установить соответствие наших суждений реальности. В этом нельзя не согласиться 
с Патнэмом, но метафизический реализм, трактующий истину как соответствие 
реальности, и не претендует на то, чтобы объяснить, как мы устанавливаем 
истинность в каждом конкретном случае. Идея соответствия образует “предельное” 
значение нашего понятия истины, устранив которое мы оказываемся на очень шаткой 
почве, даже имея точную и адекватную картину нашей практики установления 
истинности наших суждений о мире. Патнэм и сам это осознает, когда подчеркивает, 
что признает независимую от сознания реальность, перед которой мы несем 
“когнитивную ответственность”. Однако в его концепции естественного реализма 
понятие независимой от сознания реальности не имеет никакой теоретической 
нагрузки; оно, по существу, остается лишь чистой декларацией. Патнэм не 
учитывает, что идея соответствия или подогнанности наших представлений внешнему 
миру как раз и является наиболее адекватным выражением нашей “когнитивной 
ответственности” перед реальностью. Отказ от этой идеи разрушает, на наш взгляд, 
самое ядро реализма, не оставляя иной возможности трактовать истину как в 
терминах “правильности”, “согласованности”, “когерентности” и т.д.
Итак, мы проследили путь одного из наиболее интересных американских философов 
наших дней. Путь этот не был прямым, и он еще не окончен. Возможно, Патнэма ждут 
новые открытия и новые повороты в его поиске адекватной концепции реализма. 
Однако этот путь очень симптоматичен; он отражает общее направление исследований 
по проблеме реализма в современной аналитической философии. Мы видели, что 
вначале Патнэм стоял на позициях научного реализма и его главной заботой было 
показать, что развитие науки, проявляющееся в смене научных теорий и парадигм, в 
уточнении и пересмотре научных истин, не противоречит тому, что наука дает нам 
реальную картину внутреннего строения мира. Вопрос о реальности постулируемых 
научными теориями сущностей рассматривался им в контексте обоснования 
инвариантности референции научных терминов и критики традиционной теории 
значения. В этом Патнэм был не одинок, и его разработки вошли составной частью в 
выдвинутую рядом философов “новую теорию референции”, которая явилась важным 
событием в современной философии языка. Научный реализм Патнэма опирался на 
корреспондентную теорию истины, однако размышления над природой отношения 
соответствия (выступавшего для Патнэма прежде всего как отношение знака к 
обозначаемому) и над теми проблемами, с которыми сталкивается корреспондентная 
теория истины, заставили его резко пересмотреть свою прежнюю позицию, в которой 
он теперь обнаружил отголоски “деревенского материализма XIX века”. Вместе с 
другими философами (А.Файном, Б. ван Фраассеном, М.Даммитом и др.) Патнэм 
включился в мощное наступление на научный реализм под лозунгом его 
“метафизичности”, “догматичности”, “наивности” и т.д. Его критика 
метафизического реализма, рассмотрению которой мы уделили немало внимания в 
своем исследовании, как раз и является одним из наиболее ярких примеров этого 
наступления, которое главным образом велось против трактовки истины как 
соответствия реальности. Но если для многих философов “развенчание” идеи 
соответствия послужило поводом для принятия антиреалистической позиции, то 
Патнэм попытался сформулировать вариант реализма без корреспондентной теории 
истины. Так родилась концепция внутреннего реализма, в которой истина была 
истолкована как рациональная приемлемость при идеальных эпистемических условиях. 
В новом понимании Патнэмом реализма нашли преломление идеи многих современных 
философов, размышляющих над проблемой истины (прежде всего М.Даммита и 
Н.Гудмена). Однако, как показало наше исследование и как впоследствии признал 
сам Патнэм, концепция внутреннего реализма довольно непоследовательно соединяла 
в себе элементы реализма и идеализма. После долгих поисков Патнэм предложил 
новое решение – концепцию естественного реализма, сочетающую в себе 
непосредственный реализм в понимании восприятия и трактовку истины “в духе” 
позднего Витгенштейна. И вновь критика Патнэмом картезианского взгляда на 
природу ментального и теории тождества в философии сознания явилась выражением 
тех тенденций, которые набирают силу в современной аналитической философии. И 
даже активное использование Патнэмом идей позднего Витгенштейна отражает общее 
усиливающееся влияние этого мыслителя среди современных философов.
Таким образом, творческий поиск Патнэма обрисовывает общее состояние 
современного философского реализма, показывая, с какими проблемами он 
сталкивается и какие для них предложены решения, в чем достоинства и недостатки 
различных подходов, какие направления исследования оказались безрезультатными, а 
какие – обещают быть плодотворными.


Заключение
Завершая рассмотрение философских взглядов Х.Патнэма, нам хотелось бы коснуться 
в связи с ним и более общего вопроса об исторической судьбе аналитической 
философии в ХХ веке. Философская эволюция Патнэма выразилась и в изменении его 
отношения к аналитической философии. Воспитанный в аналитических традициях, он 
первые два десятилетия своего творчества уверенно шел в авангарде этого 
движения. Однако затем для Патнэма наступил период критического осмысления задач 
философского исследования, завершившийся на рубеже 90-х годов декларацией о 
"смерти" того направления, к которому он себя причислял ранее. С полной 
уверенностью Патнэм констатировал, что «в тот самый момент, когда аналитическая 
философия была признана "доминирующим направлением" в мировой философии, она 
достигла конца своей собственной программы, который оказался не ее завершением, 
а смертельным исходом»[173].
Конечно, на примере одного философа вряд ли можно делать обобщения обо всем 
направлении, однако рассмотрение тех соображений, которые привели Патнэма к 
выводу о "смерти" аналитической философии, могут, на наш взгляд, высветить очень 
важное в исторической судьбе этого течения философской мысли.
Следует начать с того, что сам феномен "аналитической философии" не имеет 
сегодня однозначной оценки. Одни видят в ней важное направление в философии XX 
века, существующее наряду с феноменологией, экзистенциализмом, герменевтикой и 
т.д. Для других этот термин выражает лишь технику философствования, которая 
должна быть усвоена всеми современными философами независимо от того, какими 
проблемами они занимаются и к какой философской "епархии" себя причисляют. 
Первые ссылаются на то, что современная аналитическая философия выросла из 
логического позитивизма и продолжает традиции этого направления. Вторые 
указывают на существование таких разновидностей аналитической философии, как 
аналитический прагматизм, аналитическая теология, аналитический марксизм и т.д. 
и подчеркивают, что специфика аналитической философии состоит не в области 
исследования (проблемное поле ее исследований достаточно широко) и не в 
приверженности к какой-либо философской доктрине. Сторонники и той, и другой 
точки зрения сходятся в том, что аналитическую философию отличает прежде всего 
ее метод, однако в характеристике этого метода опять нет единогласия.
Одни видят специфику аналитического метода в переходе от исследования объектов к 
анализу значения слов, обозначающих эти объекты. Для описания этой особенности 
аналитической философии У.Куайн ввел термин "семантическое восхождение", которое 
он определил как «перемещение от рассуждения о милях к рассуждению о "милях", от 
рассуждения в определенных терминах к рассуждению о самих этих терминах»[174]. И 
хотя некоторые авторы, например Дж.Коэн, полагают, что семантическое 
восхождение" не является общим для всей аналитической философии свойством, 
поскольку возможны в ее рамках и другие способы решения проблем, однако нельзя 
отрицать широкой распространенности метода лингвистического анализа среди 
аналитических философов, которые убеждены в том, что анализ языка дает ключ к 
решению многих философских и методологических проблем. Этим своим убеждением 
аналитические философы в определенной мере продолжают традицию логических 
позитивистов, которые видели в логическом анализе языка единственно возможный 
(научный) способ философствовани