жизни9  и  что  уже   потом,   благодаря   собственной
деятельности души на этом первоначальном материале путем  сопоставлений  его
друг  с  другом,  а  также   благодаря   совместному   и   последовательному
существованию  этих  материалов  в  душе,  на  них   нарастают   еще   более
субъективные наслоения, напр., идея субстанциальности. Приведем  рассуждение
самого Локка. - "Приобретая, как говорил я, в большом числе простые  идеи  в
том порядке, как они находятся во внешних вещах, от чувств или от  рефлексии
о своих собственных деятельностях, душа замечает  также,  что  некоторые  из
числа этих простых идей идут постоянно вместе. Так как мы предполагаем,  что
они принадлежат одной вещи, и так  как  слова  приспособлены  к  обозначению
общих понятий и употребляются для большей скорости, то мы зовем объединенные
таким образом  в  одном  субъекте  идеи  одним  именем,  а  впоследствии  по
неосмотрительности склонны говорить и думать как об  одной  простой  идее  о
том, что на самом деле есть лишь сочетание  многих  идей.  Ибо,  как  я  уже
сказал,  не  считая  возможным,   чтоб   эти   простые   идеи   существовали
самостоятельно, мы приучаемся предполагать некоторый субстрат, в котором они
существуют  и  от  которого  происходят,  и   который   мы   поэтому   зовем
"субстанцией". Так что, кто попробует испытать себя насчет своего понятия  о
чистой  субстанции  вообще,  тот  в  своей  идее  не  найдет  ничего,  кроме
предположения о неизвестной подпорке (support) тех качеств, которые способны
производить   в   нас   простые   идеи   и   которые   обыкновенно   зовутся
акциденциями"10.
   Это объяснение отличается замечательною наивностью: в нем  предполагается
все, что нужно объяснить. Как  эмпирист,  Локк  должен  был  бы  указать  на
фактические переживания, из  которых  складывается  идея  субстанциальности,
вместо этого он ссылается на "неосмотрительность", на то, что мы "приучаемся
предполагать некоторый субстрат", и  т.п.,  упуская  из  виду,  что  даже  и
неосмотрительность должна иметь какой-либо фактический  материал  для  своих
измышлений.
   Однако на плечах Локка  стоит  более  глубокий  исследователь  -  Юм;  он
берется за ту же проблему и решает ее с большею последовательностью, хотя  и
в том же духе, как Локк. Он, как и Локк, полагает, что фактический  материал
знаний складывается лишь из субъективных душевных состояний, связанных  друг
с другом  лишь  во  времени,  между  прочим,  из  ощущений.  Таким  образом,
первоначально звуки,  издаваемые  каким-либо  колоколом,  представляются  не
более связанными с видимым образом колокола, чем звуки голоса звонаря, но  с
течением времени, если мы очень часто будем встречать вместе звуки  колокола
и видимый его образ, между этими ощущениями установится  чрезвычайно  тесная
ассоциация,  так  что  возникновение   одного   из   этих   ощущений   будет
сопровождаться ожиданием возникновения другого, и если это  другое  ощущение
возникнет, оно будет испытываться нами как привычное  в  данной  обстановке.
Итак,  по  мнению  Юма,  субстанция  есть  не  что   иное,   как   привычное
сосуществование  ощущений,  привычная  связка   их;   в   этом   и   состоит
субстанциальность. Однако он прекрасно понимает,  что  он  обязан  объяснить
разницу  между  простым  сосуществованием  во  времени   и   субстанциальным
сосуществованием и что он должен объяснить эту разницу ссылкою на какое-либо
фактическое переживание.  И  в  самом  деле,  он  указывает  на  фактические
переживания,  присоединяющиеся  к  сознанию  сосуществования  во  времени  и
превращающие  его  в  сознавание   субстанциального   сосуществования:   эти
фактические переживания суть, по  его  мнению,  чувствование  привычности  и
эмоция ожидания.
   Совершенно  таким  же  образом   Юм   объясняет   возникновение   понятия
причинности. Он полагает, что причинная связь явлений есть не что иное,  как
одна  из  форм  последовательности  явлений  во  времени,  а   именно:   это
последовательность, привычная для нас вследствие  частого  повторения  ее  в
прошлом настолько, что, встречая один из членов этой последовательности,  мы
ожидаем тотчас же появления и другого члена ее.  Таким  образом,  по  учению
Юма, последовательность между такою парою явлений, как удар камня о стекло и
появление трещин на этом стекле, по существу ничем не  отличается  от  такой
последовательности явлений, как раскрывание мною книги и случайно  следующий
за этим актом  отдаленный  раскат  грома.  Разница  между  первою  и  второю
последовательностью  состоит  лишь  в  том,  что  первая  последовательность
сопровождается чувствованием привычности и эмоциею  ожидания,  а  во  второй
последовательности этих чувствований нет11.
   Итак, по мнению эмпиристов, сознавание причинности,  субстанциальности  и
т.п. имеет еще более субъективный характер, чем ощущения. Это как бы  второе
наслоение, второй этаж субъективности, настраивающийся в нашем  сознании  на
первом этаже, на ощущениях.
   Допустим на минуту, что все материалы, из  которых  мы  пытаемся  строить
знание о внешнем мире, в самом деле субъективны, что все они принадлежат мне
в том  же  смысле,  в  каком  мне  принадлежат  чувства  удовлетворения  или
неудовлетворения, хотения, напряжения внимания и т.п., и зададимся вопросом,
можно ли при таких условиях получить эмпирическое адекватное знание о  мире,
т.е.  построить  картину  внешнего  мира,  которая  состояла  бы  из   наших
фактических переживаний и в то же  время  заключала  в  себе  действительные
свойства, явления и процессы этого внешнего мира? Если  строго  отнестись  к
учению о субъективности переживаний познающего субъекта и строго  философски
осуществлять требования эмпиризма, то даже и без дальнейших исследований  на
этот вопрос придется дать следующий ответ:  при  таких  условиях  не  только
нельзя познавать свойств внешнего мира, но даже и самое существование его не
может быть доказано или, вернее, мы не могли бы при этом даже и догадываться
о существовании какого-то внешнего мира; иными словами, при этих условиях мы
не можем нигде и никак выйти за пределы  своей  душевной  жизни,  мы  должны
изучать лишь свои состояния сознания, познавать и  признавать  существующими
только самих себя, т.е. сделаться сторонниками солипсизма. Но, конечно,  эта
неумолимая   последовательность   могла   явиться   лишь    как    результат
продолжительной философской работы. Этот скептицизм проникает в эмпирическую
философию  лишь  постепенно,  шаг  за  шагом  суживая   сферу   допускаемого
эмпиристами знания, и приводит к конечным разрушительным выводам лишь в лице
последнего эмпириста - Юма.
   Уже Локк пришел к мысли, что мы познаем лишь свои идеи. "Так как  у  души
во всех ее мыслях и рассуждениях нет  непосредственного  объекта,  кроме  ее
собственных идей, которые одни она созерцает  и  может  созерцать,  то  наше
познание, очевидно, относится только к ним", -  говорит  Локк12.  По  мнению
Беркли, самое понятие "быть" в отношении к вещам внешнего мира  означает  не
что иное как "быть воспринимаемым" (esse ??percipi)13. Однако Локк еще вовсе
не приходит к мысли, что при таких условиях ничего нельзя знать о том,  есть
ли какая-нибудь связь, какое-нибудь соответствие между процессами  знания  в
душе человека и вещами внешнего мира, или его вовсе нет. Локк,  правда,  уже
отвергнул  возможность  адекватного  знания  внешнего  мира,  т.е.   знания,
воспроизводящего действительность  так,  как  она  существует  за  пределами
процесса знания, но  он  все  же  допускает  сообразность  между  знанием  и
действительными вещами, некоторого рода соответствие между  ними.  Поскольку
между знанием и внешними вещами существует, хотя бы отчасти, допускаемый  им
своего рода параллелизм, он называет знание реальным14.
   На  вопрос,  как  же  возникает  эта  сообразность,  Локк   дает   ответ,
естественно приходящий на ум людям, впервые задумывающимся  над  разрешением
этой задачи. "Так как, согласно вышеуказанному, говорит он, душа сама  никак
не может образовать простых идей, то они необходимо  должны  быть  продуктом
вещей, действующих на душу согласно своей  природе  и  производящих  там  те
восприятия,  к  которым  мудростью  и  волею  Творца  они  предназначены   и
приспособлены.  Отсюда  следует,  что  простые  идеи   не   выдумки   нашего
воображения, но естественные и правильные продукты  внешних  вещей,  реально
действующих на нас, и что они вполне  обладают  тою  сообразностью,  которая
имеется в виду или требуется нашим состоянием, ибо они доставляют нам  такие
представления о вещах, которые этим вещам  свойственно  производить  в  нас,
благодаря  чему  мы  способны  различать  разряды  и   положения   различных
субстанций, брать субстанции для своих  нужд,  пользоваться  ими  для  своих
целей. Таким образом, идея белизны или горечи, точно соответствуя в душе той
силе вещей, которая производит в нас  эту  идею,  обладает  вполне  реальною
сообразностью внешним вещам, какая только возможна и необходима для  нее.  И
этой сообразности  между  нашими  простыми  идеями  и  существующими  вещами
достаточно для реального познания"15.
   Знакомясь с этим рассуждением Локка, с недоумением задаешь  себе  вопрос,
откуда же Локку известно, что "идея белизны или горечи точно соответствует в
душе той силе вещей, которая производит эту идею"; если ощущения субъективны
и сила, производящая их, не попадает в наше сознание, то, оставаясь на почве
фактов, необходимо признать, что мы ничего не знаем о том, соответствуют  ли
эти силы ощущениям или нет, мы даже не знаем, существуют ли такие силы.
   Беркли уже не впадает в такие грубые заблуждения, он не допускает никакой
сообразности, по крайней мере, между ощущениями и внешним миром; он говорит,
что восприятия материальных вещей не могут быть копиею действительности  уже
потому, что всякое восприятие есть комплекс идей, а идея может  быть  похожа
только на идею16.
   Наконец, наиболее последовательный из эмпиристов, Юм уже не говорит ни  о
соответствии, ни о разногласии между нашими идеями и внешним миром, а если и
пускается в область предположений по  этому  вопросу,  то  скорее  допускает
несоответствие17. Он считает  недоказуемым  существование  внешнего  мира  и
потому мало интересуется отношением процессов знания  к  внешнему  миру.  Он
решительно утверждает, что мы познаем только свои впечатления и воспоминания
о них.
   Значение этих  рассуждений  об  отношении  между  знанием  и  познаваемым
объектом выяснится полнее, если взглянуть на них с следующей стороны. Всякая
теория знания, начиная с самых наивных нефилософских представлений и  кончая
самыми сложными искусственными построениями, заключает в себе в той или иной
форме утверждение, что  между  знанием  и  познаваемым  объектом  существует
некоторое  определенное  отношение,   именно   соответствие   (своего   рода
параллелизм), согласие или сходство в самых различных степенях,  от  полного
тождества (адекватности) до той  неопределенной  "сообразности",  о  которой
говорит Локк. Тождество (адекватность) между знанием и познаваемым  объектом
возможно лишь в том случае, если  познаваемый  объект  целиком  и  притом  в
оригинале находится в процессе знания, если он имманентен  процессу  знания,
Если же допустить, что знание и познаваемый объект обособлены,  то  в  таком
случае знание может соответствовать познаваемому объекту лишь в том  смысле,
что в процессе знания строится более или  менее  полная  копия  познаваемого
объекта. Тогда знание имеет не имманентный, а трансцендентный характер,  оно
относится к чему-то, что находится вне его. Но  если  знание  есть  копия  с
оригинала, который находится вне процесса  знания,  то  у  нас  нет  никаких
эмпирических критериев того, в  какой  мере  существует  соответствие  между
копией  и  оригиналом,  даже  нет  никаких  решительных   оснований   вообще
утверждать это соответствие. Поэтому докантовский эмпиризм,  последовательно
развиваясь, принужден  был  в  конце  концов  совсем  отказаться  от  оценки
отношения знания к внешнему миру, как это и сделал Юм.
   Неудивительно поэтому, что в определении понятия знания не только Юм,  но
даже и его предшественники имеют в виду не  отношение  знания  к  каким-либо
объектам,  находящимся  вне  человеческого  ума,   а   внутренние   признаки
познавательного  процесса,  характеризующие  знание  с  его  субъективной  и
имманентной стороны. Локк говорит,  что  "знание  есть  восприятие  связи  и
соответствия либо несоответствия наших идей"18.
   Из этого скептического  отношения  к  знанию  однако  не  следует,  будто
эмпиристы совсем отказались от адекватного знания, от мысли, что познаваемая
вещь существует или воссоздается в акте  знания  так,  как  она  есть.  Если
такому знанию недоступен мир внешний, то все же внутренний  мир,  по  учению
эмпиристов, еще не изъят отсюда. Мы можем познавать  только  свои  идеи,  но
зато, познавая их, нам не нужно даже и  копировать  их:  зачем  прибегать  к
копии, если сам оригинал непосредственно дан нам и познается интуитивно  без
всяких вспомогательных  орудий.  "Когда  в  душе  есть  вообще  какие-нибудь
чувства или идеи, - говорит Локк, - то первый акт ее состоит в том, что  она
воспринимает свои идеи  и,  поскольку  воспринимает  их,  познает  также  их
различие и то, что одна не есть другая. Это безусловно необходимо  до  такой
степени, что без этого не могло бы быть  ни  познания,  ни  рассуждения,  ни
воображения, ни раздельных мыслей вообще. Через это душа ясно и  непогрешимо
воспринимает, что каждая идея соответствует себе самой и есть  то,  что  она
есть, и что все раздельные идеи не соответствуют друг другу, т.е.  что  одна
не есть другая; и душа достигает этого без мук труда и дедукции,  с  первого
взгляда, своею природною способностью восприятия и различения"19.
   Итак, свои идеи, что касается их содержания и отношений между собою вроде
сходства и различия между ними,  мы  познаем  в  совершенстве.  Однако  если
впечатления суть субъективные отклики нашей души на  воздействия  извне,  то
как бы мы ни знали их  каждую  порознь,  мы  должны  прийти  к  скептическим
выводам относительно возможности изучения порядка их причинной связи, а ведь
этот порядок именно важнее всего для науки. Когда мы приливаем к  синему  от
присутствия лакмуса раствору какой-либо щелочи соляную кислоту  и  замечаем,
что с  известного  момента  синяя  жидкость  сделалась  розовою  и  начинает
производить совершенно иные химические действия,  чем  прежде,  то  все  эти
перемены даны  нам  в  виде  ряда  разнообразных  ощущений,  которые  вполне
доступны нашему познанию со стороны сходства или различия между ними. Однако
химические реакции представляют интерес не с этой стороны; мы изучаем их для
того, чтобы узнать  законы  связи  явлений  друг  с  другом,  общие  правила
необходимой последовательности явлений. В ответ на это требование  науки  Юм
говорит, что сколько бы мы ни изучали свои впечатления, мы не можем прийти к
достоверным общим правилам их последовательности. Изучая химические реакции,
мы имеем дело только со своими субъективными впечатлениями, связанными  лишь
сосуществованием или последовательностью во времени и помимо этой  связи  во
времени совершенно разрозненными, вовсе не порождающими как-либо друг друга,
вообще не находящимися в какой-либо более интимной связи,  чем,  порядок  во
времени20. Если какая-либо пара явлений случайно встречалась в прошлом нашем
опыте много раз вместе, то мы в силу  привычки  начинаем  воображать,  будто
между этою парою явлений существует  какая-то  особенно  интимная  связь,  и
устанавливаем общее  правило,  утверждающее  мнимую  необходимость  такой-то
именно, а не иной последовательности впечатлений и  на  будущее  время.  Но,
конечно, наша привычка не  заключает  в  себе  никакого  ручательства  своей
рациональности; быть может, завтрашний день покажет, что все законы  физики,
химии и т.п. не имеют никакого значения  и  завтра  вслед  за  совокупностью
впечатлений, обозначаемых  словами  кислород  и  водород,  будет  появляться
совокупность впечатлений, называемых словом железо, а вовсе не  совокупность
впечатлений, называемых словом вода, как это до сих пор бывало миллионы  раз
в лабораториях, но, может быть, не  случится  в  миллион  первый  раз.  Если
всякое общее положение относительно фактов есть лишь  верование,  основанное
на привычке, то это значит, что  теоретические  науки  относительно  фактов,
физика, химия, физиология, социология и  т.п.,  пред  судом  философии  (но,
конечно, не для целей практической жизни) оказываются недостоверными; только
конкретные науки: география, история и т.п., если  они  ограничиваются  лишь
описанием единичных фактов (впечатлений) как единичных,  могут  считаться  с
философской точки зрения вполне достоверными.
   Кроме того, наукою в строго философском смысле  этого  слова  Юм  считает
математику. Он полагает, что математика состоит  из  аналитических  суждений
(вроде суждения "целое больше  каждой  из  своих  частей")  и  изучает  лишь
отношения равенства и т.п. между идеями, так что этого рода "суждения  могут
быть открыты путем одной только деятельности мышления, без отношения к тому,
что существует где бы то ни было во вселенной"21.
   Скептицизм,  развивающийся  в  эмпирической  философии  как   необходимое
следствие предпосылок, утверждающих, что я и не-я обособлены и что опыт есть
продукт действия внешнего мира на я, необходимо приводит к утверждению,  что
не только объективные связи между явлениями внешнего мира, но даже  и  самое
существование внешнего мира не может быть доказано. Уже Локк чувствует,  что
его философия не может  объяснить  знания  о  существовании  внешнего  мира.
Допуская, что, кроме состояний сознания познающего субъекта, существуют  еще
внешние вещи, вызывающие эти состояния сознания, Локк понимает,  что  это  -
умозаключение от  следствия  к  основанию,  вовсе  не  отличающееся  строгою
достоверностью:   "ибо   обладание   какою-нибудь   идеею   не    доказывает
существования вещи, как изображение человека не свидетельствует об его бытии
в мире, как сновидения не образуют подлинной истории"22. Однако  у  него  не
хватает сил отважиться на решительный скептицизм, и  он  цепляется  даже  за
чисто личные аргументы  в  пользу  существования  внешнего  мира,  например,
обращается к читателю с следующим  заявлением:  "что  касается  меня,  то  я
думаю, что Бог дал  мне  достаточную  уверенность  в  существовании  внешних
вещей"23.
   Юм, опирающийся на скептические выводы  своих  предшественников  и  более
последовательный,  чем  они,  уже  решительно  признает,   что   утверждение
достоверности  существования  внешнего  мира,  во-первых,  не   может   быть
доказано, а во-вторых, даже и противоречит разуму, так  как  разум  убеждает
нас, что "все чувственные качества существуют в душе, а не в объекте"24.
   Скептические  взгляды  Юма  вполне  последовательно  вытекают  из   основ
докантовского эмпиризма. Выше было указано, что если  все  материалы  знания
субъективны, то, оставаясь на почве фактических переживаний, неизбежно нужно
стать на сторону солипсизма. Но все же многим может показаться, что  это  не
необходимо и что эмпиризм в лице Юма слишком рано сложил оружие. Даже и  те,
кто думает, что процессы и свойства внешнего мира не входят в сознание  так,
как они существуют вне  сознания,  все  же  полагают,  что,  изучая  порядок
ощущений, можно  догадываться  о  соответствующем  им  порядке  раздражений,
находящихся вне нашего ума, хотя бы они  и  оставались  для  нас  совершенно
неизвестными по содержанию.  Согласно  этим  взглядам,  напоминающим  учение
Локка о "сообразности" знания, отношение между процессами внутри я и  вне  я
представляется в следующей форме: во внешнем  мире  существуют  какие-нибудь
явления x и y, причинно связанные между собою так,  ч