ния, напр., критицизм Канта, не допускающие  данности  внешнего
мира в процессах знания, принуждены конструировать его  как  объект  знания.
Поэтому они или предрешают, или  даже  прямо  решают  очень  многие  вопросы
онтологии. Отсюда явился  предрассудок,  будто  философия,  начинающая  свои
исследования с теории знания, неизбежно должна прийти к идеализму или даже к
солипсизму. Ничего подобного  мы  не  находим  в  интуитивизме;  эта  теория
знания, как и должно быть, исследует только процессы знания; составные части
этого сложного процесса сами в большинстве случаев не суть знание,  и  даже,
может быть, некоторые из  них  не  суть  сознание.  Вопрос  о  их  свойствах
остается открытым, и решение его предоставляется онтологии, а также  частным
наукам. Такие элементы мира, как пространство и  время,  по  существу  также
подлежат исследованию онтологии;  гносеология  должна  заниматься  ими  лишь
настолько,  насколько  это  необходимо  для  решения   вопроса   о   знании,
трансцендентном в отношении к познающему я, и о познании законов явлений, да
и то главным образом с целью  борьбы  против  мнений,  укоренившихся  в  тех
гносеологиях,  которые  занимаются   не   столько   своим   делом,   сколько
онтологическими   вопросами.   Распространенность   таких   гносеологий    и
необходимость считаться с ними  привела  и  нас  к  существенному  искажению
порядка  исследования  проблем.  Исследование  о  я  и  не-я,  а   также   о
внутрителесном и о внетелесном транссубъективном мире  относится  к  области
онтологии и психологии, а вовсе не к гносеологии. Строго говоря, гносеология
должна была бы только исследовать  обработку  объектов  знания  и  отношение
объектов знания к процессу знания, не относя эту обработку и объекты ее ни к
сфере я, ни к сфере не-я. Отсюда при  нашем  решении  проблем  получился  бы
эмпиризм в гносеологии, а мистический характер его обнаружился бы  отчетливо
лишь в онтологии. Однако привычка рассматривать процессы знания,  исходя  из
я, слишком еще укоренена в гносеологии, а потому пойти указанным выше  путем
это значило бы сделать изложение неясным. Поэтому мы предпочли отступить  от
строго методического порядка, надеясь, что читатель, вполне представляя себе
сущность этой гносеологии, внесет мысленные поправки в процесс ее развития.
   Ценность всякой теории знания заключается главным образом в обосновании и
оценке науки и в решении некоторых основных проблем логики. Во второй  части
настоящего сочинения мы перейдем  к  этим  вопросам,  но  раньше  необходимо
показать путем рассмотрения исторических фактов, что общее течение философии
направляется в сторону установленных выше положений. Для этого мы рассмотрим
предпосылки  критицизма,  а  затем  в  главе  "Учение   о   непосредственном
восприятии транссубъективного  мира  в  философии  XIX  века"  покажем,  что
главные направления философской мысли  в  XIX  веке  постепенно  приводят  к
интуитивизму.
   Глава IV. Догматические предпосылки теории знания Канта
   Критика чистого разума  основывается  на  предположении,  что  существует
знание, обладающее всеобщим и необходимым характером; все исследование Канта
построено так, чтобы объяснить возможность подобного знания.  Эта  ничем  не
доказанная предпосылка69 сама по себе не особенно опасна, но в теории знания
Канта она становится чрезвычайно вредоносною  потому,  что  комбинируется  у
него с теми предпосылками рационалистов и  эмпиристов,  которые  приводят  в
конечном итоге к абсолютному скептицизму. Кант знает  об  этой  опасности  и
потому принужден прибегнуть к необычайно  искусственным  построениям,  чтобы
отстоять возможность  всеобщего  и  необходимого  знания,  не  покидая  этих
предпосылок. Таким образом, он создает в  высшей  степени  своеобразную,  не
похожую на все предыдущие  учения  систему  философии,  но  это  своеобразие
обусловливается именно тем, что бессознательная  подпочва  ее  слишком  мало
оригинальна. Эту подпочву мы и постараемся вскрыть теперь.
   В самом начале своего "Введения" в  "Критику  чистого  разума"  Кант  уже
считает несомненным, что первым  толчкам  к  возникновению  опытного  знания
служит воздействие предметов на душу познающего субъекта.  "Несомненно,  что
всякое наше познание начинается с опыта; ибо чем же другим и возбуждается  к
деятельности  наша  познавательная  способность,  как  не  теми  предметами,
которые действуют (ruhren) на наши чувства и отчасти  сами  вызывают  в  нас
представления, отчасти побуждают деятельность нашего рассудка сравнивать эти
представления, соединить или разделять их  и  таким  образом  перерабатывать
грубый  материал  чувственных  впечатлений  в  познание  предмета,   которое
называется опытом"70. Картина этого  взаимодействия  рисуется  в  уме  Канта
совершенно так же, как в уме Декарта или Локка: я и не-я или, точнее говоря,
познавательный процесс и  вещи,  обусловливающие  его,  обособлены  друг  от
друга, по мнению Канта. Он не может себе представить, чтобы  свойства  вещи,
независимой от познающего субъекта, могли войти в представления  субъекта71.
"Внешнее чувство может содержать в себе только отношение предмета к субъекту
в его представлении, а не то внутреннее, что присуще объекту  в  себе"72,  -
говорит Кант. Отсюда ясно, что  предметом  знания  могут  быть  только  наши
представления, "целиком находящиеся в нас"73, только "наши идеи", как сказал
бы Локк.  Что  же  касается  внешних  вещей,  "мы  не  знаем  ничего,  кроме
свойственного нам способа воспринимать  их,  который  необходим  только  для
человека, а вовсе не для  всякого  существа"74.  Расширяя  свой  чувственный
опыт, мы познаем только себя, говорит Кант, подобно  Декарту.  "Если  бы  мы
могли довести свои созерцания до высшей степени ясности, мы  все-таки  таким
образом не подошли бы ближе к свойствам вещей в себе. Во всяком случае мы бы
узнали  в  совершенстве   только   свой   способ   созерцания,   т.е.   свою
чувственность,  да  и  то  только  под  условиями  пространства  и  времени,
первоначально присущими субъекту; но чем могли бы быть предметы в  себе,  мы
никогда не могли бы узнать даже и путем самого отчетливого познания  явления
их, которое нам только и дается"75. Даже и различия  между  существенными  и
случайными свойствами явлений зависят не от самих вещей,  а  от  организации
познающего субъекта. "Мы различаем, конечно, среди явлений, - говорит  Кант,
- то, что существенно свойственно их созерцанию и имеет значение для каждого
человеческого чувства вообще, от того, что принадлежит им  только  случайно,
так как имеет значение не для чувственности вообще,  а  только  для  особого
положения или особой организации того или иного чувства"76.
   Эта  картина  отношений  между  вещами  и  познавательным   процессом   в
чувственном опыте очень напоминает представления рационалистов и  эмпиристов
об опыте77. Однако нам могут возразить, что эти представления не  составляют
подпочвы "Критики чистого разума", что Кант сначала построил свою  в  высшей
степени оригинальную теорию знания, а потом уже в виде вывода из нее получил
эти  традиционные  представления  об  отношении  между  знанием  и  вещью  в
чувственном опыте. Ввиду существующих и  в  наше  время  стремлений  считать
систему Канта идеалом критической философии необходимо считаться  и  с  этим
возражением. Уже с первого взгляда оно кажется несостоятельным по  следующей
причине. Предшественники  Канта  трудились  над  исследованием  неразрешимой
задачи, как возможно знание в том случае, если я и не-я обособлены  друг  от
друга. Кант понимает, что эта  задача  не  может  быть  решена  сравнительно
простыми средствами его предшественников, и  дает  ответ  на  тот  же  самый
вопрос (в видоизмененной форме,  о  которой  мы  скажем  ниже),  прибегая  к
построениям  в  высшей  степени  искусственным.  Самая  искусственность   их
показывает, что Кант именно начинает с представления о разъединенности между
знанием и вещами, а не заканчивает им. Более подробное рассмотрение "Критики
чистого  разума"  с  очевидностью  подтверждает  эту  догадку.  Без  всякого
исследования, по-видимому, просто  опираясь  на  традиционные  мнения,  Кант
уверен, что чувственный опыт не может дать всеобщего и необходимого  знания.
По его мнению, уже понятие опыта приводит  к  этой  мысли.  Мало  того,  все
"данные" опыта, т.е. переживания, пассивно полученные извне с помощью  нашей
восприимчивости  (Receptivitat,  Sinnlichkeit),  совершенно  разрознены;  по
мнению Канта, они не заключают в себе никаких связей,  даже  и  случайных78.
Если в опыте есть связи, то они не восприняты познающим субъектом, а созданы
им самим: всякий синтез есть результат самодеятельности познающего субъекта.
"Соединение (conjunctio) разнообразного, - говорит Кант, - вообще никогда не
может быть воспринято нами через чувства и, следовательно,  не  может  также
заключаться в чистой  форме  чувственного  созерцания;  ведь  оно  есть  акт
самодеятельности силы представления, а  так  как  эту  силу,  в  отличие  от
чувственности, надо называть рассудком, то всякое соединение, - будем ли  мы
его сознавать или нет, будет ли это соединение разнообразного  в  созерцании
или  в  каких-либо  понятиях,  и  в  первом  случае,  будет  ли   созерцание
чувственным или нечувственным, - есть акт рассудка,  который  мы  обозначаем
общим названием синтеза, чтобы этим вместе с тем отметить, что мы  не  можем
представить себе ничего соединенным в  объекте,  чего  прежде  не  соединили
сами; среди всех представлений  соединение  есть  единственное,  которое  не
дается объектом, а может быть сделано только самим субъектом, ибо  оно  есть
акт его самодеятельности"79.
   Все эти утверждения  относительно  опыта  суть  не  выводы,  а  основания
системы. Именно благодаря уверенности в том, что связи "не даны", Кант прямо
начинает свою критику утверждением, что знание заключает в  себе  априорные,
т.е. происходящие из самого рассудка,  элементы.  Но,  спрашивается,  откуда
Кант узнал, что "данное" в опыте всегда должно быть бессвязным?  Сколько  бы
мы ни перелистывали "Критику чистого разума", мы не найдем  оснований  этого
важного тезиса, а встретим только уверения в том, что это должно быть так80.
Это значит, что основания для такого утверждения кроются  среди  предпосылок
философии Канта, и мы находим их в тех представлениях об отношении между я и
познаваемою вещью, которые нам встретились уже у эмпиристов, у рационалистов
и у самого Канта в начале "Критики чистого разума". Если  опыт  складывается
из действий вещей на душу и если я есть замкнутая субстанция (хотя бы  и  не
познаваемая теоретически, а только составляющая предмет практической  веры),
то ясно, что все переживания познающего субъекта целиком суть его состояния,
и связи между  этими  переживаниями  обусловлены  природою  субъекта  еще  в
большей степени, чем ощущения. Согласно такому понятию опыта, "данные" опыта
могут заключать в себе только чувственные и притом разрозненные элементы,  а
так как связи имеют нечувственный характер, то и это обстоятельство склоняет
к мысли, что они создаются самим познающим  субъектом.  Отсюда  у  Канта  на
первой странице  его  Введения  уже  является  на  сцену  предрешающее  весь
дальнейший ход исследования утверждение, что всякое всеобщее  и  необходимое
знание  (всякая  необходимая  связь)  происходит  не  иначе  как  из  самого
познающего  рассудка.  Под  влиянием  той  же   предпосылки   Кант   считает
центральною  проблемою  теории  знания  вопрос,  как  возможны  всеобщие   и
необходимые синтетические суждения; в этой проблеме  он  усматривает  не  те
трудности,  которые  вытекают  из  самой  сущности   ее,   а   те,   которые
присоединяются к ней вследствие указанной предпосылки (поэтому он и не довел
до конца решение проблемы, как будет показано ниже): он  задается  вопросом,
как возможно, чтобы вещи давали о себе знать  только  своими  действиями  на
чувственность и все же  при  этом  получались  бы  суждения,  необходимые  и
всеобщие, т.е., указывающие необходимую связь в объекте и  определяющие  эту
связь  для  всех  прошедших,  настоящих  и  будущих  объектов.  Именно  этою
постановкою вопроса объясняется то, что Кант считает  мыслимыми  только  три
решения вопроса: или знания  суть  копии  вещей,  получившиеся  пассивно  от
действия вещей на душу, или знания суть копии вещей, вложенные Богом в  душу
и по благости Его  согласованные  вполне  с  вещами,  или,  наконец,  знание
относится вовсе не к самим вещам, действующим на душу субъекта, а  только  к
их действиям, к их явлениям в душе, которые должны  быть  законосообразными,
потому что форма их сложения в душе необходимо определяется природою  самого
познающего субъекта81. Первое решение не удовлетворяет Канта, потому что оно
исключает возможность  всеобщего  и  необходимого  знания,  в  существовании
которого Кант догматически уверен; второе решение он  почти  не  удостоивает
рассмотрения, считая его фантастическим82. Даже и в смягченной форме, в виде
утверждения, что логическая необходимость мышления есть необходимость  самих
вещей, он отвергает его, не пытаясь выяснить доли  правды,  заключающейся  в
этом рационалистическом принципе, без которого  не  может  обойтись  никакое
человеческое мышление83. Таким образом, ему  остается  только  прибегнуть  к
третьему решению вопроса.
   Знакомясь с этою подкладкою  мышления  Канта,  нельзя  не  признать,  что
догматическая основа его однородна с предпосылками рационализма и эмпиризма,
но  огромная  оригинальность  учения  Канта  заключается  в  придуманном  им
средстве  выйти  из  затруднений,   приведших   к   крушению   системы   его
предшественников,  именно  в  предположении,   что   необходимо-закономерная
структура   познаваемой   человеком   природы   есть   продукт   организации
человеческого духа, так что не природа диктует (путем  опыта)  человеческому
уму свои законы, а человеческий ум сам  предписывает  их  природе  и  потому
способен познавать их (коперниковский подвиг Канта).
   Казалось бы, что согласно этому учению природа,  как  она  есть  сама  по
себе, остается, правда, совершенно недоступною человеческому знанию, но зато
человеческий  дух,  этот  законодатель  природы  как  явления,  должен  быть
познаваем вплоть  до  своих  последних  тайников.  Однако  по  Канту  и  это
недостижимо: душа познает себя только из своих действий на  себя  самое  (на
свою чувственность), вследствие чего являются разрозненные пассивные  данные
внутреннего чувства, а закономерное упорядоченное целое  получается  из  них
опять-таки  благодаря  априорным  формам   чувственности   и   синтетической
деятельности рассудка. Следовательно, и самих себя мы познаем не так, как мы
существуем сами по себе, а так, как мы являемся себе согласно законам  нашей
познавательной деятельности84.
   Итак, весь процесс возникновения  знания,  по  Канту,  можно  выразить  в
следующей картине. Мир не-я сталкивается с миром я, обладающим  определенною
внутреннею структурою, чем-то вроде призмы (априорные формы чувственности  и
рассудка), и, преломившись в  нем,  является  в  нем  согласно  законам  его
структуры: это явление есть знание, оно  всегда  складывается  из  пассивных
"данных"  и  из  закономерных   связей,   определяемых   активностью   самой
преломляющей призмы (рассудок)85. Если я захочет познать самого себя,  то  и
тут нельзя обойтись без преломляющей призмы, а потому и себя  можно  познать
только как явление. Итак, и я  и  не-я  сами  по  себе  остаются  совершенно
непознаваемыми, весь известный мир складывается только из  ощущений  (данных
чувственности) и связей между ними, исходящих из  рассудка,  весь  этот  мир
есть представление; насколько мы  его  знаем,  в  основе  его  лежат  только
рассудок и чувственность, и строй его определяется отношениями  между  этими
способностями,  а  вовсе  не  отношениями   между   я   и   не-я.   Выходит,
следовательно, будто мы неправы, подкладывая  под  эту  систему  предпосылки
рационализма и эмпиризма об отношении между я  и  не-я  в  процессе  знания.
Система  Канта  оказывается  настолько  оригинальною,  что  я   и   не-я   в
рационалистическом и эмпиристическом  значении  этого  слова  в  ней  совсем
исчезли, и даже выразить  ее  точно,  пользуясь  обычными  терминами,  очень
трудно. Однако предыдущее изложение показывает, каким образом случилось  это
превращение:  в  начале   исследования   Кант   опирается   на   предпосылки
рационализма  и  эмпиризма,  а  затем  на  том  же  фундаменте  он  возводит
совершенно новое здание и преобразует все  понятия  до  такой  степени,  что
традиционная предпосылка уже не может быть выражена прежними терминами, хотя
и остается в основе его системы; ее  приходится  теперь  выразить  следующим
образом: познавательный  процесс  и  вещи  в  себе  (явление  и  являющееся)
обособлены друг от друга. Это положение открыто высказано в "Критике чистого
разума", но не как исходный пункт, а как вывод из всего исследования.  Между
тем  на  самом  деле  оно  в  скрытой  форме  уже  заложено  в  предпосылках
рационализма и эмпиризма, составляющих подпочву "Критики чистого разума".
   Присутствие этих предпосылок имеет роковое  значение  для  теории  знания
Канта. Они не только лишают  ее  критического  характера,  но  и  делают  ее
недоказанною и даже ложною, так как ставят неразрешимую проблему. Сначала мы
покажем, что теория Канта не доказана.
   Кант подыскивает условия возможности  всеобщего  и  необходимого  знания,
догматически  предполагая  существование   такого   знания   и   выходя   из
предпосылки, что "данные" опыта суть  продукт  действия  каких-то  вещей  на
познавательную способность. Поэтому ему представляется только три  возможных
гипотезы возникновения знания. Согласно двум из них знание есть соответствие
между представлениями и объектами, а согласно третьей знание есть  созидание
объектов, хотя бы только как явлений. Два первых пути не приводят к цели,  и
потому Кант считает необходимым остановиться на третьем предположении. Такое
исследование  имеет  характер  умозаключений  от  присутствия  следствия   к
присутствию основания, которые, согласно учению  традиционной  логики,  даже
при самых благоприятных условиях приводят только к гипотезам, а вовсе  не  к
необходимому знанию. Между тем условия, в  которых  находятся  умозаключения
Канта, вовсе не благоприятны для него и с точки зрения традиционной  логики,
и  с  точки  зрения  логики  интуитивизма86;  кроме   допущенных   им   трех
возможностей,  существует  еще   четвертая,   которой   он,   под   влиянием
догматических предпосылок, не принял в расчет, между тем как она  еще  лучше
обосновывает возможность всеобщего  и  необходимого  знания,  чем  гипотеза,
защищаемая им. В  самом  деле,  допустим,  что  знание  и  не  соответствует
объектам и не создает их, а заключает их в себе так, как они есть,  и  тогда
(это  будет  показано  ниже,  в  главе  седьмой)  обоснование  всеобщего   и
необходимого знания можно будет сделать  глубже  и  вернее,  чем  с  помощью
гипотезы Канта87.
   Защитники Канта часто говорят, что его система обосновывается  не  только
путем умозаключения от следствия  к  основанию  (от  опыта  к  условиям  его
возможности). Они утверждают, что Кант, построив свою систему как  гипотезу,
постарался  дать  ей  более  прочное  основание,  именно  исследовал  состав
научного опыта и действительно нашел, что  в  нем  содержатся  все  условия,
предположенные его гипотезою. И в самом  деле,  Кант  был  слишком  искусным
мыслителем, чтобы  не  попытаться  дать  более  глубокое  обоснование  своей
системе. В "Предисловии" ко второму  изданию  "Критики  чистого  разума"  он
говорит: "В этом предисловии я  выставляю  предлагаемое  в  моей  Критике  и
аналогичное гипотезе Коперника изменение в  мышлении  только  как  гипотезу,
хотя в самом сочинении оно доказывается и