лютным  объективизмом?  А  этот  вопрос
требует   тщательного   продумывания   всех    идеологических    результатов
рабовладельческой формации, т.е. требует установления  некоего  звена  между
самой формацией и объективизмом ее мировоззрения.
   Это звено, по нашему мнению, заключается в том, что  в  рабовладельческой
формации  раб  трактуется  как  вещь,  а  господин  -  как  вещественное  же
оформление этой вещи. Вырастающее на основе такой формации мировоззрение еще
до всякого исследования, еще чисто бессознательно, на основании  простого  и
общепонятного в те времена опыта жизни, трактует все  на  свете  только  как
вещи и как их естественное и  стихийно  возникающее  оформление.  Ясно,  что
предметом такого мировоззрения  может  быть  только  объективное,  поскольку
всякая вещь потому и есть вещь, что она объективна. Отсюда ясно также, что и
все античное мировоззрение по необходимости есть принципиальный объективизм.
   2. Классические системы философии
   Как известно, философия греков эпохи классики есть учение о  космосе,  об
элементарных стихиях, об их возникновении  и  уничтожении  и  о  космических
законах этого становления. Причиной всего  этого  обычно  тоже  выставляется
рабовладельческая формация. Однако, здесь следует поставить  вопрос:  почему
же вдруг рабовладельческой формации понадобилось учение о стихиях  и  об  их
становлении? Почему греческие философы стали учить об эфире, огне,  воздухе,
воде, земле? Почему вдруг стали рассуждать о разрежении огня в воздух или  о
сгущении воздуха в огонь? Откуда вдруг взялся  Логос  Гераклита  или  Ноэзис
Диогена Аполлонийского, откуда вечное становление у одних и отрицание его  у
других, откуда Единое Парменида, числа пифагорейцев и атомы Демокрита?  Пока
не будет установлено, что рабовладельческая  формация  повелительно  требует
видеть везде только вещи в их стихийном возникновении и уничтожении, и  пока
это не будет выведено из самого взаимоотношения господина и раба, до тех пор
ссылка на рабовладельческую формацию будет оставаться пустым словом.  Равным
образом, пока мы не учтем того, что господин проявляет себя в этой  формации
не как живая и полноценная личность и не как  член  общества  личностей,  но
лишь как безличный принцип производственно-технического прикрепления вещей к
их же собственному стихийно-вещественному потоку, до  тех  пор  мы  вряд  ли
сможем хорошо  понять  учение  Гераклита  об  огненном  Логосе  или  Диогена
Аполлонийского о  воздушном  Ноэзисе.  Неумением  продумать  до  конца  весь
безлично-вещественный характер рабовладельческой формации и объясняется  то,
что античная философия часто с такой легкостью модернизируется и переводится
на язык западноевропейского буржуазного или мелкобуржуазного сознания.
   Обычно утверждают, что вещественная картина мира в античности была только
у так называемых материалистов.  Здесь,  однако,  кроются  две  существенные
неточности и одна значительная ошибка.
   Ведь не только в античном материализме картина мира  является  более  или
менее вещественной. Понять специфику античного материализма можно  только  в
том случае, если связать его более или менее существенно с античной  жизнью,
т.е. с античной рабовладельческой формацией. Античное мировоззрение всегда и
всюду выдвигает на первый план именно вещи в их  непосредственной  данности,
именно  тела  в  их  стихийном  и  естественном  взаимопорождении.  Раз  это
вытекает, как мы утверждаем, из социальной истории господина и раба, то этим
уже обоснован специфический характер тех греческих учений, которые в  первую
очередь ставили вопрос именно о вещах и телах. Вещи и тела  оказывались  тут
взятыми в их полной непосредственности, т.е.  прежде  всего  в  их  реальной
видимости и осязаемости. Атомы Демокрита в этом смысле были  и  должны  были
быть некоторого рода вещичками, миниатюрными фигурками и статуэтками.  Здесь
особенно подчеркивается видимость  и  осязаемость  атомов,  их  пластическая
фигурность и статуарность. Отсюда понятно все  отличие  античного  атома  от
западноевропейского - силового, а в дальнейшем -  электрического.  Последний
поражает нас чем угодно, но только не  своей  геометрической  пластикой.  Не
вскрыв существенную связь  античного  материализма  с  вещественно-стихийным
характером рабовладельческой формации,  нельзя  понять  специфику  античного
материализма и атомизма.
   Вторая  неточность  в  традиционном  изложении   античного   материализма
заключается в том, что его обычно  рассматривают  не  в  контексте  античной
рабовладельческой формации,  а  в  контексте  западноевропейской  буржуазной
философии. Тем самым античный  материализм  очищается  от  всего  того,  что
является характерным для рабовладельческой формации вообще.  Так,  например,
часто  считают,  что  если  западноевропейский  буржуазный  материализм   не
признает никаких богов, то таковым же должен быть  и  античный  материализм.
Демокрита поэтому  всячески  очищают  от  теологии,  которую  он  фактически
проповедовал.  Эпикура  делают  прямым  атеистом,  оставляя   без   внимания
источники, гласящие об эпикуровских богах и о том, что сам Эпикур, например,
посещал храмы. Из Лукреция делают настоящего Бюхнера, отрывая его учение  от
всей цельности его философско-художественного мировоззрения и  оставляя  без
внимания его кричащую проповедь вечной мировой смерти.
   Но,  теология,  которую  проповедуют  античные  материалисты,  не  только
является исторически подтвержденным фактом.  Ее  надо  считать  даже  весьма
характерным элементом античного материализма. Эпикуровские боги, например, -
это идеалы  покоя,  бездействия,  беззаботности,  самонаслаждения  и  полной
незаинтересованности во всем окружающем, т.е. это те самые  идеалы,  которые
составляют ядро эпикурейской этики и без которых она немыслима. То, что  они
никак не  воздействуют  на  мир  и  никак  в  нем  не  участвуют,  это  лишь
абсолютизирование основного принципа учения эпикурейцев о свободе человека.
   Итак, античное мировоззрение характеризуется  вещевизмом  и  телесностью.
Однако это вовсе не означает (и выше это специально подчеркивалось),  что  в
античности не было никакой религии, никакой мистики. Это означает  лишь  то,
что  античная  религия  насквозь   пронизана   вещественными   и   телесными
интуициями, а вовсе не то, что она была здесь чем-то непоследовательным  или
чем-то  вроде  механического  придатка.  Наоборот,  если  говорить  о  самой
религии,  то  она  оказывается  здесь  существенно  необходимой,   так   как
рабовладельческая  формация  именно  вследствие   своего   вещественного   и
телесного характера не может породить из себя достаточно уверенного в себе и
достаточно самостоятельно мыслящего субъекта,  который  мог  бы  подвергнуть
религию  основательной  и  глубокой  критике.  Такой  субъект  мог   впервые
появиться только в эпоху зарождения капиталистической формации, и тогда  это
имело огромный социальный  смысл.  В  эпоху  же  рабовладельческой  формации
религия остается, вообще говоря, нетронутой (если не иметь  в  виду  периоды
культурно-социального развала); вещевизм создает для античной религии только
особый стиль, но нисколько не  подрывает  ее  в  корне.  Непониманием  всего
этого, на наш взгляд, обусловливается  то,  что  многие  авторы,  говоря  об
античном материализме, старательно подчищают его  под  либерально-буржуазный
материализм Западной Европы.
   Но что является уже значительной ошибкой (а не просто неточностью) -  это
то, что в традиционных изображениях античной философии  материализм  находят
исключительно  только  у  тех  мыслителей,  которые   официально   считались
материалистами. Но таких мыслителей очень мало; и если из всей  тысячелетней
истории античной философии передовыми оказываются только Демокрит, Эпикур  и
Лукреций (иногда прибавляют еще несколько имен), то лучше уж было бы  совсем
не привлекать античность как ту эпоху, которая имела  большое  значение  для
развития философии. А  между  тем  Энгельс  писал:  "Мы  вынуждены  будем  в
философии, как  и  во  многих  других  областях,  возвращаться  постоянно  к
подвигам того маленького народа, универсальная  одаренность  и  деятельность
которого обеспечили ему такое место  в  истории  развития  человечества,  на
которое не может претендовать ни один другой народ"1.
   Если бы в  историко-философских  исследованиях  всерьез  учитывалась  вся
социально-экономическая специфика рабовладельческой формации, то  в  поисках
вещественной и материальной картины мира  в  античности  не  нужно  было  бы
гоняться только за официально признанными  материалистами,  как,  равно,  не
нужно  было  бы  и   этих   последних   подчищать   под   западноевропейский
либерально-буржуазный стиль. Тогда  было  бы  ясно,  что  и  так  называемые
античные  идеалисты  тоже  в  значительной  мере  мыслили,  ориентируясь  на
вещественную и стихийно-материальную картину мира. Это, конечно, не  значит,
что между идеализмом и материализмом здесь не было  острого  противоречия  и
борьбы и что такая борьба не имеет для нас первостепенного значения. Однако,
никуда не денешься от того факта, что и материализм и идеализм в  античности
одинаково   являются   выражением   рабовладельческой   идеологии   и   что,
следовательно, между тем и другим должно быть некоторое вполне  определенное
сходство.
   Что такое идеи Платона? Конечно, с точки зрения Платона, это есть  особое
бытие, бытие нематериальное, бытие запредельное, бытие, отделенное от  всего
материального. Однако каково же внутреннее содержание  этих  идей?  Если  мы
вдумаемся в самое содержание платоновского мира идей, то окажется, что в нем
нет ровно ничего специфически духовного, даже специфически личностного,  нет
того абсолютного духа, которым так  гордилось,  например,  Средневековье.  В
христианском Средневековье мир идей - это абсолютная божественная личность с
определенным именем, с  определенным  поведением,  со  своей,  так  сказать,
личной биографией, закрепленной в так называемой священной истории. Есть  ли
что-нибудь общее между этим средневековым миром идей и миром  идей  Платона?
Платоновский мир идей совершенно безличен, он  не  имеет  никакого  имени  и
никакой истории; он - просто  вечный  космос,  в  котором  действуют  вечные
законы, или, лучше сказать, это есть вечные  законы  космоса  (образцы),  по
которым движется космическая жизнь.
   Гегелевский мир идей - это мир чистых  понятий,  развивающихся  из  самих
себя; и мировой дух у  Гегеля  есть  не  что  иное,  как  саморазвитие  этих
логических  понятий.  Есть  ли  что-нибудь   общее   между   гегелевским   и
платоновским миром идей? Только очень  плохое  знание  истории  философии  и
только  полное  невнимание  к  марксистскому  учению  об  определяющей  роли
общественно-экономических формаций может приводить к отождествлению Гегеля и
Платона. У Платона идеи вовсе не логические понятия,  но  весьма  насыщенные
бытийственные  субстанции;  это,  собственно  говоря,  боги,  правда,  не  в
популярно-народном, но в  философски-разработанном  смысле.  Во-вторых,  мир
идей вовсе не есть для Платона наивысшее последнее бытие, каким является для
Гегеля его логическое понятие; этот мир идей объемлется  еще  более  высокой
субстанцией, или Единым, которое уже "по ту сторону сущности".  Если  же  мы
возьмем не Гегеля, а, скажем, Фихте, то  его  система  идеализма  еще  более
далека от Платона ввиду своего принципиального субъективизма.
   Но  если  между  идеализмом  Платона,  с  одной  стороны,  и   идеализмом
средневековым и новоевропейским, с другой, существует такое резкое различие,
то в чем же тогда заключается специфика платоновского мира идей и почему без
этой специфики невозможно никакое адекватное понимание Платона?
   Если мы  всерьез  считаем,  что  платоновский  идеализм  есть  порождение
рабовладельческой  формации  определенного  периода  ее  развития   и   если
рабовладельческая формация действительно создает  вещественно-телесный  опыт
жизни,   то   и   платоновские   идеи   при   всей   их    нематериальности,
невещественности, бестелесности необходимо должны все же  по  самому  своему
содержанию отличаться материальными, вещественными и  телесными  признаками.
Они должны быть не чем иным, как обобщением  самих  же  вещей,  их  наиболее
совершенным выражением, их максимальным и  предельным  смысловым  развитием.
Платоновские  идеи  есть  просто  увековеченные   вещи.   И   это   особенно
подтверждается исследованием языка Платона, обнаруживающим даже  в  наиболее
идеалистических  и  мистических  текстах  Платона  наличие  чисто   телесных
интуиций и соответствующих методов мысли2.
   Платоновская идея есть по  своему  содержанию  не  что  иное,  как  самая
обыкновенная вещь, но только взятая  в  своем  бесконечном  пределе.  Всякая
эмпирическая вещь появляется и уничтожается, растет и умирает; она  имеет  в
течение своего существования бесконечное количество разного рода ступеней  и
степеней,  бесконечное  количество  разного  рода  качеств,  свойств,  форм,
бесконечное количество мельчайших оттенков, связанных с различными временами
и местами ее существования. Объединим всю эту бесконечность оттенков  данной
вещи в ее реальном становлении в одно целое и представим себе, что это целое
вещи концентрирует в себе и направляет  решительно  все  судьбы  этой  вещи,
начиная от ее зарождения и кончая ее уничтожением. Это целое вещи  и  будет,
по Платону, ее идеей. Вещи, таким образом, вполне  зависят  здесь  от  своих
идей, поскольку именно идеи трактуются здесь как причины вещей, как источник
их бытия и как направляющий принцип. Однако, если рассматривать эти идеи  по
их содержанию, то вовсе не они управляют, по Платону, вещами,  а,  наоборот,
вещи управляют этими идеями. Мир идей, по Платону, таким  образом,  есть  не
что иное, как самый обыкновенный физический Космос, но только взятый в своем
пределе, как система предельно обобщенных родовых понятий.  С  помощью  идей
Платон прикрепляет вещи к ним самим так же, как в рабовладельческой формации
значение господина,  согласно  вышеприведенному  анализу,  сводится  лишь  к
прикреплению раба, понимаемого как вещь, к нему самому, к его естественным и
максимально производительным, но чисто материальным возможностям.
   То же самое можно сказать и об Аристотеле, если иметь в виду его учение о
Перводвигателе. Аристотель,  критикующий  Платона,  нисколько  не  смущается
выдвигать  учение  о  том,  что   он   называет   "формой   форм",   "умом",
"перводвигателем".   Почему   это   происходит?   Почему   материалистически
настроенный Аристотель считает возможным  учить  о  мировом  Перводвигателе?
Дело в том, что  Перводвигатель,  по  крайней  мере  по  своему  содержанию,
нисколько не мешал у Аристотеля  материализму.  По  своему  содержанию  этот
Перводвигатель ровно ничего не привносит нового  в  естественно  протекающий
мировой процесс. Он только санкционирует его, увековечивает  царящие  в  нем
закономерности, обосновывает его на нем же самом, прикрепляет его к нему  же
самому и оформляет его максимальную,  совершенно  естественно  принадлежащую
ему производительную силу. Формально это -  идеализм,  но  по  существу,  по
самому содержанию - это самый настоящий материализм.
   Еще более удивительна склонность к вещественным и материальным  интуициям
у тех античных мыслителей, которые были уже стопроцентными  мистиками,  -  у
неоплатоников III - VI  вв.  н.э.  Однако,  этот  вопрос  слишком  сложен  и
специален, и мы не можем здесь его рассматривать.
   Сделаем необходимые выводы.
   Во-первых, вся  античная  философия  с  начала  до  конца,  включая  всех
идеалистов и мистиков, отличается приматом вещественных и телесных интуиций,
т.е. вся античная философия в значительной мере пронизана  более  или  менее
материалистической тенденцией.  Это  определяется  лежащей  здесь  в  основе
рабовладельческой формацией и вытекающим  из  нее  вещественным  и  телесным
опытом жизни. Всем известно, что античность -  это  язычество,  а  язычество
есть обожествление природы. Констатируя последнее,  следует,  однако,  уметь
это   языческое   обожествление   природы   объяснить   из   соответствующей
социально-экономической формации.
   Во-вторых, античный материализм резко отличается  от  всех  других  типов
материализма прежде всего от материализма буржуазного, который возникает  не
на рабовладельческой основе и поэтому вовсе не  на  вещественных  интуициях.
Материализм  буржуазный  возникает  на   основе   частнопредпринимательского
отношения к жизни и природе, на основе индивидуалистического сознания.
   В-третьих,  каково  бы  ни  было  внутреннее   содержание   идеализма   и
материализма, борьба между ними наполняет всю историю  философии.  Исключить
изучение этой борьбы в античной философии - значит  убить  в  последней  все
живое и отказаться от понимания  того,  в  чем  заключался  ее  исторический
процесс, периоды ее прогресса и регресса. Но, конечно, развиваясь на одной и
той же социально-экономической почве, античный  материализм  и  идеализм  не
могут не иметь некоторых общих черт, резко отличающих эти системы, как и всю
античность, и от средневекового, и  от  буржуазно-капиталистического,  и  от
социалистического мировоззрений.
   3. Существенные уточнения
   а)
   Прежде  всего,  социально-исторический  базис  отражается  во  всех   его
надстройках. Но ни в коем случае здесь нет тождества. Например, философия  и
искусство  остаются  именно  философией  и  искусством,  как  бы  в  них  не
отражались те или иные социально-исторические отношения. Гераклит, Демокрит,
Платон, Аристотель, Декарт, Спиноза, Кант, Гегель - все они познавали истину
и хотели ее возможно глубже формулировать, а вовсе не занимались  специально
и сознательно отражением тех или иных социально-исторических отношений.  Эти
последние влияли на них так же, как всякая почва влияет на растения, которые
из нее появляются. Но почва, например, может быть унавожена, и тогда из  нее
вырастают пахучие цветы, вкусные плоды и необходимые для человеческой  жизни
злаки. Можно ли себе представить, чтобы то или  иное  растение  существовало
без всякой питающей его почвы? Но нельзя  себе  представить  также  и  того,
чтобы растение по  своей  анатомии  и  физиологии  ничем  не  отличалось  от
производящей его почвы. Поэтому социально-исторические отношения не могут не
переноситься на все слои соответствующего исторического процесса; но  каждый
такой слой имеет свою специфику и не  только  специфику,  но  и  собственную
имманентную и относительно самостоятельную историю развития.
   У Эсхила, например, нет ни одного изображения  раба  в  классовом  смысле
слова,  но  все  его  творчество  есть,  несомненно,   продукт   восходящего
греческого рабовладения. Эсхил рисовал свои художественные  образы,  так  же
мало обращая внимания на рабовладение, как  и  всякий  математик  доказывает
свои теоремы и решает свои уравнения без всякого внимания к породившему  его
социально-историческому базису. Но  и  художник  и  математик  от  этого  не
перестают быть порождением той  или  иной  социально-исторической  почвы;  и
всякий достаточно углубленный историк должен уметь показать  отражение  этой
почвы в их творчестве.
   Кстати,  относительно  математики.  Многие  философы,  признавая   полное
единство исторического процесса в тех  или  других  общественных  формациях,
почему-то  пугаются  точных  наук  и  не  решаются  связывать  их  с   общим
социально-историческим процессом. Однако спросим себя: почему  же  греческая
классическая  математика  есть  в  основе   своей   стереометрия,   а   идеи
математического анализа появляются в Греции только в  период  ее  разложения
(как, например, у Архимеда или у его  предшественников,  атомистов)?  Почему
настоящий математический анализ стихийно развивается  только  с  XVII  в.  и
почему творцами алгебры явил