ние вещи в фантазии со всей полнотой его конкретности, с каким протекает оно в потоке переживания, точно с той степенью определенности и неопределенности, с какой являет фантазия вещь, давая проявиться то одним, то другим ее сторонам, с той самой степенью четкости или размытости, с той самой вечно колеблющейся степенью ясности и нарушающими ее мгновениями темноты, что и свойственно ей, фантазии. Феноменология жертвует лишь индивидуацией все же сущностное наполнение она во всей полноте его конкретности возвышает до эйдетического сознания, рассматривая его как идеально самотождественную сущность, которая, как и всякая сущность, существует не только hic et nunc, но и может разособляться в бессчетном количестве экземпляров. Без всяких дальнейших пояснений можно видеть, что о понятийной и терминологической фиксации подобной текучей конкретности нечего и думать и что это верно и относительно любых ее непосредственных, но менее текучих частей и абстрактных моментов.
     Но, если нет и речи об однозначном определении эйдетических единичностей в нашей дескриптивной сфере, то совершенно иначе обстоит дело с сущностями на более высокой ступени их видового воплощения. Эти сущности уже доступны для устойчивого различения, для последовательно проводимой идентификации, для строгого понятийного схватывания, равно как доступны для аналитического разложения на составляющие их сущности, а потому в отношении их осмысленно ставить задачи всеобъемлющего научного описания. Так мы описываем, а вместе с тем и определяем в строгих понятиях (по мере движения) родовую сущность восприятия и сущность подчиненных видов, как-то: восприятия физической вещественности, животных существ и т. д., равно как и сущность воспоминания вообще, вчувствования вообще, веления вообще и т. д. Однако им еще предшествуют наивысшие всеобщности, такие, как переживание вообще, cogitatio вообще, - они уже делают возможными объемлющие сущностные описания. При этом в природе общего схватывания сущности, анализа, описания, очевидно, заключено то, что не существует такого рода зависимости результатов, получаемых на более высоких ступенях, от результатов, получаемых на низших, чтобы требовался, скажем, систематический индуктивный метод, который постепенно восходил бы по ступеням всеобщности.
     Присоединим сюда и еще одно последствие. Согласно всему выше изложенному, дедуктивная теоретизация в феноменологии исключена. Но косвенные заключения в ней прямо не запрещены; поскольку, однако, выводы феноменологии должны быть дескриптивными, чисто соответствующими имманентной сфере, то умозаключения и всякого рода лишенные наглядной зримости приемы обладают в феноменологии лишь методическим значением, то есть они должны вести нас навстречу тому, что движущееся следом прямое созерцание сущности должно превратить в данность. Аналогии, какие напрашиваются, быть может, подскажут некие предположения относительно сущностных взаимосвязей еще до осуществления настоящей интуиции, и из этих подсказок могут делаться выводы, которые продвинут нас вперед, - однако, в конце концов, любые догадки должны быть подтверждены действительным созерцанием сущностных взаимосвязей. Пока этого не произошло, нами не получен феноменологический результат.
     Правда, это все еще не ответ на вопрос, который напрашивается здесь сам собою: не может ли в эйдетической области подвергаемых редукции феноменов (в целой области или в какой-то ее части) наряду с описательным существовать и идеализирующий метод, который поставлял бы под наглядно узреваемые данности чистые и строгие идеалы, что могли бы служить тогда даже и фундаментальными средствами матезиса переживаний - в дополнение к описательной феноменологии.
     Однако, сколько бы вопросов ни оставили открытыми проведенные нами исследования, они существенно продвинули нас вперед, и не только тем, что внесли в круг нашего рассмотрения ряд важных проблем. Метод аналогий - теперь это уже нам совершенно ясно - не сможет дать ничего Для обоснования феноменологии. Полагать, что метод исторически данных априорных наук - все они без исключения суть точные идеальные науки,  - обязан быть безусловным образцом для всякой новой науки, и, следовательно, и для нашей трансцендентальной феноменологии, - это только предрассудок, способный вводить в заблуждение: как будто на свете могут существовать только эйдетические науки одного-единственного методического типа, типа "точного"! Но трансцендентальная феноменология, будучи дескриптивной наукой о сущностях, принадлежит к совершенно иному фундаментальному классу эйдетических наук, нежели науки математические.
     Глава вторая. ВСЕОБЩИЕ СТРУКТУРЫ ЧИСТОГО СОЗНАНИЯ
     §  76. Тема последующих изысканий
     Через посредство феноменологической редукции все царство трансцендентного сознания выявилось для нас как царство бытия в определенном смысле "абсолютного". Вот изначальная категория бытия вообще (или же, в нашей речи, изначальный регион), - в ней коренятся все иные регионы бытия, по своей сущности сопрягаемые с нею, посему сущностно от нее зависимые. Учение о категориях обязано безусловно исходить из такого различения бытия - наирадикальнейшего из всех бытийных различений, - бытие как сознание и бытие как бытие "изъявляющее" себя в сознании, бытие "трансцендентное"; само же различение, что всякий усматривает, - оно может быть во всей своей чистоте получено и по достоинству оценено лишь благодаря методу феноменологической редукции. На сущностную сопряженность трансцендентального и трансцендентного бытия опираются и те сопряженности, каких мы уже не раз касались и какие еще предстоит нам исследовать глубже, - это сопряженности между феноменологией и всеми другими науками, такие сопряженности, в самом смысле которых заложено то, что область господства феноменологии известным, весьма примечательным образом распространяется на все прочие науки - на те самые, какие она выключает. Выключение обладает в одно и то же время свойством менять предначертанные знаки и все переоценивать, а вместе с этим все прошедшее переоценку вновь входит в сферу феноменологии. Говоря образно, все заключаемое в скобки отнюдь не стерто с доски феноменологии, - оно всего лишь заключено в скобки, и не более того, а это значит - снабжено определенным индексом. Но, снабженное индексом, оно остается главной темой научного исследования.
     Безусловно необходимо, чтобы это положение дел, со всеми присущими ему различными точками зрения, уразумевалось капитально, с самого основания. Сюда, например, относится следующее: физическая природа подлежит выключению, между как в то же самое время имеется не только феноменология естественнонаучного сознания со стороны естественнонаучного опытного постижения и мышления, но и феноменология самой природы как коррелята естественнонаучного сознания. Равным образом имеется - хотя психология и наука о духе затронуты операцией выключения - и феноменология человека, его личности, его личных свойств и протекания его (человеческого) сознания; помимо этого имеется феноменология социального духа, общественных образований, культурных формосложений и т. д. Все трансцендентное - постольку, поскольку оно обретает данность по мере сознания, - оказывается объектом феноменологического разыскания не только со стороны сознания этого трансцендентного, например, со стороны различных способов сознания, в каких это трансцендентное обретает свою данность как то же самое трансцендентное, но также как данное и как принимаемое вместе со всеми данностями, - хотя это существенно переплелось с первым.
     Имеются в этом роде мощные домены феноменологического исследования, - если исходить из идеи переживания, то их вовсе и не ждешь, в особенности же если (как все мы) начинаешь с психологической установки, а понятие переживания первым делом перенимаешь от психологии нашего времени: даже и признавать такие домены вообще феноменологическими на первых порах никто не будет слишком склонен - под влиянием внутренних затруднений. Вследствие такого учета и всего того, что введено в скобки, для психологии и для науки о духе возникают совершенно особенные и на первых порах запутывающие ситуации. Чтобы показать это хотя бы на примере психологии, мы констатируем, что сознание - это, как данное психологического опыта, то есть как сознание человека или животного, объект психологии - психологии эмпирической для исследований экспериментально-научных, психологии эйдетической - для исследований науки о сущностях. С другой же стороны, весь мир вместе с их наделенными душой индивидами и психическими переживаниями последних относится к феноменологии - претерпев модификацию заключения в скобки; все перечисленное есть коррелят абсолютного сознания. Итак, выходит, что сознание выступает в различных способах постижения и в различных взаимосвязях, а именно - во-первых, в себе самом как сознание абсолютное, во-вторых же, в корреляте, как сознание психологическое, каковое включается тогда в порядок природного мира - тут оно известным образом претерпевает переоценку и все же не утрачивает свое собственное содержание как сознание. Сложны такие взаимосвязи - и чрезвычайно важны. Ведь от них же зависит и то, что любая феноменологическая констатация, касающаяся абсолютного сознания, может быть переосмыслена в констатацию эйдетически-психологическую (каковая, по строгом размышлении, никоим образом не есть еще констатация феноменологическая), причем, однако, феноменологический способ рассмотрения более всеобъемлющ и, как абсолютный, более радикален. Усмотреть все это, а затем довести до полной проясненности сущностные сопряжения, какие существуют между чистой феноменологией, эйдетической и эмпирической психологией соответственно, или же, наукой о духе, - это великое дело для всех соучаствующих тут дисциплин и для философии. В особенности же свое радикальное, в настоящее время все еще недостающее ей основоположение может обрести столь могуче устремляющаяся в наши дни ввысь психология - при том условии, что она будет располагать далеко простирающимися усмотрениями относительно отмеченных сейчас сущностных взаимосвязей.
     Только что данные указания позволяют нам почувствовать, сколь далеки мы пока от уразумения того, что такое феноменология. Мы поупражнялись в феноменологической установке, устранили ряд вводящих в заблуждение сомнений методическою порядка, мы защитили права чистого описания, - свободное поле разысканий перед нами. Но мы еще не знаем, каковы тут большие темы, конкретнее же не знаем, какие основные направления описания предначертаны наиболее всеобщей сущностной сложенностью переживаний. Чтобы и в этих сопряжениях создать ясность, в последующих главах мы постараемся охарактеризовать эту наиболее всеобщую сущностную сложенность хотя бы по наиболее важным ее чертам.
     Приступая к этим новым рассуждениям, мы вовсе не оставляем в стороне проблемы метода. Обсуждение метода уже и раньше определялось у нас самыми всеобщими усмотрениями сущности феноменологической сферы. Само собою разумеется, что и более глубокое познание таковой - не в ее деталях, но по ее всепроникающим всеобщим свойствам - предоставит нам более содержательные методические нормы - такие, каких придется уже придерживаться любым специальным методам. Ведь метод - это не что-то такое, что вносится или должно вноситься в какую-либо область извне. Формальная логика или же ноэтика - они дают не метод, но форму возможного метода, и, сколь бы полезным ни было познание формы в методологическом отношении, определенный метод - не просто по чисто технической своей специфичности, а по всеобщему типу метода - это норма, какая проистекает из фундаментальной региональной сложенности такой то области и ее всеобщих структур, то есть существенно зависит в своем постижении по мере познания от познания самих этих структур.
     §  77.  Рефлексия  как фундаментальная особенность сферы переживания. Этюды  рефлексии
     Среди всеобщих сущностных особенностей сферы чистого переживания мы займемся прежде всего рефлексией. Мы поступим так ввиду ее универсальной методологической функции: феноменологический метод безусловно и исключительно вращается среди актов рефлексии. Однако, на эффективность рефлексии, а тем самым на возможность феноменологии распространяются скептические сомнения, которые мы и хотели бы основательно устранить в самую первую очередь.
     Уже и в своих предварительных обсуждения нам пришлось говорить о рефлексии.42[8] Хотя тогда мы не ступали еще на почву феноменологии, полученные нами тогда результаты все же мы можем позаимствовать оттуда, при строгом осуществлении феноменологической редукции, поскольку тогдашние констатации касались лишь своебытно-сущностного в переживании, то есть того, что, как мы знаем, остается нашим твердым достоянием и лишь по способу постижения трансцендентально очищается. Прежде всего мы повторим то, что уже известно нам, а одновременно попробуем проникнуть поглубже в сами вещи, равно как в характер тех феноменологических штудий, какие становятся возможными благодаря рефлексии и выставляются таковой как требование.
     Каждое "я" переживает свои переживания, а в таковых заключено многое, и реально, и интенционально. Каждое "я" их переживает - это не значит, что оно обладает ими, как и всем, что в них заключено, во "взгляде" на них, постигая их по способу имманентного опыта или же какого-либо иного имманентного созерцании и представления. Любое переживание, какого нет во "взгляде", может в идеале становиться переживанием, усматриваемым во "взгляде" направляющейся на него рефлексии "я", тогда оно становится объектом для "я". Точно так же все обстоит с возможными взглядами "я" на компоненты и на интенциональности переживания (на все то, сознанием чего они выступают). Рефлексии же в свою очередь суть переживания и, как таковые, могут становиться субстратами новых рефлексий, и так до бесконечности, в принципиальной всеобщности.
     Всякое действительно переживаемое переживание подает себя - вступая в рефлектирующий взгляд - кок действительно переживаемое, как существующее вот "теперь"; однако мало этого - оно подает себя и как вот только что бывшее и - если оно не было усмотрено во взгляде - именно как таковое, как не бывшее рефлектируемым. При естественной установке, мы, без всяких размышлений по сему поводу, принимаем за само собою разумеющееся то, что переживания существуют не только тогда, когда мы обращаемся к ним, постигая их в имманентном опыте, и что они существовали действительно, и существовали действительно как переживаемые нами, если они "еще сознаются" нами - как "вот только что" бывшие в нашей имманентной рефлексии в рамках ретенции ("первичного" воспоминания).
     Далее, мы всегда убеждены, что и рефлексия на основе вспоминаемого вновь и внутри такового подает нам весть о наших прежних переживаниях - "тогда" они были настоящими, доступными имманентному восприятию, хотя и не были имманентно восприняты. Согласно наивно-естественному взгляду, то же самое верно и в отношении предваряющего памятования, заглядывающего вперед ожидания. Тут первым делом речь может идти о непосредственной "протенции", как могли бы мы сказать, - о прямой противоположности непосредственной ретенции, - а затем о совершенно иным способом переводящем в настоящее - репродуцирующем предваряющем памятовании в более собственном смысле, каковое составляет прямую противоположность воспоминанию вновь чего-то бывшего. При этом и интуитивно ожидаемое, то, что в бросаемом вперед взгляде сознается как "грядущее", обладает, благодаря возможной "в" предваряющем памятовании рефлексии, значением того, что будет воспринято - подобно тому как вспоминаемое задним числом наделено значением бывшего воспринимаемым. Так что и в предваряющем памятовании мы можем рефлектировать, сознавая собственные переживания, на какие у нас не было установки в таковом, как принадлежащие к предваряюще-памятуемому как таковому: так мы всегда и поступаем, говоря, что мы увидим, что будет, причем рефлектирующий взгляд в таком случае всякий раз уже обращен к "грядущему" переживанию восприятия.
     Все подобное мы проясняем себе при естественной установке, - скажем, как психологи, прослеживая и все дальнейшие взаимосвязи.
     Если же мы совершаем феноменологическую и эйдетическую редукцию, то все констатации обращаются (находясь в скобках) в показательные случаи сущностных всеобщностей, каковые мы можем усваивать себе и систематически изучать в рамках чистой интуиции. Так, к примеру, мы в живом созерцании (пусть то будет даже и воображение) перенесемся в совершение некоего акта, - скажем, радости по случаю незатрудненно, свободно и плодотворно протекающего теоретического хода мыслей. Мы совершаем все редукции и видим, что же заключено в чистой сущности феноменологических вещей. Итак, прежде всего - обращенность к протекающим мыслям. Мы продолжаем строить свой показательный феномен: так, в течение приятного для нас протекания, пусть рефлектирующий взгляд обратится к радости. Тогда таковая станет увиденным, имманентно воспринимаемым переживанием, таким-то и таким-то образом струящимся и замирающим во взгляде рефлексии. При этом страдает свобода протекания мыслей, протекание сознается в модифицированном виде, приятность, сопринадлежащая его ходу, существенно затрагивается - и это тоже можно констатировать, причем мы обязаны совершать и новые повороты взгляда. Однако оставим эти последние сейчас без рассмотрения, а обратим внимание лишь на следующее. 
     Первая же рефлексия радости обнаруживает таковую как актуально наличествующую в настоящем, однако не начавшуюся вот только что. Она выступает перед нами как длящаяся - и прежде этого она уже переживалась и только что не была схвачена во взгляде. Тем самым, совершенно очевидным образом, существует возможность того, чтобы мы прослеживали уже прошедшую длительность и способ данности приятного и обращали внимание на уже прошедший отрезок протекания теоретической мысли, но также и на взгляд, какой был обращен на него прежде; с другой же стороны, мы можем обращать внимание на радость, обращаемую к нему, и, по контрасту, можем постигать отсутствие обращенного к радости взгляда в уже протекшем феномене. Но у нас есть и еще одна возможность - совершать, что касается радости, задним числом становящейся объектом, совершать рефлексию относительно рефлексии, объективирующей эту радость, тем самым еще действеннее проясняя различие между пережитой, но не схваченной во взгляде, и схваченной во взгляде радостью, равно как прояснять модификации, какие входят сюда вместе с актами постижения, эксплицирования и т. д., начинающимися с обращения взгляда.
     Все это мы можем рассматривать в феноменологической установке и эйдетически - все равно, в более ли высокой обобщенности и по тому, что, по мере сущности, прояснится тут для особенных разновидностей переживания. Тем самым весь совокупный поток переживания с его переживаемыми в модусе нерефлектируемого сознания переживаниями может быть подчинен научному, сущностному, преследующему систематическую полноту, изучению, притом как в аспекте всех возможностей интенционально заключенных в них моментов переживания, так и в особенности в аспекте переживаний, возможно сознаваемых в них в модифицируемом виде и их интенционалий. С примерами последнего мы познакомились в форме тех модификаций переживания, какие интенционально заключены во всех переводящих в настоящее репродукций и какие могут извлекаться изнутри их посредством рефлексий, - таково "бывшее воспринимаемым", что заключено во всяком воспоминании; таково "то, что будет воспринимаемым", что заключено во всяком ожидании.
     Изучение потока переживания со своей стороны совершается в разного рода своеобразно построенных рефлективных актах, какие и свою очередь принадлежат к потоку переживания и, путем соответствующих рефлексий высшей ступени, могут делаться объектами феноменологических анализов, да и должны ими делаться. Ибо такие анализы осоновополагающи для всеобщей феноменологии, для совершенно неизбежного для нее методологического усмотрения. Нечто подобное очевидно значимо и для психологии. Неоп