означались как понятия. Но тут мы спросим: разве числа не суть то, что они суть, - "складываем" мы, строим мы их или нет? Конечно же я осуществляю счет, я строю свои представления о числе ("один плюс один"). Сейчас эти представления - такие, а потом, когда я снова начну их строить, - иные. В этом смысле по временам не бывает никаких, по временам же много разных, сколь угодно много представлений о числе - об одном и том же числе. Но именно поэтому мы вместе с тем и различили (да и как бы избежать нам такого различения): представление о числе - это не само число, это не "два", т. е. вот это единственное звено в натуральном ряде чисел, которое, как и все подобные звенья, есть некое невременное бытие. Итак, обозначать их как психические построения есть противосмысленность, прегрешение против совершенно ясного, в любой момент усмотримого в своей значимости, следовательно предшествующего любой теории смысла арифметической речи. Если понятия - это психические построения, тогда такие вещи, как чистые числа, - не понятия. Но если они понятия, то тогда понятия - не психические построения. Итак, необходимы новые термины - именно чтобы освободиться от столь опасных недоразумений.
     §  23. Спонтанность идеации, сущность и факт
     Однако разве - возразят нам тут - не истинно и очевидно то, что понятия, или, если угодно, сущности вроде "красного", "дома" и т. д. проистекают путем абстрагирования из индивидуальных созерцаний? И разве не конструируем мы по собственной воле понятия на основе уже сложившихся понятий? Так, стало быть, речь все же идет о психологических продуктах. Ведь это все, - быть может, еще добавят к сказанному, - как в случае произвольных фикций: играющий на флейте кентавр, какого мы воображаем себе по собственной воле, - это ведь не что иное, как построение нашего представления. - Ответствуем: конечно же "складывание понятий", а также и свободное измышление осуществляются спонтанно, а все спонтанно порождаемое, само собой разумеется, есть продукт духа. Однако, что до играющего на флейте кентавра, то он есть представление в том самом смысле, в каком представлением называют представляемое, а не в том, в каком представление есть название психически-переживаемого. Конечно, сам кентавр - это не что-то психическое, он не существует ни в душе, ни в сознании, он не существует вообще нигде, ведь он "ничто", он - целиком и полностью "воображение"; точнее же говоря, переживание воображения есть во-ображение себе кентавра. Постольку, поскольку это так, самому переживанию, конечно, принадлежит нечто "принимаемое за кентавра", нечто "кентавро-мнимое", кентавро-сфантазированное. Но только не смешивайте же именно это переживание воображения с тем, что во-ображается в нем как таковом.19[19] Так и в спонтанном абстрагировании порождаемое - это не сущность, а сознание (о) сущности, и положение при этом таково: в то время как - и это, очевидно, сообразно с сущностью - дающее из самого первоисточника сознание (о) сущности (идеация) в себе самом необходимо есть сознание спонтанное, для чувственно дающего, опытно схватывающего сознания спонтанность - внесущностна, - индивидуальный предмет может "являться", может осознаваться, но и без всякой спонтанной "деятельности" "над" ним и "на" нем. Так что нет никаких мотивов, - разве что кроме мотивов смешения, - которые могли бы требовать отождествления сознания сущности и самой сущности, а тем самым и психологизации последнего.
     Однако тут могло бы смущать соположение еще и воображающего сознания - именно в отношении "существования" сущностей. Что - разве сущность это не вымысел, не фикция, как это угодно скептикам? Между тем, подобно тому как соположение фикции и восприятия, подводимых под более общее понятие "созерцающее сознание", наносит ущерб существованию даваемых в восприятии предметов, так осуществленная выше соположенность - "существованию" сущностей. Вещи могут восприниматься, вспоминаться и тем самым сознаваться как "действительные"; или же они, в модифицированных актах, могут сознаваться как сомнительные, недействительные (иллюзорные); наконец, в совершенно иной модификации, - как "просто грезящиеся", как якобы действительные, недействительные и т. д. Точно так же обстоит дело и с сущностями, а с этим связано то, что и они, подобно иным предметам, могут иметься в виду, мниться, то правильно, то ложно, - как, например, в ложном геометрическом мышлении. Но постижение и созерцание сущности - это многообразный акт, и в особенности высматривание сущности есть дающий из самого первоисточника акт, а - как таковой - он есть аналог чувственного восприятия, a не воображения.
     §   24.   Принцип   всех  принципов
     Впрочем, довольно нелепых теорий. Никакая мыслимая теория не может заставить нас усомниться в принципе всех принципов: любое дающее из самого первоисточника созерцание есть правовой источник познания, и все, что предлагается нам в "интуиции" из самого первоисточника (так сказать, в своей настоящей живой действительности), нужно принимать таким, каким оно себя дает, но и только в тех рамках, в каких оно себя дает. Ведь мы же усматриваем и то, что любая мыслимая теория могла бы любую из своих истин почерпнуть в свою очередь лишь в данном из самого первоисточника. А следовательно любое высказывание, которое просто придает выражение такого рода данностям через посредство их простого эксплицирования и с помощью точно примеренных значений, не делая ничего сверх этого, действительно есть - как было сказано во вступительных словах этой главы - абсолютное начало, призванное в подлинном смысле быть основоположение, действительно есть principium. В особой мере это верно о генеральном сущностном познании, каким и ограничивают обыкновенное слово "принцип".
     В этом смысле совершенно прав тот естествоиспытатель, который следует "принципу" - относительно любого сопряженного с фактами природы утверждения спрашивать о том опыте, на каком таковое основано. Ибо это принцип, это утверждение, непосредственно почерпнутое из генерального усмотрения, в чем мы в любой момент и можем убедиться, доводя до полной ясности смысл выражений, примененных в этом принципе, и приводя к чистой данности принадлежные им сущности. Однако, в том же самом смысле обязан следовать некому параллельному принципу и испытатель сущностей, да и вообще всякий, кто только пользуется генеральными предложениями и высказывает их, и такой принцип непременно должен иметься - уже потому, что сам же, только что допущенный принцип обоснования любого познания фактов опытом сам по себе не может быть усмотрен на основании опыта - как и всякий принцип, как и всякое сущностное познание вообще.
     § 25.  Позитивист на практике в качестве естествоиспытателя, естествоиспытатель в рефлексии в качестве позитивиста
     Позитивист отвергает de facto сущностные познания лишь тогда, когда он "философски" рефлексирует, давая обмануть себя философам-эмпирикам с их софизмами, но не тогда, когда, как естествоиспытатель, он думает и обосновывает, следуя нормальной естественнонаучной установке. Ибо тут он, очевидно, в очень большой мере позволяет направлять себя сущностным усмотрениям. Ведь, как известно, чисто математические дисциплины - материальные, как-то геометрия или кинематика, формальные (чисто логические) как-то арифметика, анализ и т.д. - это основополагающие средства естественнонаучного теоретизирования. И совершенно очевидно, что все эти дисциплины не следуют эмпирическому методу, не обосновываются "посредством наблюдения и экспериментов над постигаемыми в опыте фигурами, движениями и т. д.
     Правда, эмпиризм не желает этого замечать. Однако можно ли принимать всерьез аргумент эмпиризма - будто бы настолько нет никакого недостатка в фундирующем опыте, что, совсем напротив, в нашем распоряжении находятся целые бесконечности опытных постижений? Весь совокупный опыт всех поколений людей и даже весь опыт всех предшествовавших таковым поколений зверей собрал колоссальные сокровища геометрических и арифметических впечатлений, интегрировав их в форме привычек восприятия и уразумения, так что из этого фонда черпаем наши геометрические усмотрения и мы. - Однако откуда же у нас все эти сведения о будто бы собранных сокровищах, если никто не наблюдал их научно и никто не задокументировал их со всей точностью? С каких это пор основания науки -  да притом еще науки точнейшей из точнейших - составляет опыт не действительный и тщательнейшим образом проверяемый в своей широте и в своей собственно функции, которая этот опыт доставляет, а опыт давно позабытый и вполне гипотетичный? Физик наблюдает и экспериментирует, с полным основанием не довольствуясь донаучным опытом, а тем более уж инстинктивным разумением и гипотезами о якобы унаследованном опыте.
     Или же лучше говорить - как уже и действительно говорили с разных сторон - о том, что своими геометрическими усмотрениями мы обязаны "опыту фантазии" и что мы осуществляем таковые в качестве индукций на основании экспериментов фантазии! Однако почему же - вот наш контрвопрос - физик не прибегает к столь чудесному опыту фантазии? Ведь, должно быть, потому, что эксперименты в воображении и были бы не чем иным, как воображаемыми экспериментами, равно как и фигуры, движения, множества в фантазии - это не действительные, а воображаемые фигуры, движения и множества.
     Корректнее всего поступить в отношении всех подобных толкований -  указать на собственный смысл математических утверждений, вместо того, чтобы аргументируя, становиться на почву этих толкований. Чтобы знать, причем знать несомненно, что высказывает математическая аксиома, нам надо обратиться не к философу-эмпирику, а к сознанию, в каком мы, математизируя, и постигаем со всей полнотой усмотрения аксиоматические положения дел. Если держаться исключительно такой интуиции, то никакому сомнению не будет подлежать то, что в аксиомах выражаются чистые сущностные взаимосвязи - без малейшего сополагания опытных фактов. О геометрическом мышлении и созерцании надо не философствовать и не психологизировать извне, а надо совершать их живое осуществление и на основе прямого анализа определять их имманентный смысл. Кто знает, может быть, мы и унаследовали некую познавательную предрасположенность от прошлых поколений с их познанием, - но для вопроса о смысле и ценности нашего познания все истории о таком наследовании столь же безразличны, как и безразлична для установления ценности нашего золота история его наследования.
     § 26. Науки с догматической и науки с философской установкой
     Итак, естествоиспытатели отзываются о математике и всякой эйдетике скептически, однако в своей эйдетической методике поступают догматически. К счастью для них! Ведь великим естествознание стало благодаря тому, что не долго думая отодвинуло в сторону буйным цветом расцветший античный скептицизм и отказалось от того, чтобы преодолевать его. Вместо того чтобы предаваться странным и мучительным вопросам относительно того, как вообще возможно познание "внешней" природы, как решать те трудности, какие уже древними были обнаружены в такой возможности познания, оно предпочло мучиться над вопросом о правильном методе познания природы, по возможности совершенного, какое предстояло действительно воплотить в действительность, над познанием в форме точного естествознания. Однако наука, совершив такой поворот, открывший пред ней путь реального исследования, наполовину отказывается теперь от него, поскольку вновь уступает скептической рефлексии и позволяет ограничивать себя в своих рабочих возможностях тенденциям скептицизма. Скептицизм вследствие преданности предрассудкам эмпиризма оказывается вне игры лишь в сфере опыта, однако отнюдь не в сфере сущностей. Ибо для науки недостаточно того, что она будет допускать эйдетическое в круг своих исследований лишь под фальшивым флагом эмпиризма. С подобными переоценками могут еще смириться старые эйдетические дисциплины, основанные в давние времена и по праву обычая не подвергающиеся уже никаким нападкам, - таковы математические дисциплины, - между тем как (на что мы уже указывали) для обоснования новых дисциплин такие предрассудки не могут не функционировать как весьма эффективные тормоза. Вот какова правильная позиция, какую можно занимать внутри догматической в хорошем смысле слова дофилософской сферы исследований, к какой принадлежат все опытные науки (но и не одни только они), - это вполне сознательно отодвигать в сторону любой скептицизм вместе со всей его "натурфилософией" и "теорией познания" и принимать любые предметности познания, где бы они действительно ни обретались, - какие бы трудности ни открывала задним числом в возможности подобных предметностей теоретико-познавательная рефлексия.
     В царстве научных исследований необходимо осуществить неизбежное и важное размежевание. По одну сторону тут занимают свое место науки с догматической установкой - они обращены к вещам и нимало не заботятся о какой бы то ни было теоретико-познавательной или же скептической проблематике. Они исходят из данности своих вещей в самом первоисточнике (и, проверяя свое познание, все время возвращаются назад к ней), спрашивая, в качестве чего же дают себя вещи непосредственно и что может быть опосредованно раскрыто на основе такового относительно этих и вообще всех вещей соответствующей области. По другую сторону занимают свое место научные исследования с познавательно-теоретической, специфически философской установкой, изучающие скептические проблемы возможности познания и решающие их поначалу в их принципиальной всеобщности, чтобы вслед за тем, применяя полученные решения, делать отсюда выводы касательно окончательного смысла и познавательной ценности достигнутых догматическими науками результатов. По крайней мере при существующей сейчас ситуации - пока вообще недостает высокоразвитой и достигшей совершенной строгости и ясности критики познания - правильно держать границы догматического исследования закрытыми перед любой "критицистской" проблематикой. Другими словами, нам представляется сейчас правильным позаботиться о том, чтобы теоретико-познавательные (как правило, скептические) предрассудки, о правомерности и неправомерности которых должна судить философская наука, о которых, однако, не обязан беспокоиться догматический исследователь, не мешали ходу изысканий последнего. А ведь именно в том-то и состоит скептицистский нрав, что он располагает к столь неблагоприятному торможению.
     Тем самым обрисовано и своеобразное положение дел, из-за какого становится необходимой теория познания - в качестве науки с своим особым измерением. Пусть чисто вещно направляемое и несомое усмотрением познание и будет вполне довольно собою, - как только познание рефлективно обращается на себя само, так сразу же представляется возможным, что все разновидности познания и даже все созерцания и усмотрения в своей значимости отягощены вводящими в заблуждение неясностями и почти что неразрешимыми трудностями, и все это в особенности в аспекте той трансценденции, на какую перед лицом познания притязают объекты познания. Не откуда-то, а именно отсюда и происходят те скептицизмы, какие могут заявлять о себе вопреки любому опыту и усмотрению и какие в дальнейшем способны проявить себя как тормоза практически-научной деятельности. Мы все эти тормоза в форме естественной "догматической" науки (термин этот отнюдь не должен означать здесь какого-либо пренебрежительного отношения) выключаем тем, что уясняем себе лишь самый предельно общий принцип любого метода, принцип изначального права любых данностей, именно его сохраняя в живом виде в уме и при этом игнорируя любые содержательные, столь многообразные проблемы возможности различных разновидностей и корреляций познания.



     Раздел второй. ФУНДАМЕНТАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ	2
     Глава первая. ТЕЗИС ЕСТЕСТВЕННОЙ УСТАНОВКИ И ЕГО ВЫКЛЮЧЕНИЕ	2
     § 27. Мир естественной установки: я  и  мой окружающий  мир	2
     §  28. Cogito.  Мой естественный  окружающий  мир  и идеальные окружающие миры	4
     §  29. "Иные" субъекты Я  и  интерсубъективный естественный окружающий  мир	5
     §  30.  Генеральный тезис естественной установки	5
     §  31. Коренное изменение естественного тезиса. "Выключение", "выведение за скобки"	6
     § 32. Феноменологическая ?????	8
     Глава вторая. СОЗНАНИЕ И ЕСТЕСТВЕННАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ	9
     §  33.  Предварительные указания  на "чистое", или "трансцендентальное сознание" как  на феноменологический  остаток	9
     §  34.  Сущность сознания  в  качестве темы	11
     §  35.  Cogito  в  качестве "акта".  Модификация  в направлении неактуальности	12
     § 36. Интенциональное переживание. Переживание вообще	14
     §  37. "Направленность-на" чистого Я  в cogito  и схватывающее принятие к сведению	15
     § 38.  Рефлексия  над актами. Имманентные и трансцендентные восприятия	17
     §  39.  Сознание и естественная действительность. "Наивный" человек с его  постижением	18
     § 40.  "Первичные" и "вторичные" качества.  Вещь, данная  в своей живой телесности  - "простое явление""физически истинного"	19
     § 41.  Реальная  наличность восприятия  и  ее трансцендентный объект	21
     § 42.  Бытие как сознание и  бытие  как  реальность. Принципиальное различие способов  созерцания	23
     § 43.  Разъяснение принципиального  заблуждения	25
     § 44.  Исключительно феноменальное бытие трансцендентного, абсолютное бытие имманентного	26
     § 45. Невоспринятое переживание, невоспринятая реальность	29
     § 46.  Несомненность  имманентного  -сомнительность трансцендентного  восприятия	30
     Глава третья. ОБЛАСТЬ ЧИСТОГО СОЗНАНИЯ	32
     §  47.  Мир естества  как коррелят сознания	32
     §  48. Логическая  возможность и  конкретная противосмысленность мира  вне  пределов  нашего  мира	34
     § 49. Абсолютное сознание как остающееся  после уничтожения  мира	35
     § 50. Феноменологическая установка  и  чистое сознание  как поле феноменологии	37
     §  51. Значение предварительных трансцендентных рассуждений	39
     Примечание	40
     § 52. Дополнения. Физическая вещь и "неведомая причина явлений"	40
     §  53. Животные существа  и психологическое сознание	46
     §  54.  Продолжение. Трансцендентное психологическое переживание случайно  и относительно, трансцендентальное переживание необходимо и абсолютно	47
     §  55. Заключение. Любая  реальность суща через "наделение смыслом". Отнюдь не "субъективный идеализм"	49
     Глава четвертая. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ	50
     § 56.  Вопрос об объеме феноменологической  редукции. Науки о  природе и  науки о духе	50
     §  57.  Вопрос о  выключении  чистого "я"	51
     §  58. Выключение трансцендентности бога	52
     § 59. Трансцендентность эйдетического. Выключение чистой логики  как mathesis universales. Феноменологическая  норма	53
     §  60.  Выключение материально-эйдетических дисциплин	54
     §  61.  Методологическое значение систематики феноменологических  редукций	56
     §  62. Теоретико-познавательные предзнаменования. "Догматическая" и  феноменологическая установка	57
     Примечание	58
      
     Раздел второй. ФУНДАМЕНТАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ
     Глава первая. ТЕЗИС ЕСТЕСТВЕННОЙ УСТАНОВКИ И ЕГО ВЫКЛЮЧЕНИЕ
     § 27. Мир естественной установки: я  и  мой окружающий  мир
     Начнем наши рассуждения людьми естественной жизни: представляя, судя, чувствуя, воля "в естественной установке". Что это означает, проясним для себя в простых медитациях, что лучше всего провести от первого лица.
     Я сознаю мир, бесконечно распростершийся в пространстве, бесконечно становящийся и ставший во времени. Я его сознаю, непосредственно наглядно нахожу его - это прежде всего в опыте. Благодаря зрению, осязанию, слышанию и т. д., различными способами чувственного восприятия, физические вещи, как-либо распределенные в пространстве, попросту суть для меня здесь, они, в буквальном или образном смысле, "наличны", - все равно, принимаю ли я их особо, занят ли я ими в наблюдении, разглядывании, мышлении, чувствовании, волении или же нет. И животные существа,