хаос
           разделает в лоск,
и только
        один останется
                      этот
над пылью  гибели вздыбленный мост,
то,
   как из косточек,
                   тоньше иголок,
тучнеют
       в музеях стоящие
                       ящеры,
так
    с этим мостом
                 столетий геолог
сумел
     воссоздать бы
                  дни настоящие.
Он скажет:
          - Вот эта
                   стальная лапа
соединяла
         моря и прерии,
отсюда
      Европа
            рвалась на Запад,
пустив
      по ветру
              индейские перья.
Напомнит
        машину
              ребро вот это - 
сообразите,
           хватит рук ли,
чтоб, став
          стальной ногой
                        на Мангетен,
к себе
      за губу
             притягивать Бруклин?
По  проводам
            электрической пряди - 
я знаю - 
        эпоха
             после пара - 
здесь
     люди
         уже
            орали по радио,
здесь
     люди
         уже
            взлетали по аэро.
Здесь
     жизнь
          была
              одним - беззаботная,
другим - 
         голодный
                 протяжный  вой.
Отсюда
      безработные
в Гудзон
        кидались
                вниз головой.
И дальше
        картина моя
                   без загвоздки
по струнам - канатам,
                     аж звездам к ногам.
Я  вижу - 
          здесь
                стоял Маяковский,
стоял
     и стихи слагал по слогам. - 
Смотрю,
       как в поезд глядит эскимос,
впиваюсь,
         как в ухо впивается клещ.
Бруклинский  мост - 
да...
      Это вещь!

1925



100% 

Шеры...
       облигации...
                   доллары...
                             центы...
В винницкой глуши тьмутараканясь,
так я рисовал,
              вот так мне представлялся
                                       стопроцентный
американец.
Родила сына одна из жен.
Отвернув
        пеленочный край,
акушер демонстрирует:
                     Джон  как Джон.
Ол райт!
        Девять фунтов,
                      глаза - 
                              пятачки.
Ощерив зубовный ряд,
отец
     протер
           роговые очки:
Ол райт!
Очень прост
           воспитанья вопрос.
Ползает,
        лапы марает.
Лоб расквасил - 
                ол райт!
                        нос - 
ол райт!
Отец говорит:
             "Бездельник Джон.
Ни  цента не заработал,
                       а гуляет!"
Мальчишка
         Джон
             выходит вон.
Ол  райт!
Техас,
      Калифорния,
                 Массачузэт.
Ходит
     из края в край.
Есть хлеб - 
           ол райт!
                   нет - 
ол райт!
Подрос,
       поплевывает слюну.
Трубчонка
         горит, не сгорает.
"Джон,
      на пари,
              пойдешь на луну?"
Ол райт!
Одну полюбил,
             назвал дорогой.
В азарте
        играет в рай.
Она изменила,
              ушел к другой.
Ол  райт!
Наследство Джону.
                 Расходов - 
                            рой.
Миллион
        растаял от трат.
Подсчитал,
          улыбнулся - 
                     найдем второй.
Ол  райт!
Работа.
       Хозяин - 
                лапчатый гусь - 
обкрадывает
           и обирает.
Джон
     намотал
            на бритый ус.
Ол  райт!
Хозяин выгнал.
              Ну, что ж!
Джон
    рассчитаться рад.
Хозяин за кольт,
                а Джон за нож.
Ол райт!
Джон
    хозяйской пулей сражен.
Шепчутся:
         "Умирает".
Джон услыхал,
             усмехнулся Джон.
Ол  райт!
Гроб.
     Квадрат прокопали черный.
Земля - 
        как по крыше град.
Врыли.
      Могильщик
               вздохнул облегченно.
Ол райт!

Этих Джонов
           нету в Нью-Йорке.
Мистер Джон,
             жена его
                     и кот
зажирели,
         спят
              в своей квартирной норке,
просыпаясь
          изредка
                 от собственных икот.
Я разбезалаберный до крайности,
но судьбе
         не любящий
                   учтиво кланяться,
я,
  поэт,
       и то американистей
самого что ни на есть
                     американца.
1925



КЕМП "НИТ ГЕДАЙГЕ" 

Запретить совсем бы
                   ночи - негодяйке
выпускать
         из пасти
                 столько звездных жал.
Я  лежу, - 
          палатка
                 в Кемпе "Нит гедайге".
Не  по мне все это.
                   Не к чему...
                               и жаль...
Взвоют
      и замрут сирены над Гудзоном,
будто бы решают:
                выть или не выть?
Лучше  бы не выли.
                  Пассажирам сонным
надо просыпаться,
                 думать,
                        есть,
                             любить...
Прямо
     перед мордой
                 пролетает вечность - 
бесконечночасый распустила хвост.
Были б все одеты,
                 и в белье, конечно,
если б время
            ткало
                 не часы,
                         а холст.
Впречь бы это
             время
                  в приводной бы ремень, - 
спустят
       с холостого - 
                     и чеши и сыпь!
Чтобы
     не часы показывали время,
а чтоб время
             честно
                   двигало часы.
Ну, американец...
                 тоже...
                        чем гордится.
Втер очки Нью-Йорком.
                     Видели его.
Сотня этажишек
              в небо городится.
Этажи и крыши - 
               только и всего.
Нами
     через пропасть
                   прямо к коммунизму
перекинут мост,
               длиною - 
                        во сто лет.
Что ж,
      с мостища с этого
                       глядим с презрение
Кверху нос задрали?
                   загордились?
                                Нет.
Мы
  ничьей башки
              мостами  не морочим.
Что такое мост?
               Приспособленье для простуд.
Тоже...
       без домов
                не проживете очень
на одном
        таком
             возвышенном мосту.
В мире социальном
                 те же непорядки:
три доллара за день,
                    на - 
                        и отвяжись.
А у Форда сколько?
                  Что  играться в прятки!
Ну, скажите, Кулидж, - 
                      разве это жизнь?
Много ль
         человеку
                 (даже Форду)
                             надо?
Форд - 
       в мильонах фордов,
                         сам же Форд - 
                                       в аршин.
Мистер  Форд,
             для вашего,
                        для высохшего зада
разве мало
          двух
              просторнейших машин?
Лишек - 
        в М. К. X.
                  Повесим ваш портретик.
Монумент
        и то бы
               вылепили с вас.
Кланялись бы детки,
                   вас
                      случайно встретив.
Мистер Форд - 
             отдайте!
                     Даст он...
                               Черта с два!
За палаткой
           мир
               лежит угрюм и темен.
Вдруг
     ракетой сон
                звенит в унынье в это:
"Мы  смело в бой пойдем
за власть Советов..."
Ну, и сон приснит вам
                     полночь-негодяйка!
Только сон ли это?
                  Слишком громок сон.
Это
   комсомольцы
              Кемпа "Нит гедайге"
песней
      заставляют
                 плыть в Москву Гудзон.

20 сентября 1925 г. Нью-Йорк.




ДОМОЙ! 

   Уходите, мысли, восвояси.
   Обнимись,
            души  и моря глубь.
   Тот,
        кто постоянно ясен,- 
   тот,
        по-моему,
                 просто глуп.
   Я в худшей каюте
                   из всех кают - 
   всю ночь надо мною
                     ногами куют.
   Всю ночь,
            покой потолка возмутив,
   несется танец,
                 стонет мотив:
   "Маркита,
            Маркита,
   Маркита моя,

   зачем ты,
            Маркита,
   не любишь меня..."
   А зачем
          любить меня Марките?!
   У меня
         и франков даже нет.
   А Маркиту
            (толечко моргните!)
   за сто франков
                 препроводят в кабинет.
   Небольшие деньги - 
                      поживи для шику - 
   нет,
       интеллигент,
                   взбивая грязь вихров,
   будешь всучивать ей
                       швейную машинку,
   по стежкам
             строчащую
                      шелка стихов.
   Пролетарии
             приходят к коммунизму
                                  низом - 
   низом шахт,
              серпов
                    и вил, - 
   я ж
      с небес поэзии
                    бросаюсь в коммунизм,
   потому что
             нет мне
                    без него любви.
   Все равно - 
               сослался сам я
                             или послан к маме - 
   слов ржавеет сталь,
                      чернеет баса медь.
   Почему
         под иностранными дождями
   вымокать мне,
                гнить мне
                         и ржаветь?
   Вот лежу,
            уехавший за воды,
   ленью
        еле двигаю
                  моей машины  части.
   Я себя
         советским чувствую
                           заводом,
   вырабатывающим  счастье.
   Не  хочу,
            чтоб меня, как цветочек с полян,
   рвали
        после служебных тягот.
   Я хочу,
           чтоб в дебатах
                         потел Госплан,
   мне давая
            задания на год.
   Я хочу,
          чтоб над мыслью
                         времен комиссар
   с приказанием нависал.
   Я хочу,
          чтоб сверхставками спеца
   получало
           любовищу  сердце.
   Я хочу,
          чтоб в конце работы
                             завком
   запирал мои губы
                   замком.
   Я хочу,
          чтоб к штыку
                      приравняли перо.
   С чугуном чтоб
                 и с выделкой стали
   о работе стихов,
                   от Политбюро,
   чтобы делал
              доклады Сталин.
   "Так, мол,
             и так...
                     И  до самых верхов

   прошли
         из рабочих нор мы:
   в Союзе
          Республик
                   пониманье стихов
   выше
       довоенной нормы..."

1925















Стихотворения 1926 года

СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ 

Вы ушли,
        как говорится,
                      в мир иной.
Пустота...
          Летите,
                 в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
               ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
            это
               не насмешка.
В горле
       горе комом - 
                   не смешок.
Вижу - 
       взрезанной рукой помешкав,
собственных
           костей
                 качаете мешок.
 - Прекратите!
              Бросьте!
                      Вы в своем уме ли?
Дать,
     чтоб щеки
              заливал
                     смертельный мел?!
Вы ж
    такое
         загибать умели,
что другой
          на свете
                  не умел.
Почему?
       Зачем?
             Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
                  - Этому вина
то...
      да се...
              а главное,
                        что смычки мало,
в результате
            много пива и вина.- 
Дескать,
        заменить бы вам
                       богему
                             классом,
класс влиял на вас,
                   и было б не до драк.
Ну, а класс-то
              жажду
                   заливает квасом?
Класс - он тоже
                 выпить не дурак.
Дескать,
        к вам приставить бы
                           кого из напостов - 
стали б
       содержанием
                  премного одарённей.
Вы  бы
      в день
            писали
                  строк по сто,
утомительно
           и длинно,
                    как Доронин.
А  по-моему,
            осуществись
                       такая бредь,
на себя бы
          раньше наложили руки.
Лучше уж
        от водки умереть,
чем от скуки!
Не откроют
           нам
               причин потери
ни петля,
         ни ножик перочинный.
Может,
      окажись
             чернила в "Англетере",
вены
    резать
          не было б причины.
Подражатели обрадовались:
                         бис!
Над собою
         чуть не взвод
                      расправу учинил.
Почему же
         увеличивать
                    число самоубийств?
Лучше
     увеличь
            изготовление чернил!
Навсегда
        теперь
              язык
                  в зубах затворится.
Тяжело
      и неуместно
                 разводить мистерии.
У народа,
         у языкотворца,
умер
    звонкий
           забулдыга подмастерье.
И несут
       стихов заупокойный лом,
с прошлых
         с похорон
                  не переделавши почти.
В холм
      тупые рифмы
                 загонять колом - 
разве так
         поэта
              надо бы почтить?
Вам
   и памятник еще не слит,- 
где он,
       бронзы звон,
                   или гранита грань?- 
а к решеткам памяти
                   уже
                      понанесли
посвящений
          и воспоминаний дрянь.
Ваше имя
        в платочки рассоплено,
ваше слово
          слюнявит Собинов
и выводит
         под березкой дохлой - 
"Ни слова,
          о дру-уг  мой,
                        ни вздо-о-о-о-ха "
Эх,
   поговорить бы иначе
с этим самым
            с Леонидом Лоэнгринычем!
Встать бы здесь
               гремящим скандалистом:
- Не позволю
             мямлить стих
                         и мять!- 
Оглушить бы
           их
             трехпалым свистом
в бабушку
         и  в бога душу мать!
Чтобы разнеслась
                бездарнейшая погань,
раздувая
        темь
            пиджачных  парусов,
чтобы
     врассыпную
               разбежался Коган,
встреченных
           увеча
                пиками усов.
Дрянь
     пока что
             мало поредела.
Дела много - 
             только поспевать.
Надо
    жизнь
         сначала переделать,
переделав - 
            можно воспевать.
Это время - 
            трудновато для пера,
но скажите
          вы,
             калеки и калекши,
где,
    когда,
          какой великий выбирал
путь,
     чтобы протоптанней
                       и легше?
Слово - 
        полководец
                  человечьей силы.
Марш!
     Чтоб время
               сзади
                     ядрами рвалось.
К  старым дням
              чтоб ветром
                         относило
только
      путаницу волос.

Для веселия
           планета наша
                       мало оборудована.
Надо
    вырвать
           радость
                  у грядущих дней.
В этой жизни
            помереть
                    не трудно.
Сделать жизнь
             значительно трудней.

1926



МАРКСИЗМ - ОРУЖИЕ,
                    ОГНЕСТРЕЛЬНЫЙ МЕТОД. 
ПРИМЕНЯЙ УМЕЮЧИ
               МЕТОД ЭТОТ! 

Штыками
       двух столетий стык
закрепляет
          рабочая рать.
А некоторые
           употребляют штык,
чтоб им
       в зубах ковырять.
Все хорошо:
           поэт поет,
критик
      занимается критикой.
У стихотворца - 
                корытце свое,
у критика - 
            свое корытико.
Но есть
        не имеющие ничего,

                          окромя
красивого почерка.
А лезут
       в книгу,
               хваля
                    и громя
из пушки
        критического очерка.
А  чтоб
       имелось
              научное лицо
у этого
       вздора злопыханного - 
всегда
      на столе
              покрытый  пыльцой
неразрезанный том
                 Плеханова.
Зазубрит фразу
              (ишь, ребятье!)
и ходит за ней,
               как за няней.
Бытье - 
       а у этого - еда и питье
определяет сознание.
Перелистывая
            авторов
                   на букву "эл",
фамилию
       Лермонтова
                 встретя,
критик выясняет,
                что он ел
на первое
         и что - на третье.
- Шампанское пил?
                 Выпивал, допустим.
Налет буржуазный  густ.
А  его
      любовь
            к маринованной капусте
доказывает
          помещичий вкус.
В Лермонтове, например,
                       чтоб далеко не идти,
смысла
      не больше,
                чем огурцов в акации.
Целые
     хоры
         небесных светил,
и ни слова
          об электрификации.
Но,
   очищая ядро
                от фразерских корок,
бобы - 
      от шелухи лиризма,
признаю,
        что Лермонтов
                     близок и дорог
как первый
          обличитель либерализма.
Массам ясно,
            как ни хитри,
что, милюковски юля,
светила
       у Лермонтова
                   ходят без ветрил,
а некоторые - 
              и без руля.
Но так ли
         разрабатывать
                      важнейшую из тем?
Индивидуализмом пичкать?
Демоны в ад,
            а духи - 
                     в эдем?
А где, я вас спрашиваю, смычка?
Довольно
        этих
            божественных легенд!
Любою  строчкой вырванной
Лермонтов
         доказывает,
                    что он - 
                             интеллигент,
к тому же
          деклассированный!
То ли дело
          наш Степа
- забыл,
        к сожалению,
                    фамилию и отчество,- 
у него
      в стихах
              Коминтерна  топот...
Вот это - 
          настоящее творчество!
Степа - 
        кирпич
               какого-то здания,
не ему
      разговаривать вкось и вкривь.
Степа
     творит,
            не затемняя сознания,
без волокиты аллитераций
                        и рифм.
У  Степы
        незнание
                точек и запятых
заменяет
        инстинктивный
                      массовый разум,
потому что
           батрачка - 
                     мамаша их,
а папаша - 
           рабочий и крестьянин сразу.- 
В  результате
              вещь
                   ясней помидора
обволакивается
               туманом сизым,
и  эти
      горы
           нехитрого вздора
некоторые
         называют марксизмом.
Не говорят
          о веревке
                   в  журнале повешенного,
не изменить
           шаблона прилежного.
Лежнев зарадуется - 
                   "он про Вешнева".
Вешнев
      - "он про Лежнева".


19 апреля 1926 г.



ЧЕТЫРЕХЭТАЖНАЯ ХАЛТУРА 

В центре мира
             стоит Гиз - 
оправдывает штаты служебный раж.
Чтоб книгу
           народ
                зубами грыз,
наворачивается
               миллионный тираж.
Лицо
    тысячеглазого треста
                        блестит
электричеством ровным.
Вшивают
       в Маркса
               Аверченковы листы,
выписывают гонорары Цицеронам.
Готово.
       А зав
            упрется назавтра
в заглавие,
           как в забор дышлом.
Воедино
       сброшировано
                   12 авторов!
- Как же это, родимые, вышло??- 
Темь
    подвалов
            тиражом беля,
залегает знание - 
                  и лишь
бегает
      по книжным штабелям
жирная провинциалка - 
                      мышь.
А читатели
          сидят
               в своей уездной яме,
иностранным упиваются,
                      мозги щадя.
В Африки
        вослед за Бенуями
улетают
       на своих жилплощадях.
Званье
       - "пролетарские" - 
                         нося как эполеты,
без ошибок
          с Пушкина
                   списав про весны,
выступают
         пролетарские поэты,
развернув
         рулоны строф поверстных.
Чем вы - пролетарий,

                    уважаемый поэт?
Вы
  с богемой слились
                   9 лет назад.
Ну, скажите,
            уважаемы