А мы- 
                    Азия-с!
Я даже- 
       социалист. 
                 Но не граблю,
                              не жгу.
Разве можно сразу? 
                  Конешно, нет!
Постепенно, 
           понемногу,
                     по вершочку,
                                 по шажку,
сегодня, 
        завтра, 
               через двадцать лет.
А эти? 
      От Вильгельма кресты да ленты.
В Берлине
         выходили
                 с билетом перронным.
Деньги 
      штаба-
            шпионы и агенты.
В Кресты бы 
           тех,
               кто ездит в пломбированном!"
"С этим согласен,
                 это конешно,
этой сволочи
            мало повешено".
"Ленина, 
        который 
               смуту сеет,
председателем, 
              што ли,
                     совета министров?
Что ты?! 
        Рехнулась, старушка Рассея?
Касторки прими!
               Поправьсь! 
                         Выздоровь!
Офицерам- 
         Суворова, 
                  Голенищева-Кутузова
благодаря 
         политикам ловким
быть 
    под началом
               Бронштейна бескартузого,
какого-то 
         бесштанного
                    Лёвки?!
Дудки! 
      С казачеством
                   шутки плохи-
повыпускаем 
           им
             потроха..."
И все адъютант 
              -ха да хи-
Попов 
     -хи да ха.-
"Будьте дважды прокляты 
                       и трижды поколейте!
Господин адъютант, 
                  позвольте ухо:
их 
  ...ревосходительство
                      ...ерал Каледин,
с Дону, 
       с плеточкой,
                   извольте понюхать!
Его превосходительство...
                         Да разве он один?!
Казачество кубанское, 
                     Днепр,
                           Дон..."
И все стаканами- 
                дон и динь,
и шпорами- 
          динь и дон.
Капитан 
       упился, как сова.
Челядь 
      чайники
             бесшумно подавала.
А в конце у Лиговки 
                   другие слова
подымались 
          из подвалов.
"Я,
   товарищи,- 
             из военной бюры.
Кончили заседание-
                  тока-тока.
Вот тебе, 
         к маузеру, 
                   двести бери,
а это- 
      сто патронов
                  к винтовкам.
Пока соглашатели
                замазывали рты,
подходит 
        казатчина
                 и самокатчина.
Приказано 
         питерцам 
                 идти на фронты,
а сюда 
      направляют
                с Гатчины.
Вам, 
    которые 
           с Выборгской стороны,
вам 
   заходить
           с моста Литейного.
В сумерках,
           тоньше
                 дискантовой струны,
не галдеть 
          и не делать 
                     заведенья питейного.
Я 
 за Лашевичем 
             беру телефон,-
не задушим, 
           так нас задушат.
Или 
   возьму телефон, 
                  или вон
из тела
       пролетарскую душу.
С а м 
     приехал, 
             в пальтишке рваном,-
ходит, 
      никем не опознан.
Сегодня,
        говорит,
                подыматься рано.
А послезавтра- 
              поздно.
Завтра, значит.
               Ну, не сдобровать им!
Быть 
    Керенскому 
              биту и ободрану!
Уж мы 
     подымем
            с царёвой кровати
эту 
   самую 
        Александру Федоровну".



6

Дул, 
    как всегда,
               октябрь
                      ветрами
как дуют 
        при капитализме.
За Троицкий 
           дули
               авто и трамы,
обычные 
       рельсы
             вызмеив.
Под мостом
          Нева-река,
по Неве 
       плывут кронштадтцы...
От винтовок говорка
скоро 
     Зимнему шататься.
В бешеном автомобиле,
                     покрышки сбивши,
тихий, 
      вроде 
           упакованной трубы,
за Гатчину,
           забившись, 
                     улепетывал бывший-
"В рог, 
       в бараний!
                 Взбунтовавшиеся рабы!.."
Видят 
     редких звезд глаза,
окружая 
       Зимний
             в кольца,
по Мильонной
            из казарм
надвигаются кексгольмцы.
А в Смольном,
             в думах 
                    о битве и войске,
Ильич 
     гримированный 
                  мечет шажки,
да перед картой 
               Антонов с Подвойским
втыкают 
       в места атак 
                   флажки.
Лучше 
     власть 
           добром оставь,
никуда 
      тебе
          не деться!
Ото всех 
        идут
            застав
к Зимнему 
         красногвардейцы.
Отряды рабочих,
               матросов,
                        голи-
дошли, 
      штыком домерцав,
как будто 
         руки 
             сошлись на горле,
холёном
       горле
            дворца.
Две тени встало.
                Огромных и шатких.
Сдвинулись. 
           Лоб о лоб.
И двор 
      дворцовый
               руками решетки
стиснул 
       торс 
           толп.
Качались 
        две 
           огромных тени
от ветра 
        и пуль скоростей,-
да пулеметы, 
            будто 
                 хрустенье
ломаемых костей.
Серчают стоящие павловцы.
"В политику...
              начали... 
                       баловаться...
Куда 
    против нас 
              бочкаревским дурам?!
Приказывали б
             на штурм".
Но тень 
       боролась,
                спутав лапы,-
и лап 
     никто
          не разнимал и не рвал.
Не выдержав
           молчания, 
                    сдавался слабый-
уходил
      от испуга,
                от нерва.
Первым, 
       боязнью одолен,
снялся 
      бабий батальон.
Ушли с батарей
              к одиннадцати
михайловцы или константиновцы...
А Керенский- 
            спрятался,
                      попробуй
                              вымань его!
Задумывалась 
            казачья башка.
И 
 редели
       защитники Зимнего,
как зубья 
         у гребешка.
И долго
       длилось
              это молчанье,
молчанье надежд
               и молчанье отчаянья.
А в Зимнем, 
           в мягких мебелях
с бронзовыми выкрутами,
сидят 
     министры 
             в меди блях,
и пахнет 
        гладко выбритыми.
На них не глядят
                и их не слушают-
они 
   у штыков в лесу.
Они
   упадут
         переспевшей грушею,
как только 
          их
            потрясут.
Голос-редок.
Шепотом,
        знаками.
- Керенский где-то?-
- Он? 
     За казаками.-
И снова молча
И только
        под вечер:
- Где Прокопович?-
- Нет Прокоповича.-
А из-за Николаевского 
чугунного моста,
как смерть, 
           глядит
                 неласковая
Авроровых 
         башен
              сталь.
И вот 
     высоко
           над воротником
поднялось 
         лицо Коновалова.
Шум, 
    который 
           тек родником,
теперь
      прибоем наваливал.
Кто длинный такой?..
                    Дотянуться смог!
По каждому 
          из стекол
                   удары палки.
Это- 
    из трехдюймовок
шарахнули
         форты Петропавловки.
А поверху
         город
              как будто взорван:
бабахнула 
         шестидюймовка Авророва.
И вот 
     еще
        не успела она
рассыпаться,
            гулка и грозна,-
над Петропавловской
                   взвился 
                          фонарь,
восстанья 
         условный знак.
- Долой! 
        На приступ! 
                   Вперед!
                          На приступ!-
Ворвались. 
          На ковры!
                   Под раззолоченный кров!
Каждой лестницы 
               каждый выступ
брали,
      перешагивая
                 через юнкеров.
Как будто 
         водою
              комнаты полня,
текли, 
      сливались
               над каждой потерей,
и схватки 
         вспыхивали
                   жарче полдня
за каждым диваном,
                  у каждой портьеры.
По этой 
       анфиладе,
                приветствиями оранной
монархам,
         несущим
                короны-клады,-
бархатными залами,
                  раскатистыми коридорами
гремели, 
        бились
              сапоги и приклады.
Какой-то 
        смущенный
                 сукин сын,
а над ним 
         путиловец- 
                   нежней папаши:
"Ты, 
    парнишка,
             выкладывай
                       ворованные часы-
часы теперича наши!"
Топот рос 
         и тех
              тринадцать
сгреб, 
      забил, 
            зашиб,
                  затыркал.
Забились 
        под галстук-
                    за что им приняться?-
Как будто 
         топор
              навис над затылком.
За двести шагов...
                  за тридцать...
                                за двадцать...
Вбегает 
       юнкер:
             "Драться глупо!"
Тринадцать визгов:
                  -Сдаваться!
                             Сдаваться!-
А в двери - 
           бушлаты,
                   шинели, 
                          тулупы...
И в эту 
       тишину
             раскатившийся всласть
бас, 
    окрепший 
            над реями рея:
"Которые тут временные? 
                       Слазь!
Кончилось ваше время".
И один 
      из ворвавшихся,
                     пенснишки тронув,
объявил, 
        как об чем-то простом
                             и несложном:
"Я, 
   председатель реввоенкомитета
                               Антонов,
Временное 
         правительство
                      объявляю низложенным".
А в Смольном 
            толпа,
                  растопырив груди,
покрывала 
         песней
               фейерверк сведений.
Впервые
       вместо:
              -и это будет...-
пели: 
     -и это есть 
                наш последний...-
До рассвета
           осталось
                   не больше аршина,-
руки 
    лучей
         с востока взмолены.
Товарищ Подвойский
                  сел в машину,
сказал устало: 
              "Кончено... 
                         в Смольный".
Умолк пулемет.
              Угодил толков.
Умолкнул 
        пуль
            звенящий улей.
Горели,
       как звезды,
                  грани штыков,
бледнели 
        звезды небес
                    в карауле.
Дул, 
    как всегда,
               октябрь ветрами.
Рельсы 
      по мосту вызмеив,
гонку 
     свою 
         продолжали трамы
уже - 
     при социализме.



7

В такие ночи, 
             в такие дни,
в часы 
      такой поры
на улицах 
         разве что
                  одни
поэты 
     и воры.
Сумрак
      на мир
            океан катнул.
Синь. 
     Над кострами -
                   бур.
Подводной 
         лодкой
               пошел ко дну 
взорванный
          Петербург.
И лишь 
      когда
           от горящих вихров
шатался
       сумрак бурый,
опять вспоминалось:
                   с боков
                          и с верхов
непрерывная буря.
На воду 
       сумрак
             похож и так-
бездонна 
        синяя прорва.
А тут 
     еще
        и виденьем кита
туша 
    Авророва.
Огонь 
     пулеметный 
               площадь остриг.
Набережные-
           пусты.
И лишь 
      хорохорятся
                 костры
в сумерках 
          густых.
И здесь,
        где земля 
                 от жары вязка,
с испугу 
        или со льда,
ладони 
      держа
           у огня в языках,
греется 
       солдат.
Солдату
       упал
           огонь на глаза,
на клок 
       волос 
            лег.
Я узнал, 
        удивился,
                 сказал:
"Здраствуйте, 
             Александр Блок.
Лафа футуристам,
                фрак старья
разлазится 
          каждым швом".
Блок посмотрел - 
                костры горят-
"Очень хорошо".
Кругом 
      тонула
            Россия Блока...
Незнакомки,
           дымки севера
шли 
   на дно,
          как идут
                  обломки
и жестянки 
          консервов.
И сразу 
       лицо
           скупее менял,
мрачнее, 
        чем смерть на свадьбе:
"Пишут... 
         из деревни... 
                      сожгли...
                               у меня...
библиотеку в усадьбе".
Уставился Блок - 
                и Блокова тень
глазеет, 
        не стенке привстав...
Как будто 
         оба
            ждут по воде
шагающего Христа.
Но Блоку 
        Христос 
               являться не стал.
У Блока 
       тоска у глаз.
Живые, 
      с песней
              вместо Христа,
люди 
    из-за угла.
Вставайте!
          Вставайте!
                    Вставайте!
Работники 
         и батраки.
Зажмите, 
        косарь и кователь,
винтовку
        в железо руки!
Вверх- 
      флаг!
Рвань-
      встань!
Враг-
     ляг!
День-
     дрянь!
За хлебом!
          За миром!
                   За волей!
Бери 
    у буржуев
             завод!
Бери 
    у помещика поле!
Братайся, 
         дерущийся взвод!
Сгинь- 
      стар.
В пух,
      в прах.
Бей- 
    бар!
Трах!
     тах!
Довольно,
         довольно,
                  довольно
покорность 
          нести
               на горбах.
Дрожи, 
      капиталова дворня!
Тряситесь,
          короны,
                 на лбах!

Жир 
   ёжь
страх
     плах!
Трах!
     тах!
Тах!
    тах!
Эта песня,
          перепетая по-своему,
доходила 
        до глухих крестьян-
и вставали села,
                содрогая воем,
по дороге 
         топоры крестя.
Но- 
   жи-
      чком 
          на
            месте чик
лю- 
   то-
      го 
        по-
           мещика.
Гос- 
    по- 
       дин 
         по-
            мещичек,
со- 
   би- 
      райте 
           вещи-ка!
До- 
   шло 
      до поры,
вы- 
   хо-
      ди, 
         босы,
вос- 
    три
       топоры,
подымай косы.
Чем 
   хуже
       моя Нина?!
Ба- 
   рыни сами.
Тащь 
    в хату
          пианино, 
граммофон с часами!
Под-
    хо- 
       ди-
          те, орлы!
Будя- 
     пограбили.
Встречай в колы,
провожай 
        в грабли!
Дело 
    Стеньки
           с Пугачевым,
разгорайся жарче-ка!
Все 
   поместья
           богачевы
разметем пожарчиком.
Под- 
    пусть
         петуха!
Подымай вилы!
Эх, 
   не
     потухай,-
пет-
    тух милый!
Черт 
    ему
       теперь 
             родня!
Головы- 
       кочаном.
Пулеметов трескотня
сыпется с тачанок.
"Эх, яблочко,
             цвета ясного.
Бей 
   справа
         белаво,
слева краснова".
Этот вихрь,
           от мысли до курка,
и постройку,
            и пожара дым
прибирала 
         партия
               к рукам,
направляла,
           строила в ряды.



8

Холод большой. 
              Зима здорова.
Но блузы
        прилипли к потненьким.
Под блузой коммунисты.
                      Грузят дрова.
На трудовом субботнике.
Мы не уйдем,
            хотя
                уйти 
имеем 
     все права.
В н а ш и  вагоны,
                  на н а ш е м пути,
н а ш и 
       грузим
             дрова.
Можно
     уйти
         часа в два,-
но м ы -
        уйдем поздно.
Н а ш и м товарищам
                  н а ш и дрова
нужны: 
      товарищи мерзнут.
Работа трудна,
              работа 
                    томит.
За нее 
      никаких копеек.
Но м ы
      работаем, 
               будто м ы 
делаем 
      величайшую эпопею.
Мы будем работать,
                  все стерпя,
чтоб жизнь, 
           колёса дней торопя,
бежала
      в железном марше
в н а ш и х вагонах,
                    по н а ш и м степям,
в города 
        промерзшие
                  н а ш и.
"Дяденька, 
          что вы делаете тут?
столько 
       больших дядей?"
- Что? 
      Социализм:
                свободный труд
свободно 
        собравшихся людей.



9

Перед нашею 
           республикой
                      стоят богатые.
                                    Но как постичь ее?
И вопросам 
          разнедоуменным
                        нет числа:
что это 
       за нация такая
                     "социалистичья",
и что это за
            "соци-
                  алистическое отечество"?
"Мы 
   восторги ваши
                понять бессильны.
Чем восторгаются?
                 Про что поют?
Какие такие 
           фрукты-апельсины
растут 
      в большевицком вашем
                          раю?
Что вы знали, 
             кроме хлеба и воды,-
с трудом 
        перебиваясь
                   со дня на день?
Т а к о г о отечества
                     т а к о й дым
разве уж
        н а с т о л ь к о приятен?
За что вы
         идете,
               если велят-
                          "воюй"?
Можно 
     быть
         разорванным бомбищей,
можно 
     умереть
            за землю за с в о ю,
но как
      умирать
             за общую?
Приятно 
       русскому
               с русским обняться,-
но у вас 
        и имя
             "Р о с с и я"
                          утеряно.
Что это за 
          отечество
                   у забывших об нации?
Какая нация у вас?
                  Коминтерна?
Жена, 
     да квартира, 
                 да счет текущий-
вот это-
        отечество, 
                  райские кущи.
Ради бы 
       вот
          такого отечества
мы понимали б 
             и смерть
                     и молодечество".
Слушайте,
         национальный трутень,-
день наш
        тем и хорош, что труден.
Эта песня 
         песней будет
наших бед,
          побед,
                буден.



10

Политика-
         проста.	                
                Как воды глоток.	
Понимают	     
        ощерившие	               
                 сытую пасть,	
что если	      
        в Россиях	             
                 увязнет коготок, 	
всей	  
    буржуазной птичке-
	              пропасть.	
Из "сюртэ женераль",	               
                    из "интеллидженс Сервис",	
"дефензивы"	         
           и "сигуранцы"	
выходит	       
       разная	            
             сволочь и стерва,	
шьет
    шинели	          
          цвета серого,	
бомбы	    
     кладет 
           в ранцы.	
Набились в трюмы,	               
                 палубы обсели,	
на деньги	        
         вербовочного агентства.	
В Новороссийск	             
              плывут из Марселя,
из Дувра	       
        плывут к Архангельску.	
С песней,	        
         с виски, 	
сыты по-свински.	
Килями	      
      вскопаны	
воды холодные.	
Смотрят 
       перископами	
лодки подводные.	
Плывут крейсера,	
снаряды соря.	
И	 
миноносцы	
с минами носятся.	
А	 
 поверх	        
       всех	
с пушками	        
         чудовищной длинноты	
сверх-	
      дредноуты.	
Разными	       
       газами	            
             воняя гадко,	
тучи	     
    пропеллерами выдрав,	
с авиоматки	          
           на авиоматку	
пе-	  
   ре-	    
      пархивают "гидро".	
Послал	      
      капитал	             
             капитанов ученых.	
Горло 
     нащупали	              
             и стискивают.	
Ткнешься	        
        в Белое,	               
                ткнешься	                      
                        в Черное,	
в Каспийское,	           
             в Балтийское,-	
куда	    
    корабль	          
           ни тычется,	
конец	     
     катаниям.	
Стоит	     
     морей владычица,	
бульдожья	         
         Британия.	
Со всех концов	
блокады кольцо	
и пушки	       
       смотрят в лицо.	
- Красным не нравится?
                      Им  
                        голодно?
Рыбкой 
      наедитесь,
                пойдя
                     на дно. --
А кому 
      на суше
             гра