я?
С размаху сердце разбить о быки?
Семь лет я стою.
               Я смотрю в эти воды,
к перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда ж,
        когда ж избавления срок?
Ты, может, к ихней примазался касте?
Целуешь?
        Ешь?
             Отпускаешь брюшко?
Сам
    в ихний быт,
                в их семейное счастье
намереваешься пролезть петушком?!
Не думай! -
           Рука наклоняется вниз его.
Грозится
         сухой
             в подмостную кручу.
- Не думай бежать!
                   Это я
                        вызвал.
Найду.
      Загоню.
             Доконаю.
                      Замучу!
Там,
    в городе,
             праздник.
                    Я слышу гром его.
Так что ж!
          Скажи, чтоб явились они.
Постановленье неси исполкомово.
Муку мою конфискуй,
                   отмени.
Пока
    по этой
           по Невской
                     по глуби
спаситель-любовь
                не придет ко мне,
скитайся ж и ты,
                и тебя не полюбят.
Греби!
      Тони меж домовьих камней! -

     Спасите!
  
Стой, подушка!
              Напрасное тщенье.
Лапой гребу -
              плохое весло.
Мост сжимается.
               Невским  течением
меня несло,
           несло и несло.
Уже я далеко.
             Я, может быть, за день.
За день
       от тени моей с моста.
Но гром его голоса гонится сзади.
В погоне угроз паруса распластал.
- Забыть задумал невский блеск?!
Ее заменишь?!
            Некем!
По гроб запомни переплеск,
плескавший в "Человеке".-
Начал кричать.
              Разве это осилите?!
Буря басит -
             не осилить вовек.
Спасите! Спасите! Спасите! Спасите!
Там
   на мосту
           на Неве
                  человек!

     * * * *  *

II

         НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО

      Фантастическая реальность
  
Бегут берега -
               за видом вид.
Подо мной -
            подушка-лед.
Ветром ладожским гребень завит.
Летит
      льдышка-плот.
Спасите! - сигналю ракетой слов.
Падаю, качкой добитый.
Речка кончилась -
                   море росло.
Океан -
         большой до обиды.
Спасите!
        Спасите!..
                   Сто раз подряд
реву батареей пушечной.
Внизу
      подо мной
                растет квадрат,
остров растет подушечный.
Замирает, замирает,
                   замирает гул.
Глуше, глуше, глуше...
Никаких морей.
              Я -
                  на снегу.
Кругом -
         версты суши.
Суша - слово.
             Снегами мокра.
Подкинут метельной банде я.
Что за земля?
              Какой это край?
Грен-
     лап-
         люб-ландия?
        
     Боль были
  
Из облака вызрела лунная дынка,
cтену постепенно в тени оттеня.
Парк Петровский.
                Бегу.
                     Ходынка
за мной.
        Впереди Тверской простыня.
А-у-у-у!
        К Садовой  аж выкинул "у"!
Оглоблей
        или машиной,
но только
         мордой
               аршин в снегу.
Пулей слова матершины.
"От нэпа ослеп?!
Для чего глаза впряжены?!
Эй,ты!
      Мать твою разнэп!
Ряженый!"
Ах!
   Да ведь
я медведь.
Недоразуменье!
              Надо -
                    прохожим,
что я не медведь,
                 только вышел похожим.
  
     Спаситель

Вон
   от заставы
             идет человечек.
За шагом шаг вырастает короткий.
Луна
    голову вправила в венчик.
Я уговорю,
          чтоб сейчас же,
                         чтоб в лодке.
Это - спаситель!
                Вид Иисуса.
Спокойный и добрый,
                  венчанный в луне.
Он ближе.
         Лицо молодое безусо.
Совсем не Исус.
              Нежней.
                     Юней.
Он ближе стал,
              он стал комсомольцем.
Без шапки и шубы.
                Обмотки и френч.
То сложит руки,
               будто молится.
То машет,
         будто на митинге речь.
Вата снег.
         Мальчишка шел по вате.
Вата в золоте -
              чего уж пошловатей?!
Но такая грусть,
               что стой
                       и грустью ранься!
Расплывайся в процыганенном романсе.

     Романс
  
Мальчик шел, в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел в Тверской заставе.
Ничего не видя, мальчик шел.
Шел,
вдруг
встал.
В шелк
рук
сталь.
С час закат смотрел, глаза уставя,
за мальчишкой легшую кайму.
Снег, хрустя, разламывал суставы.
Для чего?
         Зачем?
               Кому?
Был вором-ветром мальчишка обыскан.
Попала ветру мальчишки записка.
Стал ветер Петровскому парку звонить:
- Прощайте...
            Кончаю...
                     Прошу не винить...

     Ничего не поделаешь
  
До чего ж
на меня похож!
Ужас.
     Но надо ж!
               Дернулся к луже.
Залитую курточку стягивать стал.
Ну что ж, товарищ!
                  Тому  еще хуже -
семь лет он вот в это же смотрит с моста.
Напялил еле -
              другого калибра.
Никак не намылишься -
                      зубы стучат.
Шерстищу с лапищ и с мордищи выбрил.
Гляделся в льдину...
                    бритвой луча...
Почти,
      почти такой же самый.
Бегу.
     Мозги шевелят адресами.
Во-первых,
          на Пресню,
                   туда,
                        по задворкам.
Тянет инстинктом семейная норка.
За мной
       всероссийские,
                     теряясь точкой,
сын за сыном,
            дочка за дочкой.
  
     Всехные родители
  
- Володя!
         На рождество!
Вот радость!
            Радость-то во!.. -
Прихожая тьма.
              Электричество комната.
Сразу -
        наискось лица родни.
- Володя!
         Господи!
                 Что это?
                         В чем это?
Ты в красном весь.
                  Покажи воротник!
- Не важно, мама,
                дома вымою.
Теперь у меня раздолье -
                       вода.
Не в этом дело.
              Родные!
                    Любимые!
Ведь вы меня любите?
                   Любите?
                          Да?
Так слушайте ж!
               Тетя!
                    Сестры!
                           Мама!
Тушите елку!
            Заприте дом!
Я вас поведу...
            вы пойдете...
                      Мы прямо...
сейчас же...
          все
            возьмем и пойдем.
Не бойтесь -
            это совсем недалеко -
600 с небольшим этих крохотных верст.
Мы будем там во мгновение ока.
Он ждет.
       Мы вылезем прямо на мост.
- Володя,
         родной,
                успокойся! -
                            Но я им
на этот семейственный писк голосков:
- Так что ж?!
             Любовь заменяете чаем?
Любовь заменяете штопкой носков?
  
     Путешествие с мамой

Не вы -
       не мама Альсандра Альсеевна.
Вселенная вся семьею засеяна.
Смотрите,
         мачт корабельных щетина -
в Германию врезался Одера клин.
Слезайте, мама,
              уже мы в Штеттине.
Сейчас,
       мама,
            несемся в Берлин.
Сейчас летите, мотором урча, вы:
Париж,
       Америка,
               Бруклинский мост,
Сахара,
       и здесь
             с негритоской курчавой
лакает семейкой чай негритос.
Сомнете периной
               и волю
                     и камень.
Коммуна -
          и то завернется комом.
Столетия
         жили своими домками
и нынче зажили своим домкомом!
Октябрь прогремел,
                  карающий,
                           судный.
Вы
   под его огнеперым крылом
расставились,
            разложили посудины.
Паучьих волос не расчешешь колом.
Исчезни, дом,
            родимое место!
Прощайте! -
            Отбросил ступеней последок.
- Какое тому поможет семейство?!
Любовь цыплячья!
                Любвишка наседок!
 
     Пресненские миражи
  
Бегу и вижу -
             всем в виду
кудринскими вышками
себе навстречу
              сам
                 иду
с подарками под мышками.
Мачт крестами на буре распластан,
корабль кидает балласт за балластом.
Будь проклята,
              опустошенная легкость!
Домами оскалила скалы далекость.
Ни люда, ни заставы нет.
Горят снега,
            и голо.
И только из-за ставенек
в огне иголки елок.
Ногам вперекор,
               тормозами на быстрые
вставали стены, окнами выстроясь.
По стеклам
          тени
               фигурками тира
вертелись в окне,
                 зазывали в квартиры.
С Невы не сводит глаз,
                      продрог,
стоит и ждет -
               помогут.
За первый встречный за порог
закидываю ногу.
В передней пьяный проветривал бредни.
Стрезвел и дернул стремглав из передней.
Зал заливался минуты две:
- Медведь,
          медведь,
                  медведь,
                          медв-е-е-е-е... -

     Муж Феклы Давидовны со мной
       и со всеми знкомыми
  
Потом,
      извертясь вопросительным знаком,
хозяин полглаза просунул:
                        - Однако!
Маяковский!
           Хорош медведь! -
Пошел хозяин любезностями медоветь:
- Пожалуйста!
             Прошу-с.
                     Ничего -
                              я боком.
Нечаянная радость-с, как сказано у Блока.
Жена - Фекла  Двидна.
Дочка,
точь-в-точь
          в меня, видно -
семнадцать с половиной годочков.
А это...
       Вы, кажется, знакомы?! -
Со страха к мышам ушедшие в норы,
из-под кровати полезли партнеры.
Усища -
        к стеклам ламповым пыльники -
из-под столов пошли собутыльники.
Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели.
Весь безлицый парад подсчитать ли?
Идут и идут процессией мирной.
Блестят из бород паутиной квартирной.
Все так и стоит столетья,
                      как было.

Не бьют -
          и не тронулась быта кобыла.
Лишь  вместо хранителей духов и фей
ангел-хранитель -
                 жилец в галифе.
Но самое страшное:
                  по росту,
                          по коже
одеждой,
        сама походка моя! -
в одном
       узнал -
               близнецами похожи -
себя самого -
             сам
                я.
С матрацев,
           вздымая постельные тряпки,
клопы, приветствуя, подняли лапки.
Весь самовар рассиялся в лучики -
хочет обнять в самоварные ручки.
В точках от мух
              веночки
                     с обоев
венчают голову сами собою.
Взыграли туш ангелочки-горнисты,
пророзовев из иконного глянца.
Исус,
     приподняв
              венок тернистый,
любезно кланяется.
Маркс,
       впряженный в алую рамку,
и то тащил обывательства лямку.
Запели птицы на каждой на жердочке,
герани в ноздри лезут из кадочек.
Как были
         сидя сняты
                   на корточках,
радушно бабушки лезут из карточек.
Раскланялись все,
                осклабились враз;
кто басом фразу,
              кто в дискант
                           дьячком.
- С праздничком!
         С праздничком!
                С праздничком!
                        С  праздничком!
нич-                                С  праз-
    ком! -
Хозяин
       то тронет стул,
                    то дунет,
сам со скатерти крошки вымел.
- Да я не знал!..
                Да я б накануне...
Да, я думаю, занят...
                   Дом...
                        Со своими...

     * * * * *

Бессмысленные просьбы
  
Мои свои?!
           Д-а-а-а -
                    это особы.
Их ведьма разве сыщет на венике!
Мои свои
        с Енисея
                да с Оби
идут сейчас,
           следят четвереньки.
Какой мой дом?!
Сейчас с него.
Подушкой-льдом
плыл Невой -
мой дом
меж дамб
стал льдом,
и там...
Я брал слова
            то самые вкрадчивые,
то страшно рыча,
                то вызвоня лирово.
От выгод -
           на вечную славу сворачивал,
молил,
      грозил,
             просил,
                   агитировал.
- Ведь это для всех...
                     для самих...
                               для вас же...
Ну, скажем, "Мистерия" -
                         ведь не для себя ж?!
Поэт там и прочее...
                 Ведь каждому  важен...
Не только себе ж -
                  ведь не личная блажь...
Я, скажем, медведь, выражаясь грубо...
Но можно стихи...
               Ведь сдирают шкуру?!
Подкладку из рифм поставишь -
                             и шуба!..
Потом у камина...
                там кофе...
                         курят...
Дело пустяшно:
              ну, минут на десять...
Но нужно сейчас,
                пока не поздно...
Похлопать  может...
                 Сказать -
                           надейся!..
Но чтоб теперь же...
                  чтоб это серьезно...-
Слушали, улыбаясь, именитого скомороха.
Катали по столу хлебные мякиши.
Слова об лоб
            и в тарелку -
                        горохом.
Один расчувствовался,
                    вином размягший:
- Поооостой...
              поооостой...
Очень даже и просто.
Я пойду!..
         Говорят, он ждет...
                          на мосту...

Я знаю...
        Это на углу Кузнецкого моста.
Пустите!
        Ну-кося! -
По углам -
           зуд:
              - Наззз-ю-зззюкался!
Будет ныть!
Поесть, попить,
попить,поесть -
и за 66!
Теорию к лешему!
Нэп -
      практика.
Налей,
      нарежь ему.
Футурист,
         налягте-ка! -
Ничуть не смущаясь челюстей целостью,
пошли греметь о челюсть челюстью.
Шли
    из артезианских прорв
меж рюмкой
          слова поэтических споров.
В матрац,
        поздоровавшись,
                       влезли клопы.
На вещи насела столетняя пыль.
А тот стоит -
             в перила вбит.
Он ждет,
        он верит:
                скоро!
Я снова лбом,
            я снова в быт
вбиваюсь слов напором.
Опять
      атакую и вкривь и вкось.
Но странно:
           слова проходят насквозь.

     Необычайное
  
Стихает бас в комариные трельки.
Подбитые воздухом, стихли тарелки.
Обои,
     стены
          блекли...
                   блекли...
Тонули  в серых тонах офортовых.
Со стенки
         на город разросшийся
                            Беклин
Москвой расставил "Остров мертвых".
Давным-давно.
             Подавно -
теперь.
       И нету проще!
Вон
   в лодке,
          скутан саваном,
недвижный перевозчик.
Не то моря,
           не то поля -
их шорох тишью стерт весь.
А за морями -
             тополя
возносят в небо мертвость.
Что ж -
       ступлю!
             И сразу
                    тополи
сорвались с мест,
                 пошли,
                       затопали.
Тополи стали спокойствия мерами,
ночей сторожами,
                милиционерами.
Расчетверившись,
                белый Харон
стал колоннадой почтамтских колонн.
                                  
     Деваться некуда
  
Так с топором влезают в сон,
обметят спящелобых -
и сразу
       исчезает все,
и видишь только обух.
Так барабаны улиц
                 в сон
войдут,
       и сразу вспомнится,
что вот тоска
             и угол вон,
за ним
      она -
           виновница.
Прикрывши окна ладонью угла,
стекло за стеклом вытягивал с краю.
Вся жизнь
         на карты окон легла.
Очко стекла -
             и я проиграю.
Арап -
      миражей  шулер -
                      по окнам
разметил нагло веселия крап.
Колода стекла
             торжеством яркоогним
сияет нагло у ночи из лап.
Как было раньше -
                  вырасти б,
стихом в окно влететь.
Нет,
    никни к стенной сырости.
И стих
      и дни не те.
Морозят камни.
              Дрожь могил.
И редко ходят веники.
Плевками,
        снявши башмаки,
вступаю на ступеньки.
Не молкнет в сердце боль никак,
кует к звену звено.
Вот так,
        убив,
             Раскольников
пришел звенеть в звонок.
Гостье идет по лестнице...
Ступеньки бросил -
                  стенкою.
Стараюсь в стенку вплесниться
и слышу -
          струны тенькают.
Быть может, села
                вот так
                       невзначай она.
Лишь для гостей,
                для широких масс.
А пальцы
        сами
            в пределе отчаянья
ведут бесшабашье, над горем глумясь.

     Друзья
  
А вороны гости?!
                 Дверье крыло
раз сто по бокам коридора исхлопано.
Горлань горланья,
                 оранья орло
ко мне доплеталось пьяное допьяна.
Полоса
щели.
Голоса
еле:
"Аннушка -
ну и румянушка!"
Пироги...
         Печка...
Шубу...
       Помогает...
                  С плечика...
Сглушило слова уанстепным темпом,
и снова слова сквозь темп уанстепа:
"Что это вы так развеселились?
Разве?!"
        Слились...
Опять полоса осветила фразу.
Слова непонятны -
                  особенно сразу.
Слова так
         (не то чтоб со зла):
"Один тут сломал ногу,
так вот веселимся, чем бог послал,
танцуем себе понемногу".
Да,
   их голоса.
             Знакомые выкрики.
Застыл в узнаванье,
                  расплющился, нем,
фразы крою по выкриков выкройке.
Да -
     это они -
               они обо мне.
Шелест.
        Листают, наверное, ноты.
"Ногу, говорите?
               Вот смешно-то!"
И снова
       в тостах стаканы исчоканы,
и сыплют стеклянные искры из щек они.
И снова
       пьяное:
              "Ну и интересно!
Так, говорите, пополам и треснул?"
"Должен огорчить вас, как ни грустно,
не треснул, говорят,
                  а только хрустнул".
И снова
       хлопанье двери и карканье,
и снова танцы, полами исшарканные.
И снова
       стен раскаленные степи
под ухом звенят и вздыхают в тустепе.

     Только б не ты
  
Стою у стенки.
              Я не я.
Пусть бредом жизнь смололась.
Но только б, только б не ея
невыносимый голос!
Я день,
       я год обыденщине предал,
я сам задыхался от этого бреда.
Он
  жизнь дымком квартирошным выел.
Звал:
     решись
           с этажей
                    в мостовые!
Я бегал от зова разинутых окон,
любя убегал.
            Пускай однобоко,
пусть лишь стихом,
                 лишь шагами ночными -
строчишь,
         и становятся души строчными,
и любишь стихом,
                а в прозе немею.
Ну вот, не могу сказать,
                       не умею.
Но где, любимая,
                где, моя милая,
где
   - в песке! -
                любви моей изменил я?
Здесь
     каждый звук,
                 чтоб признаться,
                                 чтоб кликнуть.
А  только из песни - ни слова не выкинуть.
Вбегу на трель,
               на гаммы.
В упор глазами
               в цель!
Гордясь двумя ногами,
Ни  с места! - крикну.-
                       Цел! -
Скажу:
      - Смотри,
               даже здесь, дорогая,
стихами громя обыденщины жуть,
имя любимое оберегая,
тебя
    в проклятьях моих
                    обхожу.
Приди,
      разотзовись на стих.
Я, всех оббегав,- тут.
Теперь лишь ты могла б спасти.
Вставай!
        Бежим к мосту! -
Быком на бойне
              под удар
башку мою нагнул.
Сборю себя,
           пойду туда.
Секунда -
          и шагну.
  
     * * * * *

Шагание стиха
  
Последняя самая эта секунда,
секунда эта
           стала началом,
началом
       невероятного гуда.
Весь север гудел.
                 Гудения мало.
По дрожи воздушной,
                    по колебанью
догадываюсь -
              оно над Любанью.
По холоду,
          по хлопанью дверью
догадываюсь -
              оно над Тверью.
По шуму -
          настежь окна раскинул -
догадываюсь -
             кинулся к Клину.
Теперь грозой Разумовское залил.
На Николаевском теперь
                      на вокзале.
Всего дыхание одно,
а под ногой
          ступени
пошли,
      поплыли ходуном,
вздымаясь в невской пене.
Ужас дошел.
           В мозгу уже весь.
Натягивая нервов строй,
разгуживаясь все и разгуживаясь,
взорвался,
          пригвоздил:
                     - Стой!
Я пришел из-за семи лет,
из-за верст ш