только
продовольствие и домашних слуг. Можно бы удобнее, да некуда, а?
     -- Вероятно, ему будет жаль отсюда перебираться,-- сказал я.
     -- Не беспокойся,  он  найдет  что-нибудь  другое на  таких же выгодных
условиях,-- возразила Джулия.
     --  У Берил  есть кое-какая  мебель,  которой  она дорожит.  Не  совсем
уверен, что  она  подойдет сюда. Знаете, всякие там дубовые комоды, стулья с
прямыми спинками, все  в  таком  роде.  Я думаю, она сможет  поставить ее  в
бывшей маминой комнате.
     -- Да, пожалуй, это самое подходящее место.  И брат с сестрой просидели
до ночи, обсуждая предстоящее переустройство дома. "Час назад,-- думал  я,--
в  темном углу  среди  буксовых кустов она горестно оплакивала,  надрываясь,
смерть своего  бога,  а  теперь толкует  о том, какую комнату лучше  отвести
детям Берил,  старую курительную  или бывшую классную".  Это было выше моего
разумения.
     --  Джулия,-- сказал я  позже, когда Брайдсхед ушел к  себе,--ты видела
когда-нибудь картину Холмена Ханта под названием "Пробужденная совесть"?
     -- Нет.
     Несколько  дней назад  я  наткнулся  в  библиотеке  на  "Прерафаэлитов"
Рескина;  я сходил за ними  и прочел  ей, что там говорится об этой картине.
Она весело смеялась.
     -- Ты совершенно прав. Именно это я и чувствовала.
     --  Но  я не могу поверить,  родная,  что такой поток  слез был  вызван
несколькими  бестактными словами Брайди.  Ты,  наверно,  думала  об  этом  и
раньше?
     -- Почти никогда; редко-редко; в последнее время чаще, в ожидании трубы
архангела.
     --  Разумеется,  у   психологов  есть  этому  об®яснение:   формирующие
впечатления  детства, комплекс  вины  из-за  чепухи, которую тебе вбивали  в
голову. В глубине души ты ведь понимаешь, что это чепуха, верно?
     -- Если бы это было так!
     -- Когда-то Себастьян сказал мне почти то же самое.
     -- Себастьян возвратился  в лоно церкви, ты знаешь? Конечно, он никогда
так решительно не  порывал  с  нею, как я. Я зашла слишком далеко, для  меня
пути назад  нет.  Это  я понимаю, если ты  это имел в виду,  когда говорил о
чепухе. Единственное, на что мне  осталось  надеяться,-- это что мне удастся
привести свою  жизнь  в относительный  земной  порядок, покуда  весь  земной
порядок  не прекратился.  Поэтому  я  хочу выйти за тебя замуж.  Хочу родить
ребенка. Это я еще могу... Пойдем снова выйдем. Луна, наверно, уже взошла.
     Полная  луна сияла высоко  в небе.  Мы  обошли вокруг  дома. Под липами
Джулия  задержалась, обломила  цветущую ветку, прошлогодний побег,  которыми
топорщились остриженные  низкие кроны, и  на ходу  ободрала ее  до хлыстика,
какие  делают  из липовых  побегов  дети;  но  движения  ее  были  нервными,
недетскими; она оборвала цветы, листья, сминая их пальцами, царапая ногтями,
начала счищать кору. И вот мы опять стояли у фонтана.
     -- Как в классической комедии,--сказал я.--Декорации--барочный фонтан в
саду знатного  вельможи; акт первый -- на закате,  акт  второй -- в сумерки,
акт третий -- при луне. Действующие лица  каждый раз сходятся у фонтана безо
всякой к тому причины.
     -- Комедии?
     -- Ну, драме.  Трагедии. Фарсе.  Как  тебе  будет  угодно.  Идет  сцена
примирения.
     -- А разве была ссора?
     -- Было отчуждение и взаимное непонимание во втором акте.
     -- Почему такой безобразный,  подлый тон? Неужели тебе  обязательно все
воспринимать со стороны?  Ну почему то, что происходит, для  тебя спектакль?
Почему моя совесть -- пре-рафаэлитская картина?
     -- Так мне представляется.
     -- Это отвратительно!
     Ее  вспышка  ярости  была так же внезапна, как и все, что происходило в
этот вечер головокружительных виражей. Неожиданно она хлестнула меня липовым
прутиком по лицу, хлестнула со злобой, больно, изо всей своей силы.
     -- Отвратительно! Почувствовал теперь? Она ударила еще раз.
     -- Ну? -- сказал я.-- Бей еще.
     Она уже  занесла руку, но осеклась, и полуободранная палочка полетела в
фонтан и закачалась на воде, черно-белая в лунном свете.
     -- Больно?
     -- Да.
     -- Я?.. Тебя?..
     Ярость  ее улетучилась; ее слезы, хлынув  с новой  силой, увлажнили мне
щеку.  Я отстранил ее, положив ей руку  на  плечо,  и  она, склонив  голову,
по-кошачьи потерлась об мою  руку  щекой, совсем не по-кошачьи уронив на нее
слезу.
     -- Эх ты, кошка на крыше,-- сказал я.
     -- Бессердечный!
     Она прикусила мою руку, но я не пошевелился, когда ее зубы притронулись
к моей коже, и она, не укусив, коснулась губами и, не поцеловав, лизнула ее.
     -- Кошка под луной.
     Такое настроение ее  было мне знакомо. Мы  пошли  к  дому. В освещенной
прихожей она тронула пальцами горящие рубцы на моем лице.
     -- Бедные щеки. Будут завтра следы?
     -- Очевидно.
     -- Чарльз, я с ума сошла? Что случилось сегодня? Я так устала.
     Она  зевнула; на нее напала непреодолимая зевота. Она сидела у  себя за
туалетным столом,  опустив  голову,  уронив  волосы  на лицо, и  безудержно,
беспомощно  зевала, и, когда  она выпрямилась  на минуту, из-за  ее  плеча я
увидел  и  зеркале  лицо,   оцепеневшее  от  усталости,  как  у   солдата  в
отступлении,  а  выше  --  мое  собственное,  перечеркнутое двумя  пунцовыми
полосами.
     -- Так устала,-- повторила она,  снимая свое золотое  платье и оставляя
его на полу,-- устала, и с ума сошла, и ни на что не гожусь.
     Я уложил ее спать; голубые веки сомкнулись; бледные  губы зашевелились,
касаясь подушки, но было  ли то пожелание спокойной ночи или  же  молитва --
детская присказка,  которая пришла ей на язык  в  это  сумеречное  мгновенье
между  сном и  страданием,  древний религиозный стих,  который  дошел к няне
Хокинс через века, через все перемены языков и наречий из тех  времен, когда
развьючивали по вечерам лошадей на долгом Пути Странника - этого я не знал.
     На следующий вечер приехал Рекс со своими политическими дружками.
     -- Они не будут воевать.
     -- Они не могут воевать. У них нет денег... у них нет нефти.
     -- У них нет молибдена... у них не хватит людей.
     -- У них не хватит наглости.
     -- Они побоятся.
     --  Они  боятся французов... боятся чехов... боятся словаков...  боятся
нас.
     -- Это блеф.
     -- Конечно, блеф. Где у них вольфрам? Где у них марганец?
     -- Где у них хром?
     -- Я расскажу вам одну историю...
     -- Вот, вот, послушайте, это интересно, Рекс расскажет одну историю.
     -- ...один мой приятель путешествовал на машине по  Шварцвальду, только
на днях вернулся,  и  вот он рассказывал мне вчера,  пока мы  с ним играли в
гольф. Едет он, представьте, проселочной  дорогой, дорога поворачивает, и он
с ходу выезжает на  шоссе. А на шоссе -- что бы вы думали? Танковая колонна.
Тормозить поздно, он вылетает на  асфальт  и на всем  ходу врезается прямо в
танк. Ну, думает, крышка... Слушайте, слушайте, сейчас будет самое смешное.
     -- Сейчас будет самое смешное.
     -- Он проехал танк  насквозь и даже краску с кузова не содрал. Что б вы
думали? Танк-то был брезентовый -- разрисованный брезент на бамбуковой раме.
     -- У них нет стали.
     -- У них нет станков. Нет рабочей силы. Они голодают.
     - У них нет жиров. Их дети болеют рахитом.
     -- Их женщины страдают бесплодием.
     -- Их мужчины страдают бессилием.
     -- У них нет докторов.
     -- Доктора были евреи.
     -- Теперь у них туберкулез.
     -- Теперь у них сифилис.
     -- Одному моему приятелю говорил Геринг...
     -- Одному моему приятелю говорил Геббельс.
     --  Мне  говорил Риббентроп, что  армия  поддерживает Гитлера у власти,
пока  ему  все достается на дармовщину.  Стоит ему  где-нибудь наткнуться на
сопротивление, и все будет кончено. Военные расстреляют его.
     -- Либералы повесят его.
     -- Коммунисты разорвут его на куски.
     -- Он бы уже погубил себя, если бы не Чемберлен.
     -- Если бы не Галифакс.
     -- Если бы не сэр Сэмюель Хоур.
     -- И Комитет 1922 года.
     -- Мирные обещания.
     -- Министерство иностранных дел.
     -- Нью-йоркские банки.
     -- Все, что нужно,-- это твердая разумная политика.
     -- Сформулированная Рексом.
     -- И мною.
     -- Мы дадим  Европе твердую разумную политику. Европа  ждет, чтобы Рекс
выступил с речью.
     -- И чтобы я выступил с речью.
     -- И  я. Об®единим все  миролюбивые народы земли. Германия  поднимется,
Австрия поднимется. Чехи и словаки не могут не подняться.
     -- За речь, с которой выступит Рекс, и за речь, с которой выступлю я.
     --  А как  насчет роббера-другого?  Виски?  Кто  хочет толстую  сигару,
друзья? А вы, парочка, уходите?
     -- Да, Рекс,-- ответила Джулия.-- Мы с Чарльзом идем любоваться луной.
     Мы закрыли за собою двери на террасу, и голоса  заглохли. Лунное сияние
лежало  на террасе, подобно  густому инею, и  пение фонтана достигло  нашего
слуха; каменная балюстрада  террасы  была как троянские стены, а  безмолвный
парк лежал внизу, точно лагерь греков, в шатрах которых находилась в ту ночь
прекрасная Крессйда.
     -- Несколько дней, несколько месяцев.
     -- У нас нет времени.
     -- У нас есть целая жизнь от восхода луны до захода. А потом тьма.


        Глава четвертая

     -- И, разумеется, попечение над детьми останется за Селией.
     -- Разумеется.
     -- А как насчет  Дома священника? Вы ведь едва ли захотите поселиться с
Джулией у  нас под самым носом.  И дети, знаете ли, считают  Дом  священника
своим домом. Робину  поселить  семью негде, покуда  не помрет его дядюшка. А
новой  мастерской вы  ведь,  в конце  концов,  так и не  пользовались? Робин
только  на днях говорил, что там получится  замечательный гимнастический зал
-- хватит места даже для бадминтона.
     -- Пусть Робин берет Дом священника себе.
     -- Теперь что  касается  денег. Селии и  Робину, естественно,  для себя
ничего не нужно, однако имеется еще такая сторона, как обучение детей.
     -- С этим все будет в порядке. Я поговорю с моими поверенными.
     --  Ну, по-моему, все,-- сказал Мулкастер.-- Знаете, видел  я  в  своей
жизни  разводы, но не помню, чтобы хоть раз все устраивалось так  удачно для
всех  заинтересованных  сторон. Всегда,  как бы по-дружески люди сначала  ни
держались,  чуть доходит  до дела,  и  выплывают всякие там  обиды и  счеты.
Имейте  в  виду, я  все  равно  считаю,  что  последние два года  вы  иногда
обходились  с  Селией,  так сказать, не  слишком.  Конечно, о родной  сестре
трудно судить,  но, на мой взгляд, она девица что  надо, для всякого лакомый
кусок -- да еще с артистическими интересами, как раз по вашей части. Должен,
впрочем,  сказать, у  вас  губа  не дура.  Я сам всегда  был  неравнодушен к
Джулии.  Ну,  теперь все  обернулось ко всеобщему  счастью. Робин уже больше
года без ума от Селии. Вы его знаете?
     -- Смутно. Помнится, такой прыщавый зеленый юнец.
     --  Ну  нет,  я бы не  сказал. Конечно, он  довольно  молод,  но, самое
главное, Джонджон и Каролина от него без ума. У вас двое превосходных детей,
Чарльз. Так  передайте мой поклон  Джулии, да  скажите  ей, что  в память  о
прошлом я желаю ей счастья.
     --  Я  слышал,  ты  разводишься,--  сказал  мой отец.-- Неужели это так
обязательно после всех лет, что вы были счастливы вместе?
     -- Дело в том, что мы не были особенно счастливы.
     --  Не были? Вот  как?  Я отчетливо  помню,  что видел  вас  вместе  на
Рождество и еще удивился  вашему определенно счастливому виду.  Ломать  свой
жизненный  уклад-- это  очень хлопотно, уверяю  тебя. Сколько тебе сейчас --
тридцать четыре? В  таком  возрасте  поздно  начинать  жизнь сначала,  время
окончательно остепениться. Каковы твои дальнейшие намерения?
     -- Собираюсь жениться вторично, как только будет оформлен развод.
     -- Ну, знаешь ли, это я считаю полнейшим вздором. Могу понять человека,
который сожалеет, что вступил в  брак, и желает из него  выпутаться  -- хотя
сам я ничего подобного не испытывал,--  но  избавиться от  одной жены, чтобы
тут же связать себя с другой --это, извини меня, просто нелепо. Селия всегда
была  со  мной в  высшей степени любезна.  Я находил ее на  свой  лад вполне
приятной  особой. Если  ты не  сумел  быть счастливым с ней,  какие  у  тебя
основания  рассчитывать на  счастье с какой-либо  другой женщиной?  Послушай
совета, мой мальчик, и откажись от всей этой затеи.
     --  Но при  чем тут  мы  с Джулией? --  сказал Рекс.-- Если Селия хочет
снова выйти  замуж,  на  здоровье, пусть  выходит. Это дело ее  и ваше.  Но,
по-моему, мы с  Джулией вполне счастливы,  как  есть. Вы не  можете сказать,
чтобы я чинил какие-то  затруднения. Многие  на моем месте наломали бы дров.
Но я человек  светский. И потом, у меня есть свои интересы. Однако развод --
это совсем другое, от развода еще никогда ни одному человеку не было проку.
     -- Это дело ваше и Джулии.
     --  О, Джулии подавай развод во что бы то ни стало.  Я надеялся, может,
вы  бы ее  отговорили. Не  знаю, кажется,  я никому не  мешал,  старался, во
всяком случае. Если я мешал, если приезжал слишком часто, прошу мне сказать.
Сейчас так много всяких дел,  Брайди вот хочет, чтобы я  выселился из  дома,
ей-богу, у меня и без того забот полон рот.
     Политическая  карьера  Рекса  приближалась  к  решающему повороту.  Она
сложилась не так благополучно,  как он рассчитывал. Я ничего  не  понимал  в
финансах,  но  и  мне  приходилось  слышать  разговоры  о  том, что  на  его
финансовую  деятельность  в  ортодоксальных  консерваторских  кругах смотрят
довольно косо. Даже  его  достоинства  --  его  общительность  и  энергия --
сослужили  ему  дурную службу,  ибо  о  его брайдсхедских  сборищах начинали
поговаривать. Вообще  о  нем слишком часто  писали в газетах, он пользовался
неизменной  любовью властителей Прессы и их  грустнооких, бодро  улыбающихся
клевретов; в своих речах он говорил такие вещи, которые были хлебом насущным
для  Флит-стрит,  а  это  сильно  подрывало  доброе  отношение  к  нему  его
партийного  руководства; только война  могла произвести  решающий  толчок  и
вынести Рекса на вершины власти. Развод не должен был причинить  ему особого
вреда;  просто,  я  думаю, он  так был  занят важными делами,  что  не хотел
отвлекаться на мелочи.
     -- Что  ж,  если  Джулия непременно  хочет  развода,  придется ей  дать
развод,-- сказал он. -- Но  ей-богу, она выбрала неподходящее время. Чарльз,
скажите ей, чтобы подождала хоть самую малость, будьте другом.
     --  Вдовушка  Брайди  сказала:  "Я  слышала,  вы  разводитесь  с  одним
разведенным мужчиной и выходите за другого? Звучит  очень сложно, милочка.--
Она  назвала  меня "милочкой"  не меньше двадцати  раз.--Я заметила,  что  в
каждом католическом доме есть  один отпавший  от церкви  член семьи, и очень
часто это ее гордость и украшение".
     Джулия  только что приехала  с  обеда, который  давала леди Роскоммон в
ознаменование помолвки Брайдсхеда.
     -- Какова она собой?
     --  Пышная  и  величественная;  вульгарная,  конечно;  гнусавый  голос,
большой рот, глазки-точечки,  крашеная блондинка  -- и вот что я тебе скажу:
она обманула Брайди насчет  своего возраста. Ей  добрых  сорок пять  лет. И,
по-моему, она  неспособна обеспечить  продолжение  рода.  Брайди  на нее  не
надышится. Он так и ел ее глазами весь вечер самым неприличным образом.
     -- Держалась дружески?
     --  О  да, очень. Дружески-снисходительно.  Понимаешь,  она,  вероятно,
привыкла быть первой дамой в  морских кругах,  где  всякие  флаг-ад®ютанты и
прочие юные карьеристы ходили вокруг нее па  цыпочках  и смотрели  ей в рот.
Ну, естественно, у тети Фани на роль первой дамы ей не  очень-то приходилось
рассчитывать, поэтому она была рада иметь подле себя заблудшую овцу, которая
нуждается в  наставлении на путь истинный. Она сосредоточила на мне все свое
внимание, спрашивала  моего совета  насчет  магазинов  и  покупок,  сказала,
довольно подчеркнуто, что надеется часто видеть меня в Лондоне. По-моему, ей
зазорно только  спать  под  одной  крышей  со  мною.  А  у  модистки,  или в
парикмахерской, или за завтраком в  "Ритце" я  не могу причинить ей  особого
вреда. И в  любом случае это Брайди такой щепетильный, а не его  вдовушка; у
нее просто мертвая хватка.
     -- А она им заметно помыкает?
     -- Пока  не очень. Он пребывает в любовном оцепенении,  бедняга, ничего
не видит и не слышит. А  она просто добрая женщина, которая хочет обеспечить
дом для своих детей и не потерпит никаких препятствий у себя на пути. Сейчас
она  разыгрывает карту набожности. Но, по-моему,  потом, устроившись, она не
будет так уж держаться всяких строгостей.
     Среди наших знакомых  о предстоящих разводах говорили много;  в то лето
общей тревоги  еще сохранились укромные  уголки, где частным делам уделялось
преимущественное внимание. Моя жена, как всегда, сумела представить  события
в свете, выгодном для  нее и неблагоприятном для  меня; всем было  ясно, что
она  держалась замечательно  и что только одна она  способна  выказать такое
терпение.  "Робин на семь  лет ее  моложе, он и  для своего возраста немного
недозрелый,-- шептались  в укромных  уголках,--  но зато он  всем  существом
предан бедняжке Селии, и, право же, она  этого  заслуживает после всего, что
ей пришлось  пережить".  А  что до Джулии и  меня, то ведь это  не  новость.
"Выражаясь  грубо,-- пояснил  мой кузен  Джаспер,  как будто  он  когда-либо
выражался иначе,--непонятно, почему вдруг тебе пришла охота жениться".
     Кончилось лето;  ликующие толпы встречали Невиля Чемберлена из Мюнхена;
Рекс произнес в Палате общин "бешеную" речь, которая раз навсегда решила его
судьбу, хотя как именно должно еще было показать будущее. Адвокаты Джулии, в
чьей конторе черные жестяные коробки с надписью  "Маркиз Марчмейн"  занимали
чуть  не  целую  комнату,  начали  кропотливую,  медлительную  процедуру  ее
развода;  мои адвокаты, представители более оперативной фирмы, опережали  их
на  несколько  недель.  Было необходимо,  чтобы  Рекс  и  Джулия  официально
раз®ехались,  поэтому Джулия  впредь  до  новых перемен  осталась  у  себя в
Брайдсхеде,  а  Рекс  перевез  свои  чемоданы  и  своего  камердинера  в  их
лондонский  дом.  Протокол  против меня и  Джулии  был составлен у  меня  на
квартире.  Свадьба  Брайдсхеда  была  назначена  на рождественские каникулы,
чтобы его будущие пасынки могли принять в ней участие.
     Однажды  в  ноябрьские сумерки мы с  Джулией стояли у окна в гостиной и
смотрели, как ветер хозяйничает в парке  и оголяет  ветви лип, срывая желтые
листья, как гонит их, то взметая вверх, то кружа и раскидывая по цветникам и
террасам, по светлым лужам и темной  траве, то тут, то там прижимая к  стене
или оконному стеклу одинокий  трепещущий  лист и оставляя их наконец у стены
наметанными в большие мокрые груды.
     -- Весной мы  их  уже не  увидим,-- сказала Джулия.-- А может, и вообще
больше никогда...
     -- Один раз, давно, уезжая отсюда, я уже думал, что больше не вернусь.
     -- Может  быть, через много лет, да только что останется от  нас и  что
останется от всего этого?..
     Позади  нас  в сумраке  комнаты  открылась  и  закрылась дверь. Уилкокс
прошел  в  красном свете  камина  и почтительно  остановился у окон в  сером
отблеске угасшего дня.
     -- Телефонный звонок, ваша светлость, от леди Корделии.
     -- От леди Корделии! Откуда она звонила?
     -- Из Лондона, ваша светлость.
     -- Уилкокс, как чудесно! Она едет домой?
     --  Леди  Корделия  звонила уже по  пути  на вокзал и предполагает быть
здесь после ужина.
     -- Я не видел ее двенадцать лет,-- сказал я; я действительно  последний
раз  виделся  с нею  в тот  вечер,  когда  мы  ездили вместе  ужинать и  она
обмолвилась  о своем желании  стать  монахиней;  в тот вечер, когда я  писал
парадный интерьер Марчмейн-хауса.-- Она была обаятельная девочка.
     -- Она живет странной жизнью. Сначала