"Пожаловался  на
усталость!"  Я  не  представлял себе,  чтобы Рекс позволил  полупьяному юнцу
помешать ему провести вечер за картами.
     -- А когда вернулись, его не оказалось?
     -- Напротив. Уж лучше бы так.  Когда я пришел, он еще не ложился, сидел
в  номере! В клубе мне  подряд  несколько раз  крупно подвезло, и я отхватил
изрядный куш.  И пока я спал, Себастьян увел его целиком. Оставил только два
билета первого  класса до Цюриха,  засунул за раму зеркала. Без  малого  три
сотни, черт бы его подрал!
     -- И теперь находится неизвестно где?
     -- Вот именно. Вы его случайно не прячете?
     -- Нет. Мои дела с этим семейством кончены.
     -- А мои, сдается мне, только начинаются,--вздохнул Рекс.-- Послушайте,
мне  надо о многом  переговорить с вами, а я обещал одному типу в клубе дать
отыграться. Вы не поужинаете со мной?
     -- Хорошо. Где?
     -- Я обычно езжу к "Чиро".
     -- Почему не к "Пейяру"?
     -- Не слыхал о таком. Плачу я, имейте в виду.
     -- Имею. А я буду заказывать.
     -- Сговорились. Как, вы говорите, это место называется?-- Я написал ему
название ресторана. -- Там можно наблюдать туземные нравы?
     -- Да, в каком-то смысле.
     -- Ну что ж. Это интересно. Закажите что-нибудь посмачнее.
     -- Я так и собираюсь.
     Я приехал на  двадцать  минут  раньше  Рекса.  Если уж  мне  предстояло
провести вечер в его обществе, я намерен был по крайней мере провести его на
свой  вкус.  Хорошо  помню  тот  ужин  -- суп  из  oseille1,  морской  язык,
отваренный  в  белом винном соусе, caneton a  la presse2, лимонное суфле.  В
последнюю минуту, боясь как бы  все это не показалось Рексу слишком простым,
я  прибавил  caviar  aux blinis3.  Что  до  вина,  то я дал ему  возможность
угостить меня бутылочкой "монтраше"1906  года, тогда в  самой поре, а к утке
-- "Кло де Бэз" 1904 года.
     В те годы жизнь во Франции была  легкой; обменный курс оставался таким,
что  моего содержания  хватало выше головы, и существование, которое  я вел,
было отнюдь  не полуголодным. Но такие  ужины, как тот,  я  едал  нечасто  и
потому чувствовал к Рексу дружеское расположение,  когда он наконец появился
в  ресторане  и  отдал при  входе  пальто  и  шляпу  с  таким  видом,  будто
расставался  с  ними навсегда. Он  оглядывал  полутемный  маленький зал  так
подозрительно,  словно   ожидал  встретить   здесь  бандитов  или   компанию
загулявших  студентов. Но  увидел всего только  четырех  сенаторов,  которые
сидели  и  ели  в  абсолютном  молчании,  засунув  под  бороды  салфетки.  Я
представил себе, как он потом будет рассказывать своим дружкам-коммерсантам:
"...один мой  знакомый,  занятный  парень, изучает живопись в  Париже. Повел
меня в такой чудной ресторанчик -- знаете, мимо пройдешь и не взглянешь,-- и
лучше,  чем там,  меня в жизни  не  кормили.  За столиками  рядом  сидело  с
полдюжины  сенаторов, а  уж это  верный знак, что  мы  попали  куда следует.
Удовольствие, надо сказать, не из дешевых".
     -- От Себастьяна ни слуху ни духу? -- спросил он.
     -- И не будет, пока ему не понадобятся деньги,-- ответил я.
     --  Не  слишком любезно с  его  стороны так  вдруг  исчезнуть.  Я, надо
сказать, имел надежду, что, если все с ним устрою, это мне кое-где зачтется.
     Он  явно хотел  поговорить  о себе;  но я  считал,  что  с  этим  можно
подождать, пока  не наступит  время благодушия  и пресыщения, время коньяка;
повременить, пока внимание не при-

     1 Щавель (франц.).
     2 Утка под прессом (франц.).
     3 Блины с черной икрой (франц.).
     тупится и можно  будет  слушать его лишь вполуха;  теперь  же,  в самый
животрепещущий  момент, когда  maitre d'hоtel  переворачивает  на сковородке
блины,  а  двое подручных  на заднем  плане  готовят  утку, теперь мы  лучше
поговорим обо мне.
     -- Вы еще долго пробыли в  Брайдсхеде? Упоминалось ли там мое имя после
того, как я уехал?
     -- Упоминалось ли?  Да  оно у меня в  ушах  навязло, старина. У маркизы
из-за вас была, как она  говорила, "неспокойная совесть". Видно, она сказала
вам пару ласковых на прощанье?
     -- "Злой и бессердечный", "бессмысленно жестокий".
     -- Серьезные обвинения.
     -- Назови хоть пирогом с голубятиной, только в рот не клади...
     -- Как вы сказали?
     -- Пословица такая.
     -- А-а.
     Горячее  масло  и   сметана   смешались   и  полились,  отделяя  каждую
серо-зеленую икринку и окружая ее золотисто-белым ореолом.
     -- Я  люблю подсыпать накрошенного луку,-- сказал  Рекс.-- Один знающий
тип говорил, что это придает вкус.
     --  Вы  сначала попробуйте без лука,-- ответил я.-- И расскажите, какие
еще есть новости обо мне.
     -- Ну,  во-первых, понятное дело,  Грамграсс или как  его  там --  этот
учителишка,  который  все задирает нос,-- сел  в лужу, чем всех и порадовал.
Дня два после вашего от®езда он  ходил в  любимчиках и героях. Не  удивлюсь,
если это он надоумил старушку вас выставить. Его на каждом шагу тыкали нам в
нос, так что под конец Джулия не вытерпела и выдала его с головой.
     -- Джулия?
     --  Понимаете,  он  стал  совать  нос  даже  в  наши дела.  Ну,  Джулия
пронюхала, что он мошенник, и как-то, когда Себастьян был в подпитии -- а он
почти все время пил,-- она  вытянула у него всю историю с  их большим турне.
Тут мистеру Самграссу и  конец. Вот тогда маркиза и стала баспокоиться, что,
может быть, была с вами чересчур сурова.
     -- А скандал с Корделией?
     -- О, она затмила  всех. Малышка  просто чудо природы, она целую недеяю
доставала ему  виски у нас под носом. Мы сообразить  не могли, откуда он его
берет. Ну, после этого маркиза и пошла на попятный.
     Суп после  блинов был  превосходен  -- горячий, негустой, с  горчинкой,
чуть пенистый.
     -- Скажу, вам одну вещь, Чарльз, которую мамаша Марчмейн держит от всех
в  секрете. Она  очень  больна.  Может  отдать концы в  любую минуту. Джордж
Анструтер смотрел ее осенью и дал сроку не больше двух лет.
     -- Каким образом это могло стать вам известно?
     -- Такие сведения до меня доходят. При том, что сейчас творится у них в
семье,  я  ей года не дам. Но я знаю одного доктора в  Вене,  который мог бы
привести ее в порядок. Он  поставил на ноги Соню Бэмшир,  когда все, включая
Анструтера, махнули  на нее  рукой.  Но  мамаша  Марчмейн  не  желает ничего
делать. Я так понимаю, это ее заумная религия не велит заботиться о теле.
     Морской  язык  был так прост и ненавязчив, что Рекс его не заметил.  Мы
ели под  музыку  пресса -- хруст  костей, шипенье  капель крови  и  костного
мозга, стук длинной ложки, обливающей соком нежную грудку. Здесь последовала
пятнадцатиминутная пауза, когда я выпил  первый стакан "Кло де Бэз",  а Рекс
закурил первую сигарету. Он откинулся назад, выпустил  над столом струю дыма
и сказал:
     -- А знаете,  здесь недурно кормят.  Надо бы, чтоб  кто-нибудь  занялся
этим ресторанчиком и пустил дело на широкую ногу.
     Потом он снова заговорил о Марчмейнах.
     -- Скажу вам еще одну вещь -- им предстоит большая финансовая встряска,
и очень скоро, если они не остерегутся.
     -- Я думал, они феноменально богаты.
     -- Ну, они действительно богаты для людей, не пускающих в оборот своего
капитала.  Но вся эта публика  теперь  беднее, чем до четырнадцатого года, а
Флайты, видимо,  этого не  понимают. Я так полагаю, их поверенным, которые у
них  там управляют  делами, эдак  удобнее -- выдавать  им,  сколько  они  ни
потребуют, и чтобы никаких вопросов. Вы посмотрите, как они живут--Брайдсхед
и Марчмейн-хаус,  и  там и тут  на  широкую  ногу,  содержат  гончую  охоту,
арендную плату никто не  взимает, никто никого  не  увольняет,  старые слуги
делают  что  хотят,  молодые слуги им прислуживают, а сверх  всего этого еще
папаша  живет отдельным домом и тоже себе ни  в чем  не отказывает.  Знаете,
какой у них дефицит?
     -- Разумеется, не знаю.
     -- Без малого сто тысяч только в Лондоне. Сколько у них  долга в других
местах, мне неизвестно. Ну  а это изрядный куш для людей, которые не пускают
в оборот своих денег. Девяносто восемь тысяч на ноябрь месяц. Такие сведения
до меня доходят.
     Такие сведения  до него  доходят, подумал  я,  сведения  о  смертельных
болезнях и долгах.
     Я  наслаждался бургундским. Оно пришло как  напоминание  о том, что мир
старше и лучше, чем тот, какой знаком Рексу, что человечество за долгие века
своих страстей познало иную мудрость, чем мудрость Рекса. Случай свел меня с
этим   вином   еще  раз,   когда   я   обедал  со   своим  виноторговцем  на
Сент-Джеймс-стрит осенью в первый год войны; оно утратило остроту и блеск за
эти  годы,  но все  тем же неподдельным, чистым  голосом  своей лучшей  поры
говорило все те же слова надежды.
     --  Я  не  хочу  сказать, что  им угрожает нищета; на  тридцать тысяч с
хвостиком в год они всегда потянут;  но им предстоит основательная встряска,
а эти высшие классы имеют склонность чуть что не так, прежде всего урезывать
дочерей. И я хочу успеть до этого обделать одно дельце с приданым.
     Мы еще отнюдь не добрались до коньяка, но разговор о Рексе Моттреме тем
не  менее начался. Через двадцать минут  я  был  бы полностью к его услугам,
готовый слушать все, что он хотел мне сказать. Теперь же я просто отключился
как смог и предался дымящимся передо мною блюдам, но блаженство мое нарушали
отдельные  фразы,  прорываясь  ко мне из  грубого, алчного мира, где  обитал
Рекс. Ему нужна была женщина; он  намерен  был получить лучший  товар, какой
предлагал ему рынок, и на условиях, которые назначит он сам. Именно к  этому
все и сводилось.
     -- ...Мамаше Марчмейн я не нравлюсь.  Ну да  мне горя мало. Я не на ней
собираюсь  жениться.  У нее  не  хватает  пороху  сказать  открыто:  "Вы  не
джентльмен.  Вы  авантюрист из колоний". Она говорит,  что мы живем в разных
атмосферах.  Хорошо,  согласен.  Но  Джулии, представьте, моя  атмосфера  по
вкусу...  Потом этот вопрос с религией. Я ничего не имею против их церкви; у
нас в  Канаде католики не пользуются особым уважением,  но тут дело  иное; в
Европе  есть католики из самой что ни на  есть  высшей знати.  Хорошо, пусть
Джулия ходит  в эту свою церковь, когда ей вздумается. Мешать ей я не  буду.
Она, кстати сказать, плевать на это все хотела, но я люблю, чтобы  у женщины
была религия.  Мало  того,  пусть  воспитывает  детей  в католичестве. Готов
подписать какие они там  хотят гарантии, обещания... И наконец, мое прошлое.
"Мы так  мало  о вас  знаем". Слишком много  она обо мне  знает,  черт бы ее
побрал. Вам, может быть,  известно, что  у меня тут пару лет была кое с  кем
связь?
     Мне это  было известно;  всякому, кто хоть  немного  знал  Рекса,  было
известно о его недавней связи с Брендой Чэмпион; было известно также, что из
этой  связи он вынес  все,  чем теперь  выделялся  среди заурядных  биржевых
махинаторов,-- и  гольф с принцем Уэльским, и членство в клубе  "Брэтта",  и
даже знакомства и связи  по кулуарам палаты общин, ибо, когда он там впервые
появился,  влиятельные  члены  его  партии  не  говорили  о нем:  "Вон  идет
многообещающий молодой депутат от  Грайдли,  который так удачно выступил  по
вопросу  об  ограничении  квартирной  платы";  говорили  другое:  "Вот  идет
последнее  увлечение   Бренды  Чэмпион",  и  это   очень  помогало  ему   во
взаимоотношениях с мужчинами; благосклонность  женщин  он обычно  завоевывал
сам.
     -- Ну так вот, с этим давно покончено. Мамаша Марчмейн из  деликатности
не назвала  вещи  своими именами;  она  просто  сказала,  что  я  "пользуюсь
известностью". А  какого бы  зятя ей хотелось  -- недопеченного монаха вроде
Брайдсхеда? Джулия про ту историю все знает; и если ее это не смущает, кому,
скажите, пожалуйста, какое дело?
     После  утки появился  кресс-салат  с  цикорием,  чуть-чуть  присыпанный
прозрачными кружочками лука. Я всеми силами старался думать только о салате.
Потом мне какое-то время удавалось думать  только о  суфле.  А затем наконец
наступил срок коньяку, а с ним законное время для всех этих излияний.
     -- ... Джулии только-только пошел двадцатый  год. Я не хочу ждать до ее
совершеннолетия. И мне нужно, чтобы все было обставлено как надо, иначе я не
согласен...  Никаких там  тайных  браков и  венчаний  втихомолку...  И я  не
намерен  допустить, чтобы ее  надули с приданым. Ну,  а раз маркиза не хочет
вести игру по правилам, я еду к папаше, попробую сговориться с  ним. Он, как
я   понимаю,   готов  дать   согласие  на   все,  что   может  доставить  ей
неудовольствие. Он сейчас в Монте-Карло. Я думал  отправиться туда, забросив
Себастьяна  в Цюрих.  Вот почему особенно некстати, черт  бы это все побрал,
что он вдруг сквозь землю провалился.
     Коньяк был не в Рексовом вкусе. Он был прозрачный и бледный и был подан
в бутылке, не покрытой грязью и наполеоновскими медалями. Он был  всего лишь
на год или на два старше Рекса и  лишь совсем недавнего  разлива. Нам подали
его в узких, как цветы, рюмках очень тонкого стекла и небольших размеров.
     -- Бренди -- единственная  вещь, в которой  я знаю толк сказал Рекс.--У
этого никудышный цвет. И  кроме того, я  не как его не  распробую  в  эдаком
наперстке.
     Ему принесли стеклянный шар величиною с голову. Он распорядился,  чтобы
шар  разогрели  на спиртовке, поболтал в нем великолепный напиток,  погрузил
лицо в его пары и провозгласил, что у себя на родине пьет такой с содой. |
     Тогда,  стыдливо  зардевшись, ему выкатили из  соответствующего тайника
огромную  заплесневелую  бутылку, какие специально  держат для людей  такого
сорта, как Рекс.
     --  Вот это другое дело! --  сказал  он,  болтая в стакане густое,  как
патока, зелье,  оставлявшее на  стекле черные  ободки.--  Они всегда  прячут
бутылку-другую про запас, надо только поднять шум. Дайте-ка я вам плесну. |
     -- Я вполне доволен этим.
     --  Ну,  не  знаю,  конечно,  кому что  нравится.  Он  закурил сигару и
откинулся на спинку стула, пребывая в мире с окружающей действительностью; я
тоже вкушал мир и покой,  но уже совсем в  другой действительности. И оба мы
были счастливы. Он говорил о Джулии, а я слышал его голос, не разбирая  слов
на таком большом расстоянии,  точно  отдаленный  собачий лай  в  тихую-тихую
ночь.
     Помолвка была об®явлена  в  начале мая. Я увидел заметку в "Континентал
дейли мейл"  и заключил, что  Рекс "сговорился с  папашей". Однако оказалось
вовсе не  так, как я ожидал. Следующее известие о них я  получил в  середине
июня,  прочитав  в газете,  что они  были скромно повенчаны  в Савой-Чейпел.
Члены королевской семьи на  свадьбе не присутствовали, премьер-министр тоже.
Все  это  было  очень  похоже  на  "венчанье  втихомолку", но  только  через
несколько лет я узнал, что там в действительности произошло.

        Глава вторая

     Подошло время поговорить  о Джулии, которая до этой  минуты играла лишь
эпизодическую и  довольно загадочную роль в  драме Себастьяна. Так  виделась
она в  ту  пору  мне, а я -- ей. Мы следовали каждый своим  путем,  которые,
правда, сводили нас довольно близко, но мы оставались чужими друг другу. Она
рассказывала мне позднее,  что взяла  меня на  заметку:  так,  разыскивая на
полке  нужную  книгу, замечаешь  вдруг  другую, берешь  в руки, открываешь и
говоришь  себе: "Эту мне тоже надо будет как-нибудь прочесть",-- но пока что
ставишь на  место и продолжаешь поиски.  С моей стороны интерес  был  живее,
потому что внешнее сходство между братом и  сестрой, то и дело проявлявшееся
в новом ракурсе, при новом освещении, всякий раз заново поражало меня, и, по
мере  того как Себастьян  в  своем быстром, катастрофическом упадке день ото
дня отодвигался и мерк, образ Джулии выступал все ярче и определеннее.
     Она была худенькой в то время, плоскогрудой и голенастой  -- одни ноги,
руки и шея,  бестелесная, словно кузнечик в  этом, как и  во всем остальном,
она следовала моде;  но ни короткая стрижка и большие шляпы того времени, ни
особый, вытаращенный взгляд того времени, ни клоунские пятна румян на скулах
не могли подвести ее под общий шаблон.
     Когда я впервые познакомился  с  нею, когда она в автомобиле  встретила
меня на станции в то жаркое лето 1923 года и в сгущающихся сумерках везла  в
свой дом,  у нее за  плечами было восемнадцать лет и только что окончившийся
первый лондонский сезон.
     По мнению некоторых, это был  самый блестящий сезон после  войны, когда
все начало снова приходить в норму. Джулия была его центром. Тогда в Лондоне
оставалось,  вероятно, пять или шесть "исторических домов", Марчмейн-хаус на
Сент-Джеймс-сквер  в их  числе, и бал,  данный там для  Джулии, несмотря  на
смехотворные  костюмы  того   времени,  был  зрелищем   во  всех  отношениях
великолепным. Себастьян ездил на этот бал из Оксфорда и звал меня, хотя и не
слишком настойчиво;  я отказался и впоследствии пожалел о своем  отказе, ибо
то  был  у  них последний  бал  в подобном роде, последнее  из  великолепных
празднеств.
     Но разве я знал? В те дни казалось,  что  будет еще довольно времени на
все, что можно не торопясь обследовать распахнутый перед тобою мир. А я  был
так полон Оксфордом в то лето и решил, что Лондон может подождать.
     Остальные исторические  дома  принадлежали родственникам или  старинным
знакомым; кроме  того, были еще многочисленные роскошные  особняки Мэйфэра и
Белгрейвии,  один  за другим наполнявшиеся по  вечерам праздничным  светом и
блестящей  толпой. Иностранцы, возвращающиеся на  прежние  посты в Лондон из
своих  опустошенных  стран,  писали  домой,  что  наблюдают  здесь  признаки
пробуждения той жизни, которую считали невозвратно утраченной  среди грязи и
колючей проволоки; и все эти безоблачные  недели Джулия порхала, блистая  --
то лучом солнца  в  листве деревьев,  то огоньком свечи  в  радужном  сиянии
зеркал,--   и  пожилым   господам  и   дамам,  сидящим  в  углу  со   своими
воспоминаниями, виделась  в ней синяя птица счастья.  "Старшая  дочка Брайди
Марчмейна,-- говорили они.-- Какая жалость, что он не видит ее сегодня!"
     Вечер за вечером, бал  за  балом,  где  бы  она ни появлялась в  тесном
кружке  своих приближенных,  она приносила с собой мгновение  радости, какая
пронизывает все твое существо на берегу реки, когда лазурнокрылый  зимородок
вдруг вспорхнет над водою.
     Вот каким было существо, везшее меня однажды в автомобиле сквозь летние
сумерки,-- ни  женщина, ни  дитя -- девочка, еще  не потревоженная  любовью,
вдруг смущенно  открывшая силу своей  красоты, стоящая в  нерешительности на
зеленом  берегу  жизни; человек,  увидевший у  себя в руке  неведомо  откуда
взявшееся смертельное  оружие;  героиня  детской сказки,  держащая в  горсти
волшебное колечко  -- стоит только потереть его кончиками пальцев и  шепнуть
волшебное  слово, и  земля  разверзнется  у  ее  ног  и  изрыгнет  покорного
исполина, который распластается перед нею и будет исполнять все ее  желания,
но что он ей ни принесет, еще окажется не то, не такое, не так.
     В  тот вечер я не интересовал ее; невызванный  джинн так и остался  под
землею,  глухо  рокоча у нас  под  ногами; она жила в своем особом крохотном
мирке,  внутри  другого  крохотного  мирка,  в  самом центре  целой  системы
концентрических  сфер,  подобных шарикам  из  слоновой  кости,  которые  так
искусно  вырезают мастера  Китая; и только  одно незначительное сомнение  --
совсем  незначительное  по ее отвлеченным меркам  --тревожило  ее душу.  Она
затруднялась решить -- но без душевного волнения, издалека и с  высоты,-- за
кого  ей выйти  замуж. Так стратеги склоняются в нерешительности над картой,
над  горсткой натыканных  булавок и узором  цветных  меловых линий обдумывая
некоторые перемещения этих булавок и линий, дюйма  на два--на три, не более,
но где-то  вне  стен  военного  совета,  куда  не  достает  взгляд  усердных
штабистов, эти дюймы означают  жизнь или гибель всего прошл